Улыбка, снисхождение и простота как орудия любви

Настоятель Никольского храма в Таллине протоиерей Олег Врона с любовью вспоминает почившего Патриарха Алексия II, со дня рождения которого прошло ровно 90 лет.

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II

Главное отличие юбилеев

В эти дни, размышляя о 90-й годовщине со дня рождения Патриарха Алексия II, я вновь и вновь вспоминаю, как праздновалось в Пюхтицкой обители его 50-летие – тогда еще митрополита Таллинского и Эстонского, – и невольно улыбаюсь. И если бы кто-то посмотрел на меня со стороны, то наверняка бы догадался, что я вспоминаю что-то очень для меня дорогое и светлое.

К большим юбилеям готовятся заранее. Если попробовать сравнить приготовление к юбилею светского лица, занимающего высокое положение в обществе, и видного церковного иерарха, то найдем немало общего и в подготовке, и в праздновании обоих юбилеев. Что не удивительно. Ну как обойтись на юбилее без красиво оформленных поздравительных адресов, без вручений наград и подарков, без праздничного обеда, наконец? Иногда сверх приведенного перечня, щекочущего тщеславие юбиляра, устраивается в его честь концерт, а то и фейерверк. Впрочем, о фейерверках в честь церковных юбиляров я не слыхал, да и вряд ли такое бывало.

А вот об одном очень существенном отличии чествования высокопоставленных светских и церковных юбиляров тем, кто еще недостаточно воцерковлен, стоит в двух-трех словах и сказать. Состоит это отличие в том, что главным событием празднования юбилея у лица церковного всегда будет богослужение, точнее – Божественная Евхаристия, совершая которую участники юбилейного торжества вместе с юбиляром прежде всего благодарят Бога, сознавая, что всяко даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов (Иак. 1: 17).

После этого небольшого, в котором я себе никак не могу отказать, вступления, я расскажу о том, как меня угораздило подпортить настроение владыке-юбиляру и его некоторым высоким гостям, когда те пришли помолиться на вечернем богослужении накануне юбилейного дня. И о том великодушии, которое владыка Алексий проявил тогда ко мне уже не в первый раз. Конечно, те, кто стал тогда тому свидетелями, наверняка тут же и забыли об этом, но только не я. И в последующие годы, и даже сейчас, вспоминая об этом случае, я краснею за себя и смеюсь над тем, каким же я бываю порой неловким. Надо заметить, что митрополит Алексий, насколько я могу судить, совершал богослужения безукоризненно, никогда ничего не забывая и не путая. Можно представить, как могли его раздражать всякие путаники службы вроде новоначального диакона, каким я был тогда, прослужив всего полгода в Пюхтицкой обители.

Вполуха на службе и печальные последствия невнимательности

Визит зарубежной делегации в Пюхтицкий монастырь в рамках ХМК. Богослужение в Успенском соборе совершает архиеп. Таллинский Алексий (Ридигер). 1964 г.

За полгода моего служения я уже приноровился выходить на ектении вовремя, но все же промахи еще случались. Вот и в этот раз я стоял и слушал чтеца, правда, слушал я его только краем уха, поскольку глаза мои с любопытством разглядывали гостей-архиереев, пытаясь угадать, кто есть кто, ведь раньше я их никогда не видел, разве что в церковном календаре или в «Журнале Московской Патриархии». Дело в том, что в служебник, который я держал наготове, у меня была вставлена шпаргалка с именами и титулами каждого из них, поскольку на великой и сугубой ектениях я должен был без запинки произнести их имена в порядке старшинства. По-видимому, это занятие – кому из архиереев более подходит то или иное имя и титул – меня так увлекло, что я пропустил окончание псалма и очнулся, когда чтец, заметно осветлив звучание голоса, зачитал: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия, слава Тебе, Боже!» Я бросился к Горнему месту, суетливо перекрестился, еще более суетливо поклонился в сторону митрополита Алексия, не смея на него взглянуть, и буквально выбежал из алтаря в то время, когда ничем не оправданная пауза стала отсчитывать секунды моего позора.

Не будь этой злосчастной заминки, я должен был спокойно выйти из алтаря и, вместе с отцом Александром совершив поясные поклоны к алтарю, занять его место на амвоне напротив царских врат и затем благоговейно начать ектению. Увы, ничего подобного не получилось: когда я стрелой выскочил из алтаря и, пытаясь сколько возможно сократить паузу, без всяких поклонов сразу же дрожащим от волнения голосом произнес: «Миром Господу помолимся!», отец Александр еще стоял на амвоне, и мне не удалось укрыться от его укоризненного взгляда. Конечно, этот взгляд уважаемого мною священника хорошего настроения мне не прибавил, да и мой дрожащий голос, призвавший всех помолиться с внутренним миром, давал понять молящимся, что этого внутреннего мира недостает в первую очередь самому провозглашающему.

Отец Олег Врона и архиепископ Алексий (Ридигер) на берегу Чудского озера

Немного успокоившись, я перешел к следующим прошениям и наконец дошел до того самого, в котором я должен был безошибочно перечислить все имена стоявших в алтаре архиереев. Без особого труда, поскольку навык уже был, я произнес имена патриарха Пимена, нашего митрополита Алексия, и дальше все пошло довольно гладко. Я прочитывал по шпаргалке имена архипастырей и ни разу не сбился. И вот, когда список архиереев подошел к концу и мне оставалось только завершить прошение двумя словами: «Господу помолимся», я совершил ужасно грубую ошибку, объединив это прошение об архиереях со следующим прошением – об игумении Варваре. «И о всечестней матери нашей настоятельнице игумении Варваре», – начал я и тут же сообразил, что делаю не то, но, не в силах что-то изменить, так и произнес все прошение от начала до конца. Представьте ситуацию, когда вы делаете что-то неправильно и прекрасно понимаете это, но, не зная, что предпринять, идете дальше, усугубляя свою ошибку. Чувствам, которые вы при этом испытываете, никак не позавидуешь.

Кое-как окончив ектению, я вошел в алтарь с пылающей от стыда физиономией. Перекрестившись на Горнем месте, я сделал поклон митрополиту Алексию, после чего, подойдя к нему, выдавил из себя: «Простите, владыка!» Митрополит посмотрел на меня изучающим взглядом, как будто пытался понять, какой сюрприз еще можно ожидать от меня, и кивком головы показал, что отпускает меня, тем более что я уже начинал опаздывать с каждением, какое полагается на пении стихир на «Господи, воззвах».

Я сделал шаг… и с ужасом почувствовал, что меня как будто кто-то схватил за край стихаря и держит

Я сделал шаг по направлению к Горнему месту и с ужасом почувствовал, что меня как будто кто-то схватил за край стихаря и держит. Повернувшись, я увидел, как натянулся шнурок, который перемещает завесу царских врат, и понял, что кисточка на конце шнурка каким-то образом зацепилась за стихарь и я попался как рыба на крючок. Я дернулся еще раз, но это не помогло. Толстый шелковый шнурок уверенно сдерживал любое мое трепыхание. Вдруг я почувствовал, что натяжение ослабло: повернувшись назад, я увидел своего освободителя: митрополит Алексий держал в руках злополучный шнурок с кисточкой. «Иди уж!» – прочитал я в его глазах и бросился к диаконской свече, поскольку давно пора было уже начать каждение. И хотя в этот вечер неприятных сюрпризов на службе с моей стороны больше уже не было, чувство у меня было такое, что мое диаконское служение близко к завершению, едва начавшись. Однако назавтра все так изменилось, что я и думать перестал о вечерних огорчениях.

Шоколад от принца и стихи на скотном дворе

На Божественной Литургии мне достались только две или три ектении – все остальное взяли на себя набежавшие протодиаконы и более старшие, чем я, диаконы. Юбиляр в окружении гостей-архиереев чувствовал себя прекрасно. После службы были многочисленные поздравления, а затем все поспешили на праздничную трапезу, где устные поздравления чередовались с зачитыванием поздравительных телеграмм и пением духовных кантов сестрами монастырского хора. И как бы кто к этому ни отнесся, самым запомнившимся для меня моментом на трапезе была демонстрация огромной коробки шоколадных конфет с портретом дарителя – принца испанской короны, содержимое которой юбиляр щедро раздавал на трапезе своим гостям. После трапезы владыка Алексий повез гостей на монастырский скотный двор покормить лошадок. И вот тут я увидел то, что было очень важно для меня как для начинающего священнослужителя.

Оказалось, что сестры скотного двора приготовили для юбиляра очень даже своеобразный подарок: одна из сестер – улыбчивая, небольшого роста, круглолицая и веснушчатая молодая послушница Лида – написала целое стихотворное посвящение юбиляру. И то, как оценили юбиляр и его гости это посвящение, превзошло все ожидания. По-видимому, юбиляр получил это посвящение накануне и, найдя его остроумным, решил сам зачитать его и тем самым повеселить гостей. У меня сохранился только небольшой фрагмент из посвящения, который митрополит Алексий прочитал своим гостям, стоя посреди скотного двора:

Вот так радость: наш святитель-
Юбиляр – и к нам в обитель
В первый раз и не в полвека
С сотворенья человека,

В первый раз, как в день великий,
Все съезжаются владыки.
Пусть там ждет хоть сто Италий,
Но к нам едет Ювеналий!

По-сибирски закален,
Сюда едет Гедеон:
Он чрез всю везет Россию
Поздравленье Алексию…

Они смеялись так, как могут смеяться только люди, обладающие огромным чувством самоиронии

В этом посвящении было отведено внимание каждому гостю-архиерею, поэтому, как только митрополит Алексий прочитывал новую строчку, касающуюся следующего гостя, раздавался дружный архиерейский хохот – и так до конца посвящения. В числе немногих сопровождающих я оказался в тот момент рядом с юбиляром и, слушая это посвящение, удивлялся смелости послушницы Лиды, которая ради складности рифмы так обошлась с архиереями, что, не упомянув их титулов, оставила одни имена: Ювеналий, Гедеон, Алексий.

Но больше всего меня приятно удивила реакция на эту кажущуюся фамильярность самих архипастырей: они смеялись так, как могут смеяться только люди, обладающие огромным чувством самоиронии. И это было для меня самым большим открытием в тот день – день юбилея митрополита Алексия. Ведь я тогда впервые увидел архиереев в неформальной, как говорят сегодня, обстановке. Скотный двор – куда уж неформальней!

Назойливая проповедь и бабушкина благодарность

Билли Грэм и знаменитый взгляд патриарха Алексия II

Спустя несколько лет (шли уже 1980-е годы), когда я служил в Таллине, к нам пожаловал всемирно известный американский проповедник Билли Грэм с якобы миротворческой миссией. Всем конфессиям, включая Православную Церковь, советским правительством вменялось в обязанность принимать заокеанского миротворца как самого дорогого гостя. То есть устраивать в его честь приемы и предоставлять свои храмы для проповеди межконфессионального, как сам он себя называл, проповедника. Этой же участи подвергся тогда и наш кафедральный Александро-Невский собор.

Проповедник появился на солее внезапно, с явным расчетом на аплодисменты, которых не последовало, да и не могло последовать по той простой причине, что никому из православных людей и в голову не придет хлопать в ладоши в храме по какому бы то ни было поводу. Скорее это внезапное появление долговязого Билли в черной мантии с красным подбоем, которая, быть может, по его расчетам должна была сойти за рясу, слегка удивило (скажем мягко) православный люд.

Справедливости ради надо сказать, что в своем выступлении Билли Грэм не коснулся ничего, что могло бы оскорбить слух православного слушателя, но ведь ничего, что могло бы и привлечь внимание вдумчивого человека, в этой речи не прозвучало. Так, набор внешне эффектных фраз, перегруженных цитатами из Библии, энергично подаваемых проповедником с явной целью «разогреть аудиторию». Но «аудитория» оставалась холодной и, прослушав несколько раз требовательный призыв идти за Христом, ждала, когда проповедник наконец раскроет, что же он под этим понимает, но так и не дождалась. Когда Грэм, уже без всякой надежды на овации, закруглился, одна пожилая прихожанка довольно громко произнесла со вздохом облегчения: «Спаси тебя, Господи!», что вызвало радостные улыбки у стоявшего рядом духовенства.

Это был вполне предсказуемый провал. А ответ на вопрос, что послужило причиной этого провала, могло бы дать Билли Грэму проповедуемое им Евангелие, вспомни он слова Спасителя: По чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждаго гласа (Ин. 10: 5). И дело тут было не в том, что Грэм был неизвестным для большинства стоящих в храме проповедником, а в том, что он был чужим по духу, и люди это чувствовали.

После проповеди гостя стал говорить митрополит Алексий, и вот для тех, кому он говорил, это был голос своего пастыря: овцы по нем идут, яко ведят глас его (Ин. 10: 4).

Еще одна битва Александра Невского

Владыка говорил о стяжании мирного духа, поясняя заезжему гостю, что это внутреннее миротворчество – залог успеха в миротворчестве внешнем

Здесь был дух другой, да и содержание было запоминающееся, которое можно было пересказать. У меня ничего не осталось в памяти из той проповеди Билли Грэма, в то время как я до сих пор помню содержание проповеди митрополита Алексия. Он говорил о стяжании мирного духа, то есть буквально то, что заповедал преподобный Серафим Саровский, поясняя как бы специально для гостя-миротворца, что это внутреннее миротворчество – залог успеха в миротворчестве внешнем.

Вспоминал владыка и о Великой Отечественной войне, и о том, что в послевоенные годы, когда он начал свое священническое служение, буквально в каждой записке, подаваемой за упокой, были имена убиенных воинов. Конечно, баптисту Билли Грэму, должно быть, не очень было понятно, что это за заупокойные записки и зачем вообще молиться за умерших, поскольку наверняка он считал это бесполезным занятием. Ну, а понял ли он намек на то, что и сегодня продолжается война за души (в которой был наголову разбит митрополитом Алексием), этого мы уже не узнаем.