«Падал, но от послушания не отказывался»

Сегодня девять дней преставления ко Господу духовника Данилова монастыря Москвы архимандрита Даниила (Воронина). Батюшку вспоминает духовное чадо, ближайшая помощница Марина Павловна Степанова.

Каждая хорошая семья стремится стать обителью,
как и лучшие монастыри – семьей

Отец Даниил (Воронин) У отца Даниила была замечательная семья. Папа Алексей Георгиевич и мама Александра Григорьевна – удивительные люди. Мы бывали у батюшки дома. Иногда, листая семейные альбомы, он рассказывал про родных. У меня сложилось такое впечатление, что никто в их семье никогда не ссорился. Я даже как-то уточнила у батюшки: так ли это?

– Да, конечно, никогда не ругались, – подтвердил он.

Даже на бытовом уровне – никаких разногласий. Могла мама там как-то поворчать маленько. Но это не нарушало гармонии и тишины.

В воспитание Виктора (имя батюшки в миру) очень многое вложила его бабушка по линии мамы (он всегда ее «баба Наталия» называл). Она жила от них через дорогу.

А дом, кстати, у батюшки родители своими руками строили. Всё там было аскетично, ничего лишнего и в то же время с таким теплом, любовью сделано. Батюшка очень дорожил этой обстановкой. Ничего после их смерти не менял: ни одного стула не передвинул, занавески не перевесил – хранил память: пусть всё остается так, как есть. Не дерзнул нарушить атмосферу. Просто мы поддерживали там чистоту, когда приезжали.

Про бабушку отец Даниил часто рассказывал. Вот один только момент: когда она подходила к Евхаристической Чаше и называла свое святое имя, то причащавший священник часто говорил: «Так и хочется сказать: причащается монахиня Наталия!»

Многое и про своего дедушку Григория, тоже по маме, отец Даниил рассказывал. Например, один из самых ярких эпизодов: в том же возрасте, что и батюшку, в 67 лет, его на одр болезни уложил инсульт; правда, дедушка еще четыре года потом пролежал.

– Мы, – рассказывал батюшка, – как-то услышали: дедушка что-то бормочет. Кто-то бабушке даже сказал: «Пойди, Наталья, посмотри, может, бредит?» А как подошли, то услышали, что он молитву Иисусову творит!

Батюшка и потом всегда говорил, что вот, мол, сетуют, бывало: «Ну, аскетические подвиги – это не для мирян». Но нигде в Евангелии не сказано, что есть Царствие Небесное для монахов, а другое – для мирян; нет, и цель одна, и путь один: самоотвержения и самоукорения, смирения и кротости. Сказано: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17: 21) – это правда, мир и радость о Духе Святом.

«Мы – богословские»

Известно, что у батюшки был прадед Петр (я так понимаю, отец дедушки Гриши). Он был старостой в храме святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова на Высоком – так местечко там, на Рязанщине, называется. Оттуда их корни. Бабушка Наталия всегда говорила:

– Мы – богословские.

Она-то и прививала внуку эти чистоту, кротость, благоговение, которые он потом всю жизнь хранил. Рассказывала ему столько всего о Боге, о Руси царской. Так и говорила:

– При Царе мы жили. А после – уже не жизнь, а только мучение.

Батюшка с детства бабу Наталию слушал часами. И даже когда она, повторяя одни и те же истории, осекалась: «Ой, ну я ж тебе об этом говорила!» – он виду не показывал, слушал с упоением.

Потом, бывало, какие-то ее выражения вспоминал. Допустим, когда я ему жаловалась и роптала.

Он, кстати, задолго еще до выпавших мне испытаний предупреждал:

– Не ропщи на свою незавидную долю.

– Батюшка, а что мне роптать-то? – не понимала я. – Я рядом с вами, просто самый счастливый на свете человек!

В ответ он тогда промолчал. Ему было открыто то, что сбывалось только годы спустя.

И вот еще помню: на мелочи какие-то понегодуешь:

– Ну как же люди так могут?! Почему они так поступают?

– Марин, ну, знаешь, как баба Наталия говорила? Полная деревня народу, а поговорить не с кем!

Семья у него была благочестивейшая.

Мне довелось многое наблюдать из жизни батюшки. Как же он любил труд! Ценил чистоту в доме. Когда мы приезжали к нему на родину, он там и в огороде с удовольствием возился. И сарай отремонтирует. Крыша потекла – сам всю крышу перекрыл. Что-то там придумывал постоянно. В какие-то механизмы вникал, технологии усовершенствовал. Без дела не сидел.

– Да я лапоть деревенский, – про себя отзывался. – Кто я такой-то… Мы даже и не думали в семье никогда, что я могу быть священником…

– А бабушка-то, – спрашиваю его как-то, – рада же, наверно, была, когда узнала, что вы в семинарию поступаете?

– Да, – говорит. – Она уже тогда слегла, болела. Приехал я к ней и говорю: «Баба Наталия, меня вот владыка Симон благословил в семинарию поступать…»

– А бабушка?!

– Она так подумала-подумала и говорит: «Ну, наверное, это не к худшему. Наверное, это к лучшему».

«Не переживай! – ответила блаженная на материнское сетование. – Он другим воином будет!»

Сам-то он, когда заканчивал школу, думал было в военное училище поступить. Там уже учились два его двоюродных брата, с которыми он особенно был дружен. Но медкомиссию не прошел: у него было слабое сердце. И вот мама пошла к одной блаженной, она им даже какой-то дальней родственницей приходилась – такая Татьяна Творожникова.

– Да не переживай! – ответила та на материнское сетование. – Он другим воином будет!

Батюшка был деликатен даже с сотрудниками КГБ

Виктор с мамой в кафедральный Борисо-Глебский собор Рязани тогда ходили. Молодежи в Церкви мало было, все у всех на виду. Его, конечно, там заприметили.

– Тебя владыка вызывает, – кто-то из иподиаконов обратился как-то к нему.

Батюшка, рассказывал, так перепугался. Только тем себя и успокаивал: «Зима. Снег, наверное, почистить надо… Или чемоданы, – предполагает, – отнести…»

Приходит к архиерею – тогда владыка Симон (Новиков) был правящим, – а тот заводит разговор: с работы увольняться надо, готовиться к поступлению в семинарию…

А он-то как-то промыслительно и сам уже наготове был. Семья-то церковная. Мама однажды на всю зарплату Библию купила – она до сих пор у них хранится. «Журнал Московской Патриархии» выписывали или покупали новые номера (все эти стопки тоже все так же лежат). А в каждом номере ЖМП на последней страничке, – батюшка рассказывал, – всегда была информация для желающих поступить в семинарию: что надо сдавать, в каком объеме. Он и готовился потихоньку. По-церковнославянски уже бегло читал, в церковной истории ориентировался…

Когда приехал на сдачу экзаменов, всё с прослушивания началось. А с пением у него было туговато… Что-то пропел.

– Ну, всё понятно… – отвечают.

Но когда перед ним открыли текст и он стал чисто без остановок читать по-церковнославянски, кто-то из преподавателей после того, как остановили: «Достаточно», – не удержался и прокомментировал:

– Наверно, знакомый текст попался! Так хорошо прочитал.

Батюшка это услышал. У него был отменный тонкий слух. Просто музыкальный слух с детства не был развит. Но потом, уже в монастыре, батюшка пел замечательно, с клироса его уже никто не гнал, хотя раньше могли и попросить: «Ты лучше помолчи, пожалуйста». Он и сам ранее понимал, что в тон не попадает, но после слух у него раскрылся. Потом мы с ним и в терцию пели, он изумительно строил свою партию. Это всё – дело наживное. Не это главное в будущем пастыре.

Владыка Симон перед поступлением его четко инструктировал, как и что точно делать. Документы надо было в самый последний момент в семинарию подавать, чтобы из органов спохватиться не успели. Но уверенно подбадривал:

– Давай-давай подавай!

Увез его даже до этого к себе на родину под Ярославль. Виктор уже оттуда в Московскую духовную семинарию поступать поехал. Так «товарищи» из КГБ к нему уже потом, после поступления, когда он вернулся домой остаток лета с родителями провести, заявились. Пришли два таких амбала, в дверь стучат. Он открыл:

– Хорошо. Пойдемте выйдем.

Маму расстраивать не хотел. Так она, пока они его в свою машину усадили и стали обрабатывать, быстренько до владыки Симона добралась (от их дома до епархиального управления – всего несколько остановок).

Те его уговаривают сотрудничать с ними, блага какие-то сулят.

– Вы знаете, я так не могу: и Богу, и маммоне работать, – отвечает. – Вы уж простите.

Он был деликатен даже с ними.

А в это время мама входит к владыке Симону, а тот чистит мандарины. (Батюшка потом говорил: «Он так себя иногда успокаивать мог».)

– Да ты не переживай! – вдруг говорит ей архиерей. – Иди-иди домой. Наверно, он уже дома.

Потом батюшка рассказывал, когда он передал владыке Симону, что те от него в общем-то быстро отстали, тот прокомментировал что-то вроде: «Не быть тебе, значит, архиереем. Тех, кто потом епископами становятся, обычно долго мурыжат».

Так всё и произошло.

Молодежь пусть трудится, старикам – почет

Батюшка вообще очень любил в тени оставаться. Не выделялся. Смотришь даже на фотографии: где-то всегда сбоку, с краешку… И это без натяжки: у него внутреннее устроение такое было.

Всего себя обители отдавал.

– Я ложился, – говорил, – только голову к подушке, а будильник: «Дзынь!» Надо на молитву подниматься. Кто-то уже в дверь стучит: «Молитвами святых отец наших…»

Они же тогда, особенно поначалу, работали не покладая рук: монастырь восстанавливать надо было.

Владыка Евлогий (Смирнов) – тогда наместник, ныне митрополит на покое – ему очень доверял, просто раз благословил:

– Делай, как знаешь! – и не надо уже было у него десятки раз на каждое отдельное дело благословляться.

Вспоминал батюшка: к ним однажды с Лавры на экскурсию преподаватели со студентами приехали. «А что им там показывать-то? – думает он. – Одни руины!»

– Братия! – говорит. – Давайте лучше капусты на зиму засолим!..

Так и распределил между всеми обязанности: кому бочки мыть, кому что-то там еще чистить, с преподавателями они капусту стругали…

Еще известная история, как он в просфорне перетрудился. Послушаний на нем было много: и келарь, и казначей… А тут еще праздник надвигается: «Дай-ка, – думает, – теста побольше замешу. Бабушки же придут…» Он к старшему поколению с огромной любовью относился.

– Бабушки нас вымолили, бабушки! – говорил. – Вся Церковь на бабушках во время гонений, во время войны держалась. Да и сейчас – всё их молитвами!

«Бабушки нас вымолили, бабушки! – говорил. – Да и сейчас – всё их молитвами!»

И вот намесил теста, а вдруг понимает, что ног под собой не чувствует, они вдруг какими-то ватными стали… И так по стенке, по стенке… Тут его несколько человек под руки – только и помнит, что подхватили и в келью отнесли. Там сапоги разрезали: ноги настолько опухли, что снять обувь иначе было невозможно. Больше месяца так он потом в келье и пролежал.

– Батюшка, а чем же вас вылечили? – спрашиваю.

– Да не знаю, отец Евлогий какого-то врача где-то нашел. Тот мне ноги мазью Вишневского мазал. Всё и прошло.

Так батюшка свое сердце отогревал

Впервые я об отце Данииле услышала от моих тетушек, они окормлялись у него. Одна была помощницей будущего Святейшего Патриарха Алексия II, когда он еще управделами трудился в Патриархии, другая работала в реставрации. Когда я сама пришла устраиваться на работу в Отдел внешних церковных связей (ОВЦС), что в Даниловом монастыре, то уже искала встречи с ним. Пока однажды не увидела у братского корпуса…

– Батюшка, мне так сейчас тяжело. Супруг умер. Хотелось бы с вами поговорить. Работаю здесь в отделе, могу в любое время подойти...

– Вечером подходи, – ответил.

Уделил мне батюшка тогда часа полтора. Так я и стала к нему ходить на исповедь, за советом. Спустя год нашего все-таки тесного общения, так как я там же рядом и работала, меня стал мучить вопрос: «Являюсь ли я чадом батюшки?» Задать я его не решалась, как вдруг отец Даниил сам у аналоя мне на него утвердительно ответил.

Батюшка всегда очень переживал, если он всецело отдавал свое сердце, кровь проливал – (он три инфаркта перенес на ногах), – а люди годами принимали от него всё это тщательное его внимание и заботу и – не менялись.

Уже незадолго до больницы, имея на руках подписанное прошение на лечение, батюшка вдруг, помню, задумался:

– Может быть, вернуться в монастырь? Там князь святой, там тулупчик… Сердце свое отогрею.

Вот так ему требовалось постоянно сердце свое у святынь отогревать. Это батюшка всех поймет-утешит, а ему в свое сердце столько отчужденности, черствости, эгоизма принимать все-таки приходилось…

Отец Даниил (Воронин)

Батюшка шел с воскресной Литургии до своей кельи не менее часа, а то и два. Его обступали, осаждали. Вопросы могли быть повторяющиеся из раза в раз. Времени у батюшки, чтобы передохнуть, оставалось всё меньше и меньше… Порою полчаса. Только поменяет одежду – (он от перенапряжения потел), – и ему надо было уже на Акафист идти…

Всех миловал. Его руки не уставали благословлять. Благословит – а людям уходить не хочется. Такое всегда рядом со старцами. Мы, к сожалению, при всей его простоте – и даже при нашем к нему благоговении – все-таки не понимали, кто перед нами, не берегли его…

Всех миловал. Его руки не уставали благословлять. Благословит – а людям уходить не хочется…

– Батюшка, ну как же так?! – иногда, бывало, заводилась я в каких-то уж совсем вопиющих случаях.

– Марин, ну, уйдет этот человек, придет еще хуже. Бог послал сегодня такого, надо потерпеть, – спокойно отвечал он.

Бывало, такую спрашивают ерунду! А он слушает, вникает, отвечает. По-матерински.

– Ну ты пойми, – даже мне, женщине, объяснял потом он, – в этом вся ее жизнь. Послал Господь – значит, надо выслушать, утешить.

Батюшка – свидетель любви Христовой. Являл людям то, как любит каждого из нас Господь.

О себе не думал. Видя его терпение, – и потом во время болезни, – я всегда вспоминала строки тропаря его Небесному покровителю: Терпения столп был еси. Говорят же: «По имени твоему и житие твое». Вот это про отца Даниила. Он впитал дух своего заступника.

А там уж от терпения, безропотности, самоотвержения, духа мирного и до духа любви Христовой – после-то самораспятия – недалеко. Он никому никаких епитимий никогда не давал. Сам всё нес. Все тяготы (см.: Гал. 6: 2). Говорят, что духовникам за это и перед смертью крест тяжелой болезни посылается…

Падал, но шел

Великим постом прошлого года отец Даниил уже несколько занемог. Его отправили в скит служить. И один иеродиакон заметил, как батюшка за сердце держится. «Как мне не хочется, – так впервые и сказал, но тут же поправился: – Надо». И поехал.

Он просто падал, но от послушания не отказывался. Падал, но шел. Под тяжестью креста – на свою голгофу.

Я как-то слышала, монахиня у него спрашивала:

– Не успеваю правило монашеское читать. Как быть, батюшка?

– Умри, но правила не оставляй, – ответил он.

Отец Даниил всего себя отдавал служению Богу и людям.

Его осаждают, а батюшка пробирается. Всегда старался и с братией всюду быть: на богослужениях, на правиле, на трапезе. Радел о единстве братского духа: «Как же это духовника и не будет со всеми?»

Тихий. Скромный. Сдержанный во всем.

В субботы после всенощного бдения он никогда на трапезы не ходил. Потому что сразу после службы оставался исповедовать сначала братию, потом мужчин, а после уже очередь и до женщин доходила. Он еще и промерзал очень, исповедуя, в Троицком соборе: народ постоянно шел, двери открыты. Потом пришлось ему как-то сказать, чтобы спустился в исповедальню. А он и обрадовался:

– Чтобы вместе со всеми!

Нес подвиг, но растворял его как бы – на всех.

Ни единой при других слезы не проронил. Будучи с батюшкой многие годы, видя его муки уже на одре болезни, при смерти – можно было как-то проникнуться, чего это самообладание ему стоило: какого внутреннего напряжения и неопустительного над собою труда.

В последние годы он мне постоянно говорил:

– Надо смотреть на Царственных мучеников. Если их не пощадили… А мы кто такие?

Как батюшка молитве учил

Сам отец Даниил постоянно предстоял пред Богом. «Нужно быть всегда внимательным пред Богом», – говорил. Где бы он ни был, чем бы ни занимался: в простом разговоре, за богослужением, при исполнении треб, – в нем внутренняя молитвенная струна натянута была, звучала.

Где бы он ни был, чем бы ни занимался, в нем внутренняя молитвенная струна натянута была, звучала

Про молитву всем святоотеческое наставление:

– Нужно заключать ум в слова молитвы, – повторял.

Или:

– Молитесь с благоговением.

Сам молился не только по требнику, молитвослову, но и своими словами.

Как-то просто к народу обращался:

– Боженьке-то надо время уделять. Молиться надо Боженьке. Это такая же заповедь, как и «не убий», «не лжесвидетельствуй»… Господь же нам дал жизнь. Это солнце, небо, природу, звезды… Птички поют. Нам же всё это дал Бог! Разве же можем мы так поступать по отношению к Богу – не уделить ему полчаса в день, не встать на молитву? Почему же в храм не прийти – не поблагодарить Бога? Это такая же заповедь, как и прочие остальные, как же мы можем ее нарушать?

Наставлял: «Покаянной молитва должна быть»

Еще наставлял:

– Покаянной молитва должна быть. Не надо просить у Господа каких-то материальных благ. Нужно стремиться туда, откуда мы изгнаны. Вспомните, как Адам плакал, – и батюшка своим красивым мелодичным голосом напоминал: – «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя: вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе. Услыши мя, Господи». Адам плакал так, что вся Вселенная слышала! Царствие небесное нудится, и нуждницы восхищают е (Мф. 11: 12). И нам нужно каждый день мало-помалу себя понуждать: видишь: кто-то ссорится, – отойди, не участвуй; знаешь, что пойдешь туда-то, а там будет соблазн, – не ходи, останься с домашними… Богу-то от нас всего-то и надо: Даждь Ми, сыне, твое сердце (Притч. 23: 26).

Всегда его слова были простыми, но глубокими. Знаете, как преподобный Силуан всё по-простому еще с детства на слух заучил в церкви: «...даждь нам днездь», – так и говорил потом всю жизнь. Вот и батюшка – просто, но о главное говорил.

– Мы-то, – всё напоминал, – в лаптях и валенках, а нам надо вернуться туда, где Бог в неприступном Свете! Как же нам трудиться для этого надо! Всей жизни и то мало, а мы расслабляемся?! Люди размениваются – по 2–3 высших образования получают, а «Отче наш» не знают… Как же они Царствия Небесного достигнут?

Часто его донимали вопросами:

– Батюшка, как же молиться-то надо?

– «Поми-и-илуй мя, Боже, по велицей милости Твоей», – отвечает.

Или:

– Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного, – несколько раз прям мог повторить, точно старался в сердце вложить вопрошающему.

Когда кому тяжело было, мог прям так сердце этому страждущему перекрестить. Или долго-долго держал его руки в своих, как бы отогревая всего человека, вымаливая.

Как-то мы, помню, на осеннего апостола и евангелиста Иоанна Богослова оказались на престольном празднике в Пощупово, в монастыре, а там тогда еще владыка Вениамин (ныне митрополит Оренбургский и Саракташский) служил. После всенощного бдения вышел на амвон и обратился ко всем с некоей речью:

– Праздник такой сегодня… Столько собралось духовенства… К нам приехал и духовник из Данилова монастыря… – и тут вдруг слышу: – А все знают силу его молитвы: если батюшка помолится, Господь его прошение обязательно исполнит…

Мне было страшно на батюшку взглянуть. Готова была под землю провалиться, потому что знала, что батюшка под нее уже провалился, как бы он там ни прятался, как всегда, за Крест Христов.

– Да как же владыка так мог сказать?! – потом, помню, было вырвалось у меня.

– Да я и сам не знаю, – отмахнулся отец Даниил.

Никаких ненужных впечатлений в душе не задерживал. Хотя люди свидетельствовали о его молитве: и духовенство, и миряне.

Для него везде – Фавор

Четырежды мы ездили с отцом Даниилом на Святую землю, в Иерусалим. Устраивал всё это протоиерей Олег Воробьев, благочинный Даниловского округа. Считал просто за честь присутствие батюшки в составе паломнической группы.

В 2012 году совпало так, что в день 60-летия отца Даниила мы оказались на Фаворе. Никто ничего не подгадывал. Отец Олег договорился, чтобы батюшка возглавил богослужение, и обратился после Литургии к собравшимся:

– Как нас Господь всех любит! Но больше всего он любит отца Даниила! Сподобил его в день 60-летия служить Литургию на горе Фавор!

Батюшка закрылся крестом, как он это всегда делал, но чувствовалось, как сам-то он на этот раз рад и ликует.

Как же он всегда служил Литургию! Не только там: для него везде – Фавор. Это потому что и голгофы не избегал. Служение его под стать наставлению иереям святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Не привыкайте служить Литургию!» Как батюшка благоговел! Такой духовный трепет на его службах все ощущали! Когда он воздевал свои руки к Богу, и для тебя всё здешнее уже переставало существовать. Его молитва и соприсутствующих до Небес возносила.

Там, на Фаворе, после службы батюшка тут же нашел себе занятие – многие в начале и не поняли: что это он делает?

– Батюшка-батюшка! – тут же прибежала я.

А он привык, что я за ним так, как ребенок, по пятам ношусь, окликая.

– Что?

– Смотрите! Дождик-то сегодня проливной был, когда мы на Фавор ехали! – (а день рождения батюшки – 9 ноября, там обычно идут проливные дожди). – А вот отслужили службу – и радуга появилась!

– А это чтоб людям было хорошо! – отозвался он и продолжил свое занятие.

Мне очень нравилось, когда он так по-простому выражался.

– Людям? – уточняю. – Да, людям!!

Отец Даниил на Афоне И он так, помню, мирно улыбнулся. Как-то у него всё сдержанно было, без эмоций.

– Ой, а что это вы делаете? – вдруг поинтересовалась, не стерпев, какая-то женщина.

– Да камушки вот собираю, – так же весело, как и про людёв, ответил отец Даниил.

– А зачем?

– Ну как же? Это же вещество этой местности – оно впитало в себя память событий, которые происходили здесь. Тут каждый камушек помнит, как Господь преобразился! Домой привезете – в иконку можно вставить, в святой угол положить…

Многие тогда засуетились, тоже стали запасаться фаворскими реликвиями. А у батюшки всегда было живо это чувство святыни.

Народ как-то стремился к нему, ему хотелось подражать. И там, в паломничествах, всюду батюшке проходу не давали. В Горненском монастыре он у сестер был как духовник нарасхват. Так что отдыхать и в отпуске не приходилось. Окажемся у Гроба Господня, кто-то отца Даниила тут же узнавал, подходил…

Если видел, что кто-то гневается на другого, говорил: «Подумай-ка: ведь Бог за него на Кресте страдал так же, как и за тебя!»

Такие вот еще батюшкины слова вспомнились. Когда между людьми были распри, злоба, это для него было что-то невыносимое. Претило его духовному устроению. Сам-то он был человек кроткий, мирный, любвеобильный ко всем. Если видел, что люди раздражаются, гневаются или тем более не могут простить, то он говорил:

– Ну ты подумай сам-то (или: сама): ведь Бог за него на Кресте страдал так же, как и за тебя!