Исповедники Енотаевские: хроника подвига

Часть I. Миссионер и чекист

Октябрь 1937

Первой жертвой стал ктитор Троицкого собора Петр Федорович Гуськов. 2 октября пленум сельсовета решил:

«За проявленную бездеятельность по реализации Займа и сбора займовых средств, что сам Гуськов, подписавшись на 50 р., воспротивился на подписку сына ловца, а также Гуськов, состоя членом Церковного Совета принял на себя обязанность ктитора, чем опозорил звание члена Сельского Совета, выразить Гyськовy политическое недоверие, из членов Пленума с/совета исключить и довести до сведения избирателей»^[1].

Через 10 дней, 13 октября, исключен из рыбколхоза председатель церковного совета Тихон Лаврентьевич Мозговой^[2], в дело подшит протокол собрания, похожий на коллективный донос. Камертон собранию бригадиров задал председатель колхоза, подведя итоги трех лет колхозного стажа Мозгового таким образом: «за нарушение трудовой дисциплины Мозговой неоднократно предупреждался руководством Колхоза, получал выговора и штрафы и все же остается неисправимым... являясь церковным старостой, тесно связан с попом, который за контрреволюционную работу арестован...». Продолжил один из бригадиров: «как тесно связанный с церковью и попом, ведущим антисоветскую и антиколхозную работу, вредили колхозу, таких людей в колхозе держать нельзя...». Дальше стали высказываться другие – о трудовой дисциплине, когда, например, староста «самовольно отлучался с работы в колхозе, ездил в Астрахань по вопросу о попе» – видимо, приход пытался выручить о. Иоанна. Последний выступающий развил тему до оргвыводов: «Он представитель церковников – ведет соответствующую агитацию за Церковь. Правление колхоза выражает к нему политическое недоверие... Мозгового следует исключить из колхоза и дело передать в следственные органы». Так и записали в решении: «сдать» церковного старосту, и через три дня препроводили протокол «для расследования его деятельности как представителя церковников, проявлявшего дезорганизацию в работе колхоза, на предмет привлечения к уголовной ответственности», в НКВД^[3].

Енотаевский Троицкий собор до революции

Ноябрь 1937

Донос из рыбколхоза был как нельзя кстати: из-за упрямого попа Балакиреву пришлось просить о продлении срока следствия. 2 ноября появляется первое ходатайство «о продлении срока ведения следствия и содержания под стражей МОСКАЛЕНКО Ивана Андреевича на один месяц (по 2/XII-37 г.)»^[4] перед ВЦИК через 8-й (Учетно-регистрационный) отдел ГУГБ. Все это оформлено с визами 4-го (секретно-политического) и 5-го (особого) и отделов, начальника УНКВД Сталобласти – в общем, пришлось обеспокоить начальство своими неудачами, и теперь приемлемый результат Балакиреву нужно было дать любой ценой.

18 ноября датировано постановление на арест Мозгового, – по 1-й категории, на расстрел, – и положенные ордер и протокол обыска^[5] в его доме по улице Октябрьской дом № 12 – был изъят паспорт, 2 листа молитвы и расписка от 22 июня астраханского архиерея на 50 рублей. На первом допросе в тот же день следствие установило, что бывший колхозник Тихон Лаврентьевич Мозговой середняк – есть дом, 2 верблюда, пара быков, три коровы, 10 овец, ему 45 лет. Жена Агpипина, 41 год, сын Иван, 19 лет – работает монтером на почте, дочь Клавдия, 17 лет, учится в Астрахани, дочь Евгения, 16 лет, учится в школе, сын Петр, 14 лет. В 1930-м году арестовывался органами ОГПУ за участие в восстании с. Енотаевск. На вопросы о к/р деятельности – твердый отказ, но про общение с о. Иоанном в протокол заносится кое-что полезное для дела:

«священник Москаленко говорил мне, что надо больше заготовлять для церкви свечей, просвир и др. а то ведь этому всему скоро придет край. При этой Сов. власти Церковь совсем обрекается на гибель... К Москаленко приезжали священники других сел нашего района, фамилий я их не знаю, но знаю, что они нашего района... Эти приезжие священники часто бывали в церкви, и после окончания службы в церкви идут с Москаленко к нему в квартиру, это я сам лично всегда видел»^[6].

После неудачи с Москаленко «разговорить» Мозгового надо было любой ценой – и это удалось

После неудачи с Москаленко «разговорить» Мозгового надо было любой ценой – и это удалось. Через 6 дней, 24 ноября, он подписал капитуляцию – «решил больше не запираться, а рассказать чистосердечно следствию...» все, что следствию нужно. А нужно было подписать следующее: в 1934-м году Москаленко, завербовав его в нелегальную организацию церковников, прямо предложил подрывать колхозы, вербуя колхозников и «доказывая им, что колхозы это гибель человечества, которые надо развалить, ибо при Сов. власти и колхозах Церковь обрекается на гибель». Храм под пером Балакирева превратился в явку, где «для конспирации и гарантии от провала мы обычно после богослужения в церкви незаметно оставались и решали свои к-p дела. Двадцатка ‟из особо надежных и к-p настроенных людей, каковые бы могли отстаивать права Церкви, и всех отколовшихся привлечь обратно к Церкви” произвела учет верующих, путем отбора подписей каковых насчитали более 300 человек. Из лучших лиц двадцатки, без согласия собрания верующих, нами были организован церковный совет, в который вошли члены нашей к-p организации Ковалев, Гуськов, Тиндо (умер в 1937-м году), Соколов (тоже умер еще в 1935-м году) и я – Мозговой...». Подписал он и участие в мартовском восстании, и угрозы отомстить при отборе у него хлеба: «Я тоже пойду и буду грабить вас, придет наше время»^[7].

Времени до 2 декабря маловато, и появляется второе ходатайство – до 2-го февраля 1938 года»^[8]. Но результаты нужны, и 27 ноября в дело подшит протокол очной ставки с Мозговым, чьи показания аналогичны показаниям Троицкого. Ответ о. Иоанна записан так: «Нет, этого я также не признаю, и показание это считаю ложным». Приписка: «От подписи Москаленко отказался по мотивам ложности показания Мозгового»^[9]. Разнообразие почерков позволяет усомниться в том, что о. Иоанн вообще видел этот документ. Больше в деле бумаг с его участием нет.

Декабрь 1937

Ежовщина В декабре арестованы оставшиеся члены церковного совета собора – по ст. 58 п. 9-10 и 11 УК, по первой, расстрельной категории. Константина Ивановича Ковалева – допросили 30 ноября, а документы на арест^[10] и обыск^[11] датированы декабрем, в спешке напутали. Петра Федоровича Гуськова арестовали^[12] 1 декабря на Волге, в мокрой одежде, когда со своей рыболовной бригадой он ловил рыбу для рыбколхоза. Накануне, 30 ноября, в его отсутствие обыскали его дом, изъяв, кроме документов, грамот и переписки, также крест, серебряную чашу и церковные вещи – 6 шт^[13]. Арестованный «колхозный ловец /церковный ктитор/ (подчеркнуто двумя чертами), из батраков, имел лодку и одного верблюда. Его жена Евгения Петровна домохозяйка, дочь Маpия 16 лет, учащаяся в Енотаевск. школе, сын Федоp, 1910 г., жил с отцом, работал ловцом в колхозе, жена сына Валентина Ивановна, 27 лет, внук Александp, 2 г.». Протоколы первого допроса Гуськова^[14] и Ковалева^[15] – стандартный диалог: обвинение и отказ.

За неделю сломить арестованных не получилось, и начинается поиск компромата на них.

7 декабря в дело подшиты справки сельсовета, из которых следует, что обязанности ктитора переходили последовательно внутри уменьшающегося в составе церковного совета: после посадки Ковалева – к родственнику Гуськова – И.А.Тиндо, а после его кончины Гуськову пришлось взять их на себя, и это расценили как «двуличную работу на селе. За такое действие из состава членом с/совета выведен как не внушающий политического доверия...»^[16]. Про Ковалева написали: «никаким общеполезным трудом не занимался и принимал активное участие в делах церкви»^[17]. Про Гуськова – имеет дом и корову.

17 декабря 30-летний шофер Енотаевской МТС^[18], который в 1932–33-м годах работал председателем Енотаевского с/совета и Мозгового знал «как активного церковника, заядлого единоличника, саботажника проводимых мероприятий партии и Сов власти...», укрепил обвинение пространными цитатами из слов земляка. Он припомнил, как после исключения из колхоза радовался Тихон Лаврентьевич: «только что насильно вырвался из этой колхозной ямы. Теперь стал вольным человеком». Оказывается, Мозговой «лечил больных молитвенными заговорами» и «на протяжении ряда лет тесно связан с попом села Енотаевск Москаленко и рядом других церковников».

Через 10 дней показания дали два старика, у которых летом 1937 года Мозговой просил разрешения формально записать их для увеличения численности в церковный совет, чтобы храм не закрыли под предлогом отсутствия ответственных за его имущество. 63-летний колхозный плотник^[19], член сельсовета с 20-летним стажем, сперва согласился, а потом отказался. Не забыл он процитировать антиколхозные высказывания Мозгового и сообщить, что так же точно был формально записан в члены церковного совета 62-летний колхозный кузнец, который на следующий день был допрошен^[20] и рассказал примерно то же самое, и так же припомнил скептические высказывания о колхозе Мозгового и Ковалева.

Нет сомнения, что все эти аргументы были предъявлены обвиняемым. Чем были два месяца в подвале НКВД для них, можно только догадываться, но признательных показаний от них – нет.

Январь 1938

Два месяца второй отсрочки истекают, и вторые протоколы допросов Петра Федоровича Гуськова^[21] 27 января и Константина Ивановича Ковалева^[22] 28 января 1938 года – их победа: все обвинения отвергнуты, показаний на Москаленко не дали и виновными себя не признали.

См. Приложение 1

Февраль 1938

2 февраля 1938 года закончилось время второго продления срока следствия, начинается лихорадочное оформление материала на Тройку. Подшиваются справки сельсовета на Москаленко^[23] и Мозгового^[24]. Про Москаленко: «проживал в с. Енотаевск и являлся священнослужителем с 1928 года, и данную профессию имеет вообще с 1908 г». А про Мозгового: «До 1930 года имел зажиточное хоз-во. В 1930 году за активное участие в Маpтовском восстании арестовывался по линии О.Г.П.У. Состоя членом Енотаевского Pыб. Колхоза – одновременно являлся председателем церковного совета. Имеет близких родственников, раскулаченных и высланных за восстание».

Спешно подверстываются к делу показания против Гуськова и Ковалева. 3 февраля 36-летний член рыбколхоза^[25] рассказал, что Гуськов «вел среди колхозников церковною пропаганду за то, что есть Бог, и что закрывать церковь нельзя, поэтому он лично отказался от подписи за закрытие Енотаевской церкви, в чем агитировал и других...», то есть блокировал использование колхоза для подготовки закрытия храма, «уходил с работы под видом церковных праздников, уводя за собой и других, говоря, что работать грех», про Госзаем говорил, что «подписываться необязательно, кто как хочет, т. к. мы сами живем плохо». О Конституции – «что это только пишут, а на самом деле другое», и «был тесно связан с попом Москаленко и членами церковного совета Ковалевым и Мозговым».

На следующий день в РайФО сдали изъятые у Гуськова церковные ценности^[26] («один серебряный крест, одна серебряная дароносица с прибором (ложечка, чаша, ковчег), епитрахиль, 2 сумочки и 1 воздух)». А к делу приобщен донос на Ковалева от его родственника по жене – 43-летнего счетовода рыбколхоза^[27]. Бдительный счетовод обращает внимание следствия на изменение тактики классового врага – вначале Ковалев с ним прекратил общение, когда тот активно работал в сельсовете во время коллективизации, а три последних года начал восстанавливать отношения, и приходилось вступать в диалог. Повторение в миниатюре драмы Патриарха Тихона – от анафемы до вынужденной лояльности. Отголоски горячих споров слышны в доносе: «Я Ковалеву возражал и убеждал его оставить церковь, а идти в колхоз или же в Государственное предприятие работать», а оппонент продолжал жить « на средства, извлекаемые от доходов церкви. И кроме нигде не работал», потому что «был настроен против колхоза и считал колхозников людьми заблyжденными, т. к. они стали забывать религию, давать согласие на закрытие церкви... и считал, что мы долго в колхозах жить не будем», и до того выпал из советского социума, что «запрещал своему ребенку посещать школу... т. к. в ней преподавали против религии». Ковалев, Мозговой и Гуськов старались «о незакрытии церкви они... среди пожилых женщин, поручая им внедрять это среди их знакомых и родных».

Доносчик даже подсказывает следствию: «прошу вызвать его сына Ковалева Михаила, проживающего по улице Коминтерна дом № 6 у Горшениной, он вам может сказать фамилию, а возможно, и где живет» еще один церковник, а еще «у них был человек, проживающий в с. Федоровке», указан друг Ковалева – Томилин Андрей Иванович – и сторож церкви Гришин Федот. Важный штрих к обвинению Ковалева – «его убеждения сводились к тому, что все живое на земле живет только под руководством Бога».

Важный штрих к обвинению Ковалева – «его убеждения сводились к тому, что все живое на земле живет только под руководством Бога»

Эх, где ж ты раньше был! Столько новых имен, но дело надо, к сожалению, завершать. Однако для порядка «сигнал» отработан: 7 февраля счетовод на допросе^[28] повторяет и усиливает свой донос:

«В 1936-м году среди общественности разбирался вопрос о закрытии церкви. Колхозник рыбколхоза Мозговой Тихон Лаврентьевич, единомышленник Ковалева, среди колхозников вел агитацию о противодействиях к закрытию церкви, такую же агитацию вел их единомышленник Гуськов Петр Федорович, в результате этой работы многие колхозники не подписались о закрытии церкви».

За три дня сыщик-любитель успел добыть для следствия имя церковника из Федоровки – Яков Почипков, но Яков и другие не успели попасть в подвал НКВД, спасенные мужеством трех енотаевских мучеников веры.

Свидетельских показаний было явно маловато. Пришлось вновь использовать Мозгового, послушно повторявшего нужные слова на очных ставках 9 февраля 1938 года с Ковалевым^[29] и Гуськовым^[30], с однотипными обвинениями в адрес каждого из бывших друзей: «Да, свои показания от 24/XI-37 г. о перечисленной выше его к. р. деятельности я еще раз подтверждаю полностью». В тот же день, 9 февраля, Балакирев подписал обвинительное заключение, в котором для приличия написал, что к-р вредительская организация во Владимировке вскрыта в конце 1937 года^[31], а не в сентябре, как в им же написанном постановлении^[32] о выделении дела Москаленко в отдельное производство. Усилил мотивацию обвиняемых, «так как война с Японией и с Германией несомненна, а поэтому всеми способами надо подрывать колхозы, всех отколовшихся от церкви вовлекать вновь с целью отстоять церковь», а свое поражение облек в обтекаемую форму: «По делу полностью признался Мозговой, остальные уличаются свидетельскими показаниями»^[33].

В приговоре Тройки о. Иоанн назван «одним из руководителей к-р церковновредительской организации. Устраивал к-р сборища, на которых давал указания вести к-р вредительскую и подрывную деятельность в колхозах»^[34]. Расстрелять «по 1 категории» успели уже так много, что областная Тройка решила^[35] дать всем по «десятке» ИТЛ.

Один из защитников Троицкого собора был расстрелян на его ступенях, поскольку активно препятствовал закрытию храма

Правда, один из защитников Троицкого собора все-таки был расстрелян прямо на его ступенях, поскольку активно препятствовал закрытию храма. Это был Петр Андреевич Шагин, ктитор второй существовавшей тогда в Енотаевке Казанской деревянной кладбищенской церкви, имевший 5 детей. Жену его, Евдокию Акимовну, после расстрела мужа парализовало, и многие годы за больной матерью ухаживала малолетняя дочь Таисия, в конце своих дней постриженная в монахини с именем Боголепа^[36]. Шагины были духовными чадами местного подвижника протоиерея Николая Ситкина (1866–1952), служившего в с. Никольское с 1930 года до конца жизни^[37]. Тайком от властей он крестил, отпевал, причащал^[38]. В доме Шагиных в годы гонений был один из тайных храмов...

Оказалось, что есть в Енотаевке и совсем юные исповедники веры, плоды трудов о. Иоанна. Когда согнали школьников младших классов сбрасывать с купола собора заранее подпиленные кресты, к которым привязали канаты, и детям велели их тянуть, очевидцы вспоминали: «Мы были тогда детьми. За канаты взялись, а не тянем и друг другу шепчем: ‟Нельзя. Бог накажет”. Кресты пришлось сбрасывать взрослым»^[39].

Весна 1938

15 марта был расстрелян предшественник Ежова – Г.Ягода, не за горами был и конец «ежовщины». Но на судьбе о. Иоанна это никак не отразилось. 25 апреля 1938 Москаленко^[40] и Ковалев^[41] по наряду ГУЛАГа №441 отправлены в Ухтпечлаг

Вятлаг     

Весна 1939

Агриппина Константиновна Москаленко 06.07.1882 – 16.04.1967, супруга о.Иоанна Москаленко Зачистка страны завершена, Ежов сделал свое дело и должен уйти – теперь карьерный взлет Балакирева обернулся против него. 7 марта 1939 года его для приличия сперва переводят из Енотаевки начальником Наримановского РО НКВД – и той же датой увольняют в запас, как «непригодного к службе в НКВД». А страна надеется на перемены, и до лагерей эти надежды тоже доходят. В апреле 1939 года о. Иоанн подает заявление на пересмотр дела, но получает отказ^[42] – ежовщина официально признана ошибкой, но осуждение о. Иоанна НКВД ошибкой не считает и 5 мая сообщает^[43] об этом его семье, которая к этому времени перебралась в Астрахань, на ул. Сазонова, дом № 82. Полвека о нем будут стараться не рассказывать.

Троицкий храм пробовали разобрать, но раствор оказался настолько крепким, что вместе с раствором крошились кирпичи. Верующие долго не давали выносить иконы из храма, но борьба была неравной – иконы порубили на дрова и развезли по организациям для топки печей. Рачительные власти привезли рабочих и огромные чаны – смывали золото с иконостаса на дно, воду сливали, а золото собирали.

Верующие долго не давали выносить иконы из храма, но борьба была неравной – иконы порубили на дрова

Колокол на колокольне был слишком велик – его сбросили, сперва расколов на части. Сторож и звонарь Федот Гришин при закрытии храма сумел снять со стены и спрятать под куртку икону архангела Михаила. Эта икона все эти годы хранилась в их семье и в 2004-м году вернулась в собор. Спасена и вернулась также икона свт. Николая^[44].

Осень 1940

30 октября 1940 года о. Иоанн из Котласа прибывает в Вятлаг на ОЛП-1 п. Рудничный, потом на ОЛП-2 п. Сорда Верхнекамского района Кировской области – здесь финальная точка его лагерного и жизненного маршрута.

Отец Иоанн Москаленко. Вятлаг. Фото из личного дела заключенного

Лето 1942

19 июня 1942 года о. Иоанн скончался^[45] в лазарете ОЛП-2 «от сердечной недостаточности, истощения, старческой дряхлости» – так записывали смерть от страшного голода первой военной зимы, выкосившего половину лагеря, священников, одним из которых был о. Иоанн Москаленко. В архивной справке нет сведений о его внутреннем борении, молитвах, слезах и бесчисленных унижениях, о его духовных озарениях, колебаниях между отчаянием и упованием на Бога.

А Балакирева война востребовала и реабилитировала^[46]: в декабре 1942 он попадает в Особый отдел 19 армии, а заканчивает майором, в должности зам. начальника контрразведки СМЕРШ 132 стрелкового корпуса.

От войны до Перестройки

Храм после первой неудачной попытки разрушить использовали под склады зерна и хозтоваров. В застойные годы енотаевские активисты-безбожники пошли на хитрость – не пожалев чернил, изобразили ими трещину на стене собора и отослали в Москву фото, но обмануть экспертов не смогли: храм им разрушить не дали. Потом хотели сделать в храме музей, но в итоге только на деньги государства перекрыли кровлю^[47].

Енотаевск в советские годы, после закрытия храма

1988–1990

В 1988-м г. началась борьба за возрождение собора^[48]. Местной государственной и партийной властью в этом было отказано. Но в Центре преемники дела товарища Балакирева нашли более гибкую стратегию:

«...В настоящее время в Советском Союзе тенденции к снижению религиозности нет... И встают вопросы, что партии выгоднее – верующий в Бога, ни во что не верующий или верующий и в Бога, и в коммунизм. Я думаю, что из двух зол выбирают меньшее... религия входит в социализм, и даже не входит, а въезжает, как по рельсам. И так как власть полностью принадлежит нам, то, я думаю, в наших силах направить эти рельсы в ту или иную сторону, в зависимости от наших интересов...»^[49].

Им принадлежала не только власть – за 70 лет безбожия изменилось сознание людей, сбылось пророчество м. Марии (Скобцовой).

См. Приложение 2

Настоящее и будущее Церкви

Итак, неожиданно для местных чиновников из Москвы пришло разрешение на открытие храма – с условием, если соберут «двадцатку», – и она собралась в том же сельсовете, а из Астрахани приехал уполномоченный по делам религии вместе со священником Василием Цынько. Это собрание бабушек от 1912 до 1933 года рождения во главе с молодым батюшкой не остановил отказ предсельсовета выдать ключи: они сбили замок и начали расчищать храм, отдавая свои скромные доходы на его реставрацию, растянувшуюся почти на три десятилетия.

Есть в Енотаевке улица Москаленко, но это память первого военкома – именами героев веры улиц пока не называют

Можно считать, что заявление о. Иоанна о пересмотре дела удовлетворено... спустя 50 лет – 16 января 1989 года страна начинает реабилитацию репрессированных тем же конвейерным методом, сменив направление конвейера на противоположное^[50]. Со временем процесс остановился на полпути, но о. Иоанну повезло: 26 сентября1989 г. зам. прокурора Астраханской области утвердил заключение по делу^[51], и появилась справка^[52] № О-2738 о реабилитации Москаленко Ивана Андреевича. Затем целый год, почему-то в режиме секретности, КГБ искал по всей стране и нашел в Минске сына о. Иоанна, чтобы 16 октября 1990 г. вручить^[53] Москаленко В.И. бумажку о том, что его отец – не преступник. 7 лет спустя внук П.Ф. Гуськова проявил интерес и получил разрешение познакомиться с делом деда. На этом негромкое покаяние государства завершилось. Есть в Енотаевке улица Москаленко, но это память первого военкома – именами героев веры улиц пока не называют.

12 июля 1990 г., на праздник Петра и Павла, состоялось освящение Енотаевского Свято-Троицкого собора и отслужена первая литургия. 30 лет восходят в дом Божий новые церковные поколения по ступеням, политым кровью сражавшихся за него мучеников, чьи имена помнят старые стены. Бог помнит и возвращает их из забвения – всем смертям назло.

Сентябрь 2019

Прошло 30 лет после реабилитации о. Иоанна Москаленко и 77 лет после его кончины. В последнее воскресенье сентября 2019 года над его безымянной могилой воздвигнут поклонный крест на заброшенном лесном кладбище ОЛП-2 Вятлага, возле поселка Сорда Верхнекамского района Кировской области, попечением его потомков и прихожан Покровского храма г. Кирс. После исчезновения о. Иоанна в Енотаевке рассказывали, что его посадили на паром и затопили посередине реки. Фольклор улавливает идею репрессий – «концы в воду».

Два других енотаевских мученика также исчезли в недрах ГУЛАГа. По воспоминаниям дочери П.Ф. Гуськова, после войны в Енотаевку приезжал сидевший вместе с ним в лагере в Саратовской области человек, известивший о его смерти. Петр Федорович не дотянул всего год до освобождения.

Поклонный крест на заброшенном лесном кладбище ОЛП-2 Вятлага

Они не оставили нам своих поучений, но их умение дать всему в жизни беспристрастную евангельскую оценку чрезвычайно актуально.

«Если общество всё больше и больше склонно оправдывать злодеяния советского периода, то Церковь в данном случае обязана не просто говорить, но даже уже и кричать: люди, одумайтесь! Нельзя, грех оправдывать братоубийственное кровопролитие ни в какой форме, ни ради каких ‟великих” целей, ценностей и идеалов!.. Общественное покаяние начинается с того, чтобы, как неоднократно говорил Святейший Патриарх Алексий, назвать вещи своими именами: грех – грехом, убийство – убийством, мерзость – мерзостью»^[54].

«Новомученикам предлагали, в лучшем случае, совместить храм Божий с идолами, политическими и идеологическими, а в худшем – разрушить всякие Божии храмы ради поклонения идолам. Но они не пошли по этому пути. Благодаря им наш народ имеет этот урок и имеет пример. И память о них может дать нам способность отражать всякие соблазны идолопоклонства»^[55], – сказал Святейший Патриарх Кирилл. Да, может – но нет ей ни места, ни времени в безостановочном потоке суеты жизни. Не вглядываясь во тьму эпохи репрессий – не увидим и «свет, который во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5).

Нелегко размышлять над горькими архивными бумагами, сквозь которые прорывается к нам боль и скорбь наших предшественников, – гораздо проще жить так, как будто не было на земле мучеников енотаевских, но – как без них сформировать в душе духовно-нравственный стержень, который будет сохранять нас в любых обстоятельствах жизни^[56]? И нам не хватает этого стержня! «В течение свой жизни человек сеет семена. Семена эти прорастают в душах других людей, влияют на их судьбу^[57], – говорит митр. Антоний. – Если мы всем сердцем, всем умом и памятью, всей нашей чуткостью, во всей правде задумаемся над жизнью усопшего... И если мы решимся так жить, чтобы наша жизнь была продолжением всего, что было в нем благородного, и истинного, и святого, тогда действительно этот человек прожил не напрасно, и мы поистине почувствуем, что сами живем не напрасно»^[58].