«Претерпевый до конца»

Прп. Иродион Илоезерский

Уклонившийся от битв за игуменство

Святые отцы нередко писали о том, что невозможно стать настоящим иноком, не повстречавшись с подвижником, который бы явил на примере своего жития высокие образцы аскетических добродетелей.

Несомненно, в жизни преподобного Иродиона Илоезерского такой образец монашеских добродетелей был – основатель обители пострига преподобный Корнилий Комельский. Впрочем, автор жития Иродиона умалчивает о том, как и когда пришел его герой в Комельский лес, как был принят игуменом, сколько лет провел в его монастыре, – его повествование начинается только с кончиной Корнилия, когда в обители вспыхнула ожесточенная борьба за игуменское наследие. Дело в том, что своими неустанными трудами Корнилий стяжал не только почтение великого князя, но и богатые вклады великокняжеского дома, представителей поместного боярства, земельные наделы, высокий авторитет и церковные почести… Честолюбивым наследникам преподобного было что делить!

Нешуточная схватка наиболее амбициозных учеников преподобного сосредоточилась вокруг борьбы за игуменское звание («коиждо желая на игуменство»), другие стали оспаривать келарскую должность («а инии на келарство»), третьи – звания меньшей величины («а инии на нарядничество»). При этом утверждение каждого из кандидатов по негласным законам того времени проводилось с ведома и согласия представителей высшей власти, причем не столько церковной, сколько государственной, княжеской. От претендентов на звание игумена и другие вакантные места требовалось не только формальное соответствие критериям искомых должностей, но и умение «представить товар лицом», выставить на всеобщее обозрение свои духовные компетенции, доказать свое превосходство над прочими. Все это было не по душе тем из учеников преподобного, которые стремились к уединенной молитвенной жизни, к аскетическому подвигу вдали от шумных собраний, или, по выражению агиографа Иродиона: «инии же святии и преподобнии отцы узским и тесным путем шествующе».

Этих последних среди комельской братии, так же как и честолюбцев, было немало, они покидали обитель беспрепятственно: «от властей небрегоми быша» (тогда как на первых, как видно, у властителей были свои виды), однако раз и навсегда теряли формальное право апеллировать к авторитету Комельского монастыря – отныне они отправлялись в самостоятельное «плавание», и лишь теплое воспоминание о преподобном Корнилии напутствовало их в этом осознанно выбранном пути. Судьбы любителей найти свою дорогу в многоводном житейском море русской действительности середины XVI века были различными, одной из наиболее удивительных оказалась судьба преподобного Иродиона.

В уединении возле Улом-озера

Из обители пострига Иродион уходит в сане схимонаха, что, с одной стороны, объясняло его желание уклониться от противостояния монастырским карьеристам, с другой – крыло множество соблазнов, поскольку инок, канонически отказавшийся от малейшего взаимодействия с миром и полностью погрузившийся умом в созерцание Божественной премудрости, теперь, оказавшись за оградой монастыря, мог и должен был бы столкнуться с нецерковной, профанной средой… Осознавая это, преподобный удаляется в медвежий угол на берегу Улом-озера, где ставит себе смиренную келейку и рядом с ней небольшую часовню. Монах, принявший схиму, не имел права служить Божественную литургию, поэтому Иродион довольствуется лишь небольшой молельней.

В глухом месте он живет отшельником – в безмолвии, непрестанном труде и постоянной молитве

В этой пустыньке преподобный живет отшельником, возделывая небольшой участок земли, прилегающий к стенам его хибарки; в водах соседнего озера старец ловит рыбу, в лесах – собирает ягоды и грибы. Впрочем, хлеб и хозяйственные материалы Иродион периодически закупает в ближайших поселениях. Однако если в сенях его избушки всё: проржавелые грабельки, утлая мотыга, репа и свекла – говорит о непрестанном крестьянском труде, то внутренняя келья преподобного становится немолчной свидетельницей его ежедневного молитвенного подвига: по стенам на дубовых полках расставлены тома служебной Минеи; Октоих, открытый на вечерне текущего гласа, свидетельствует о том, что бдение, прерванное дневными трудами, возобновится, как только дверь со скрипом впустит хозяина. На аналое покоится служебное Евангелие, Апостол, затерты до дыр обветшавшие листы Псалтири… Каждый день Иродион прочитывал и пропевал все полагающиеся по монастырскому уставу чинопоследования, а ритм литургической жизни, усвоенный преподобным в монастыре Корнилия как привычка, данная свыше, диктовал то, чем и как будут наполнены его будни в одинокой тиши Улом-озера.

Годы проходят в безмолвии, непрестанном труде и молитве, и кажется, судьба Иродиона, запечатленная раз и навсегда, клонится к закату – мирной кончине праведника, столь много раз описанной в житиях древнерусских анахоретов, таких как Савватий Соловецкий, Нил Столобенский или Кирилл Челмогорский… Однако в самом скором времени на смену обманчивому штилю приходят штормы перемен и искушений.

И услышал он глас Божий

Иродионо-Илоезерская пустынь. Фото: monasterium.ru

«Востани, старче, и иди на остров, еже на Илоезеро, и ту на острову постави церковь»

Однажды, задремав в своей келье после длительного бдения, Иродион слышит глас, призывающий его оставить Улом-озеро и переселиться на берег реки Рыбницы: «Убудися, востани, старче, и иди в весь, нарицаему Межьозерье, на остров, еже на Илоезеро, и ту на острову постави церковь Пречистыя Богородицы честнаго Ея рождества». Так, без предуготовлений и замешательств, вмешивается Божественный Промысл в судьбу своего избранника.

Без сомнения, соблазн пренебречь указанием свыше и остаться на теплом, насиженном местечке, где старческий глаз Иродиона свыкся с очертаниями соседних холмов, а слух – со звуками тихого плеска вод соседнего озера о прибрежные валы, возникал, однако поступить так значило не только нарушить замысел Божественного домостроительства о себе и иноках той обители, которым надлежало принять постриг в будущем монастыре, – поступить так означало навлечь на себя искушения, гораздо большие, нежели те, что грозили старцу теперь. Вот почему, покорный Божественному призыву, преподобный прибывает на указанный ему остров и с чистого листа начинает новую главу своего многотрудного жития.

Впрочем, несмотря на то что Иродион, казалось бы, делает все для того, чтобы белозерская земля освятилась еще одним монастырем, ни киновии, ни скита уединенных богомольцев на указанном свыше наделе при жизни преподобного не возникает. По всей видимости, Иродион в силу своего духовного устроения был более склонен к молитвенной созерцательности, нежели духовному общежитию в кругу единомысленных ему иноков. С той поры, как преподобный возложил на себя одеяние схимника, друзьями и собеседниками его стали святые отцы и подвижники былых времен, ангелы и праведники, апостолы и святители. Сонм святых угодников оживал в глазах Иродиона, а радостные размышления о величии их смиренномудрия и теплоте веры занимали большую часть его досуга. На живых же людей старец смотрел принужденно, словно удивляясь тому, как и зачем привыкли люди заменять лучшее худшим, испытанное и удавшееся обманчивым и исполненным сомнения.

Под напором стихии мира

Попово. Церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Фото: Елена Швецова / sobory.ru/photo/304884

Хотя агиограф и говорит о том, что в окрестностях Иродионова островка распространяется слава о подвигах духоносного мужа, а некоторые из христолюбцев, «приходяще ползы ради», «поучахуся у него», крепкой иноческой общины на берегу Илозера так и не возникло. Более того, вскоре после завершения храмового строительства старец за неимением учеников вынужден был призвать в церковь белого, женатого священника, вокруг которого, напротив, очень быстро собирается паства из числа окрестных жителей. Ветхие мехи Оазацкой волости не пожелали вмещать в себя терпкое вино иродионовой молитвы – ее заменила обыденная суета приходской беседки.

Так Илозерская пустынька вместо черт монашеского града ограждения, духовной крепости, отражающей нападения нечистых духов, приобрела черты сельского погоста. Местные крестьяне начинают хоронить «у Богородицы» своих усопших, крестить новорожденных младенцев, венчать молодые супружеские пары. Вокруг храма, совсем рядом с кельей Иродиона, или, как тогда говорили, на расстоянии «вержения камня», выросли здания церковного причта. По виду и внешнему устройству это были обыкновенные крестьянские избы, с притязаниями на уют, с манящей струйкой дыма, стелющегося в пасмурный день по земле, с неизменной баней в воскресные дни. В этих избушках жили мужи с женами и детьми. В праздничные дни в церковь приходили толпы местных крестьян. Богу они молились между делом, на преподобного смотрели с недоуменным интересом, словно удивляясь, как этот человек из другого мира оказался здесь, среди них. И поскольку самый вид Иродиона, изможденного постом и бдением, нередко становился упреком их теплохладности, со временем их взгляды становились все более враждебными.

Между тем, рассказывая о переселении Иродиона в Оазацкую волость, агиограф указывал на то, что земля, на которой была выстроена новая церковь, была выкуплена преподобным у местного жителя по имени Анисим, и, казалось бы, старец имел законное право диктовать пришельцам, воспользовавшимся плодами его трудов, свои условия, однако на деле ситуация представляется более сложной. По наблюдению А.Л. Лифшица, «в XVI веке Белозерский уезд, кроме земель, которыми уже владели монастыри (Кирилло-Белозерский и Ферапонтов), был практически весь черносошным»^[1], при этом de facto земля принадлежала Московскому государству, и мнимый ее хозяин вовсе не мог передать кому-либо право обладания тем или иным наделом – в его власти было лишь вверить дарителю прижизненное право пользования этой землей с непременным обязательством нести пропорциональное величине надела тягло. По всей видимости, именно так и поступил Анисим.

Подвижник оказался перед выбором: уйти с указанного ему Богом места или погрузиться в суету приходской жизни

Однако старец преклонных лет, каким был к тому времени Иродион, едва ли мог своим трудом экономически обеспечить закрепление выкупленного надела за собой – ему нужны были трудники и помощники. Эту роль взял на себя новообразованный клир, мобилизовавший с этой целью часть прихожан. Впрочем, за всякую услугу необходимо платить – совестливые налогоплательщики из числа аборигенов Илозера потребовали в качестве платы за свое участие в деле «решающий пакет акций» в управлении храмовыми зданиями и прилегающей к ним территорией. Преподобный столкнулся с ультиматумом: либо он должен был уйти с указанного ему Богом святого места, либо погрузиться умом и сердцем в суету приходского общежития, в котором «молва велия бысть пиянства ради и скаредныя всякая речи износяху мирские люди».

Гипотетически был, конечно, и третий вариант – заняться перевоспитанием богоданной паствы, ограничить возлияния, традиционно сопровождавшие отправление приходских треб, и, как минимум, вывести застолья далеко за пределы церковной ограды. Однако мог ли Иродион – не идеальный образ средневекового игумена, который может создать читатель Жития на основании своего читательского опыта, а реальная историческая личность, какой являлся каждый из прославленных ныне в лике святых преподобных, – мог ли Иродион психологически ввести в ускользающей из-под его управления пустыньке строгий, полумонашеский устав и неукоснительно пресекать любые поползновения к его нарушению? Нет, не мог. По своему внутреннему устроению старец был человеком мягким и миролюбивым и просто-напросто не имел в себе достаточно строгости, если хотите – достаточно харизмы, чтобы приструнить разнузданных любителей обрядовых застолий, и где надо было действовать, Иродион действовал лишь словами кроткого увещания и молитвой. Впрочем, видимая податливость старца отнюдь не говорили о его малодушии, напротив – преподобный был чрезвычайно требователен по отношению к себе.

«И бысть не видя и не слыша» – но с Богом

Во временном бессилии своей скорби преподобный горячо молится и в скором времени, просвещенный действием Святаго Духа, решается на отчаянный с точки зрения досужего обывателя поступок: остаться на святой земле, чтобы свершить на ней подвиг личного молитвенного предстояния Христу и Богородице, лишившись слуха и зрения. Как капитан тонущего корабля, покидающий его в последнюю очередь и подвергающий свою жизнь всем опасностям, старец предпочел столкнуться с бедами и болезнями скорее, нежели оставить место своего молитвенного подвига. И вот старец молится о лишении зрения, и Господь слышит его молитву – «и бысть не видя», молится о лишении слуха – «и бысть не слыша».

И теперь, лишившись слуха и зрения, старец погрузился в непрерывное богомыслие

Сделавшись инвалидом, преподобный поступает на призрение общины и поселяется в богадельне при выстроенном им же храме Рождества Богородицы. Там в состоянии полнейшей беспомощности проводит он оставшиеся годы своей жизни, всякое движение мысли посвящая Богу, Богородице и святым угодникам. Именно теперь, после того как слух и зрение Иродиона перестали доносить до него посторонние звуки и впечатления, старец погрузился в непрерывное богомыслие.

Впрочем, преподобный до конца своих дней томился, скорбя о судьбе своего храма, и молился о том, чтобы однажды под его кров пришли юные молитвенники, которые устроят в нем обитель иноков, как это и было ему предсказано много лет назад. Для человека плотского, мирского, ограничивающего свое бытие временем мирской жизни, вольные слепота и глухота Иродиона должны представиться как бессмысленное самопожертвование, которое к тому же при жизни самого преподобного осталось невознагражденным (а значит, и напрасным…). Однако в лице Господа жертва старца была благоприятна – и молитва его была услышана: через много лет после его блаженной кончины приходская жизнь в его пустыньке замерла. Вместо приходской церкви устроилась на Илозере Богородице-Рождественская обитель, где в мирных иноческих трудах угодили Христу многие поколения духовных учеников Иродиона. И хотя ни один из них не был знаком с началоположником обители лично, каждый явственно ощущал его заступничество, и всякий раз, когда бесовские соблазны склоняли иноков оставить монастырь, в котором обещали они терпеть всякие невзгоды и искушения, перед глазами их вставал образ благодатного старца, непреклонного в своем молитвенном предстоянии Христу.