Ученик Костик

В начале 1990-х, проработав три года составителем поездов (а проще – расцепщиком вагонов) на сортировочной горке, я сдал на шестой разряд и стал считаться классным специалистом. Вскоре меня вызвали в отдел кадров, вручили бумагу и поздравили:

– С почином тебя. Получи своего первого ученика. Твоя задача – в течение трёх месяцев научить парня, как нужно правильно расцеплять вагоны. Достигать высоких производственных показателей, одновременно со строгим соблюдением правил техники безопасности.

1993-й год. Страна катится в тартарары, а мы с моим учеником Костиком осваиваем нехитрую составительскую премудрость. Я беру кусок трёх-четверной трубы, длиной эдак метра два с половиной. С одного конца к ней приварена большая вилка в два зубца, с другого – поперечная ручка. Это ничего, что Костик маленького роста. Вилка длинная, куда надо, достанет.

Основная задача нашей работы состояла в том, чтобы во время движения надвигаемого на горку состава просунуть вилку в межвагонное пространство и, поддев ею цепочку, свисающую рядом с вагонной сцепкой, движением рукоятки одновременно вверх и назад, щелчком расцепить вагоны.

– Главное при этом – не увлечься и самому не войти в межвагонное пространство, иначе недалеко и до беды. Помни об этом всегда. Даже когда освоишься и будешь работать «на автомате», чуть ли не с закрытыми глазами. Вагоны, друг, панибратства не прощают.

Когда-то эти же слова говаривал и мой учитель Вова, составитель поездов седьмого разряда, фамилии я его уже не помню. Меня-то он учил, а сам однажды расслабился – и остался без ноги. Хорошо ещё, что так отделался. А виной всему водка.

Зато мой ученик Костик спиртным не увлекался. И не только водкой, но и вином.

Потому как пить он не умел. Даже не то чтобы не умел, а просто не пил. На это была особая причина.

Костик не сообразил сделать поправку на свой малый рост. Пили все, а рухнул один только он

Однажды ребята после смены решили что-то отметить. Я, «конченый трезвенник», в таких мероприятиях участия не принимал, а Костик остался и пил наравне со всеми. Только он не сообразил сделать поправку на свой крошечный вес и малый рост. Пили все, а рухнул один только он.

Через два дня, перед очередным заступлением на смену, Костик поразил меня своим внезапно преобразившимся внешним видом. Мало того, что он заявился на работу начисто выбритым и постриженным аккуратнейшим образом, вдобавок ещё и брюки у него были выглажены так, как они не гладились до этого никогда прежде. В глянце его ботинок отражалось всё окружающее нас мироздание, а сам он, благоухая дорогим одеколоном, являл образец добропорядочного гражданина и примерного отца семейства.

Проходя мимо работяг и видя наши вытянувшиеся от удивления физиономии, он бросил нам непринуждённо:

– Про водку при мне, пожалуйста, впредь ни слова. Никогда, даже во сне.

Ночью Костик сделал мне знак: мол, пойдём, наедине покурим. Выйдя из будки обогрева, он оставил прежний непринуждённый вид и, ухватившись за голову, громко зашептал:

– Это был кошмар, Шура! Они судили меня семейным судом. Представь себе такую картину. Только я пришёл в себя, очухался от винных испарений, а они уже собрались: мать, тёща, жена и её сестра. Поставили меня, как какого-то шпанюка, посреди комнаты, а сами расселись полукругом напротив. Вчетвером, ещё и дочка у жены на коленках. Знаешь, мне ещё никогда не было так стыдно. Короче, всё: сухой закон.

***

Мой ученик – молодой парень, лет 25, человечек маленького роста, с такими же маленькими аккуратными усиками и с неизменной сигаретой в зубах. Дымил он постоянно, как паровоз. Мы удивлялись:

– Дома, когда спать ложишься, тоже небось без сигареты не засыпаешь?

Тогда-то он нам и рассказал. Оказывается, покуривать Костик начал ещё до службы в армии, а по-настоящему пристрастился к папиросам во время войны в Афгане. Полтора года просидел человек в крошечном блиндаже на горе, с которой на много километров вокруг просматривалась единственная дорожка, петляющая по дну глубокого ущелья. Трое-четверо бойцов и пара пулемётов надёжно запирали проход в афганских «Фермопилах», в то время как их укромное «гнездо» можно было достать только сверху, огнём с «вертушки». А вертолётов у моджахедов не было.

– Красиво, конечно, только целых полтора года я не видел живых людей, кроме тех нескольких бедолаг, что вместе со мной всё это время томились на вершине горы. Раз в две недели нам забрасывали воду, еду и топливо для печки. Вертолётом же доставлялось пополнение, а дембеля отправлялись домой.

Начнёшь расспрашивать: как там, повоевать-то пришлось? А он тебя точно не слышит – и начинает рассказывать про горы. Это тебе не на 10 дней выбраться куда-нибудь в Альпы или на Красную поляну. Полтора года безвылазно, в любую погоду, в обнимку с облаками или без них, парить над землёй, точно ты такая же птица, что и те, которые висят в воздухе рядом с тобою. Вместо уютного гостиничного номера – прокуренная пещера, приспособленная для жизни, в том числе и при -30, а вместо лыж с фуникулёрами – прибор ночного видения и друг-пулемёт.

Однажды ясной летней ночью, в перерыве между разборками составов, мы вдвоём стояли на горке и, запрокинув головы, любовались звёздным небом.

– Ты посмотри, Костя, какая красота!

Костик, затягиваясь сигаретой, сперва молча вместе со мной вглядывается в небо, а потом начинает рассказывать, как низко, совсем рядом с их «гнездом», висели над горами звёзды:

– Кажется, протяни руку – и вот она, уже твоя. Мне до сих пор снятся яркие афганские звёзды, лежащие на моих ладонях.

Мне до сих пор снятся яркие афганские звёзды, лежащие на моих ладонях

А мне и сегодня порой снятся вагоны. Будто я возвращаюсь и снова работаю на железке. Бегаю вдоль состава с длинной металлической вилкой в руках и расцепляю вагоны. Когда получается, когда нет.

Последний раз, вернувшись во сне на горку, я не расцепил ни одной сцепки. Дежурный диспетчер орал на меня по громкой связи, я честно пытался, но ничего не получалось. Тогда же, во сне, я сказал себе: всё, ты ни на что не годен, не приходи сюда больше. Собрал вещи и ушёл. После этого вагоны стали сниться всё реже.

***

До того как я стал священником, мы с Костиком проработали в одной бригаде целых 7 лет. Этого достаточно, чтобы изучить друг друга и научиться друг друга понимать.

Став священником, я ушёл с железной дороги, но ребят своих помнил, а они все эти годы слали мне приветы и даже иногда приезжали в храм.

Последний раз, перед Прощёным воскресеньем, мне позвонил один из них и сказал, что ему нужно со мной о чём-то посоветоваться. Я ответил: конечно, приезжай, обязательно поговорим.

После службы он подошёл ко мне. Я предложил подождать и вместе со мной отправиться в трапезную.

– Там и пообщаемся.

Он улыбнулся:

– Не надо. Я всё услышал из вашей проповеди.

– Тогда расскажи мне о наших ребятах.

Он стал рассказывать, что на горке из тех, кто тогда работал вместе со мной, осталось всего только четверо ветеранов.

– Костик узнал, что я к вам собираюсь, тоже хотел было со мной поехать, но что-то у него не получилось. Какой он сейчас? Да всё такой же – маленький и смешной. Да, вот только стал совсем беззубым. Врачи говорят: «Эхо Афгана».

Я попросил моего товарища:

– Слушай, не надо со мной на «вы», ладно?

– Ладно. Просто ты стал таким настоящим… попом, что ли. Таким колоритным.

– Это только с виду. На самом деле я такой, как и прежде, всё в том же в оранжевом жилете. Костику передай, что я по нему скучаю и буду рад, если он надумает приехать.

– Ладно, передам.

***

Вторая неделя Великого Поста. Сегодня 40 лет со дня кончины Сергея Иосифовича Фуделя. С самого утра собираюсь поехать послужить у него на кладбище. Только сегодня у нас вторник, и, по устоявшейся традиции, с утра идём в поселковую часовню – служить молебен о болящих. Вчера вечером позвонили из бассейна:

– Батюшка, ты не забыл? Каждый год накануне 8 марта мы традиционно освящаем наш бассейн. Завтра мы тебя ждём.

Пришлось перед молебном идти освящать бассейн. Ничего не поделаешь – тоже традиция. Потом причащал старушек. Сперва в самой часовне, потом на дому. И только затем засобирался в Покров, на старое кладбище – к Сергею Иосифовичу.

Была и ещё причина ехать в соседний с нами город. Взялись мы тут с одной верующей женщиной ухаживать за нашей общей знакомой. Когда-то она сама нас об этом попросила. Человек она одинокий, никому не нужный. Мы пообещали, а теперь пришло время исполнять обещанное.

Плохо быть стариком, ох, как плохо. Памяти никакой. Меня она уже не узнаёт. Смотрит на мой крест и всякий раз вежливо интересуется:

– А вы, батюшка, где служите?

При этом бабушка очень активная, продолжает ходить в храм и по магазинам. На днях вернулась она к себе домой, закрылась изнутри, и всё. Вечером приходим её кормить, а она ключ не найдёт.

Один раз пришли, второй. Нет ключа. Плачет старый человек, скребётся по ту сторону двери, а сделать ничего не можем. Мы – в милицию.

– Это не по нашему профилю. Обращайтесь в МЧС.

Вопреки нашим ожиданиям, спасать бабку никто не стал, зато нам подсказали номер телефона фирмы, специализирующейся на вскрытии дверей. Два дня мы не могли по нему дозвониться. Наконец нам ответили:

– Что? Только после праздника. Где живёте? Так далеко?! Нет, мы вашу сторону не обслуживаем.

Что делать? Ищу знакомых слесарей, и на вторник мы договариваемся ехать освобождать несчастную старушку.

***

Суета сует. Утром на молебне я слёзно просил Сергея Иосифовича помочь нам с этой злополучной дверью. И, как вариант, предлагал – пускай бы старушка нашла у себя в сумке потерявшийся ключ, а нам не пришлось бы ломать замки.

Приехали. Выгружаем из машины ящик с инструментами, болгарку, шуруповёрт. Собрались подниматься на пятый этаж. Вдруг видим: рядом с нами останавливается такси, и из неё выходит наша бабушка. Меня она, конечно, не узнаёт и пулей мчит к себе наверх.

Я только и успеваю что крикнуть:

– Нашлись ключи-то? Где же они у тебя были?

– С первого по седьмое! – Доносится до меня откуда-то сверху.

Спасибо, Сергей Иосифович! Слава Богу, старушка спасена, теперь со спокойным сердцем можно отправляться к тебе на кладбище служить литию.

Снова загружаем инструменты в машину, прощаюсь с мужиками и отправляю их домой, а сам, радостный, усаживаюсь за руль. В этот момент у меня в кармане пищит телефон, пришло сообщение. Представил, что кто-то додумался поздравить меня с 8-м марта, и рассмеялся. Матушка смотрит на меня удивлённо:

– Что-то вспомнил?

– Да так, – улыбаюсь ей в ответ и достаю телефон.

Читаю и ничего не понимаю: «Саня, прости за новость. Нашего Костика ночью разрезало на горке пополам».

Раньше я бы, наверно, заплакал. Теперь уже не плачу, только комок подкатывает к горлу

Раньше я бы, наверно, заплакал. Теперь уже не плачу, хотя со слезами легче – они помогают. Только комок подкатывает к горлу и становится больно. Где собирается эта боль, непонятно. Кажется, будто она повсюду и в то же время нигде конкретно.

Так, что я сейчас делаю? Сейчас я сижу в машине и собираюсь к Сергею Иосифовичу. Правильно, нужно молиться, ехать к нему и молиться. Молитва спасает, в том числе и от боли.

Наконец мы добрались до старого покровского кладбища. Идём по твёрдому, слежавшемуся снегу. Кругом всё тает, всюду слякоть и грязь, а здесь – морозно и тихо. Мы с матушкой – одни на всём кладбище. Подошли к могилкам. Теперь их уже четыре. Зажигаем принесённые с собою свечи и начинаем литию. Молимся об исповеднике Сергии и его супруге Вере Максимовне, обо всех наших, кто упокоился вместе с ними здесь же, на этом кладбище. Молюсь и о Костике, моём первом и последнем ученике, которого я когда-то, почти четверть века назад, учил работать составителем поездов, а проще говоря – расцепщиком на горке.

Обратил внимание, что всякий раз, когда мы молимся у могилки Сергея Иосифовича, к нам обязательно подойдет какая-нибудь кошка или птица, прилетит и, усевшись рядом, будет ждать окончания службы. В этот раз непонятно откуда появился цыганёнок и стал выпрашивать копеечку.

Домой я ехал, успокоившись, боль отпустила. Спасибо, Сергей Иосифович: ты можешь утешить и поддержать. Я вёл машину, и только одна единственная мысль всё никак не давала мне покоя. Как теперь останутся без Костика далёкие афганские звёзды? Они ведь уже так привыкли нежиться на его тёплых ладонях.