Чтобы не остаться не подготовленными…

Более полувека схиархимандрит Никон (Деев, до схимы — Никодим; †29.04.2020) и архимандрит Лаврентий (Постников; †8.05.2020) были насельниками Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Как поступили в братство Аввы Сергия в один — 1964-й — год, так и перешли в обители вечные в этом — 2020-м — году. О старцах рассказывает их келейник иеромонах Памфил (Осокин).

Если ночью такие гости, как тут не выучить жития святых

Архимандрит Лаврентий (Постников) Это были подлинные духовные стражи Свято-Троицкой Сергиевой лавры — этого укрепленного еще молитвой преподобного Сергия Радонежского оплота Святой Руси.

Отец Лаврентий каждую ночь в два часа вставал на молитвенное правило и читал его до братского молебна, который начинается в 5:30 утра. Когда меня, еще студента Московской духовной академии, поставили помогать ему, у батюшки уже слабело зрение, молитвы он поручал читать нам, тем, кто помоложе, а сам слушал. После вечерних молитв мы еще некоторое время читали жития святых, причем, если пробегая глазами, ты сокращал некоторые абзацы в особо длинных повествованиях, отец Лаврентий сажал тебя рядом и начинал пересказывать только что прочитанное тобою вслух и делал акцент именно на тех фрагментах, которые были опущены… И это могли быть даже малоизвестные жития — он все их прекрасно знал чуть ли не наизусть.

Каким-то таинственным образом Господь давал силы: притом, что мы полночи молились, утром надо было идти на лекции, после них опять возвращаться к старцам: я также нес послушание у архимандрита Виталия (Мешкова), а после его преставления ко Господу в 2014 году Священноначалие Лавры благословило помогать архимандриту Никодиму (Дееву). Иногда бывало, усталость уже так накопится, что и будильника не слышишь, тогда отец Лаврентий приходил в два часа ночи и будил меня сам.

Однажды мы убирали и готовили к Пасхе все соборы и храмы Лавры — в итоге я опоздал на наше правило, но и батюшка ко мне не спешит… В полтретьего ночи захожу к нему в келью и ничего не понимаю… Он сидит в каком-то необычном для себя взбудораженно-рассеянном состоянии:

— Ты представляешь, что сейчас со мной приключилось?.. У меня в келье под окном стоял некто, на вид молодой мужчина, лысый и с чемоданчиком. Говорит: «Давай собирайся!»

Батюшка перекрестил его, и тот тут же исчез.

Потом мы уже как-то говорили с одним умудренным, убеленным сединами архиереем, и он отозвался, что это типичные страхования: лукавый на меня нагнал усталость, а старца стал искушать, являясь ему уже зримым образом.

Молились все

Диавол открыто выходил с нашими старцами на брань. Это было поколение, сызмальства укрепленное скорбями. Отцы рассказывали нам, бывало, о своем довоенном, военном детстве. Да и после было несладко — как до, так и после войны притесняли. Тех, кто верил, власти всячески пытались изживать. Тем более, когда кормильцев и защитников не стало. У батюшки Лаврентия отец в первые годы войны погиб, причем, когда потом стали разыскивать сведения о нем, выяснилось, что последний приют он обрел на родной Орловщине, где в 1933 году будущий отец Лаврентий и родился. Если безбожники в командирах, то специально могли на передовую верующих бросать, — нам про это отец Никодим говорил. Он-то, подросток, вернувшегося в 1945-м отца стал расспрашивать:

— Папа, как там на войне?

И услышал про случай на Пасху... Утро, жарко. Отдыхают между боев. И вот отец потихонечку в окружную, чтобы никому не попадаться на глаза, кукурузными полями в церковь стал пробираться — так хотелось Воскресение Христово в храме встретить! Исповедоваться, причаститься. Заходит, а там: генералы, пол­ковники — все с погонами тут как тут стоят, склонив головы, молятся. Кто-то из адъютантов его заприметил, зашикал:

— Уходи отсюда скорее! Чтоб тебя никто не узнал… Донесут — на передовую отправят!

Молитва только верующих и спасала. Отец Лаврентий рассказывал, как у них под Тулой в городке Щёкино, куда семья перебралась перед войной, станцию бомбили. Там рядом дом одной бабулечки находился. Встала она на молитву перед иконами, глаза закрыла — будь что будет, ни в какое бомбоубежище не побежала. И так глубоко ушла в богообщение, что и не услышала, как стихло всё… Оглянулась: глядь — а задней-то стены и нету. В трех других даже стекла не повышибало, крыша так и держится чудом на них; а четвертая в пыль и прах, а молившаяся и не заметила как. Ей потом объяснили, что вокруг ее дома 40 бомб разорвалось, — это же сколько взрывных волн ее молитва отразила!

Вот на таких примерах наши старцы и возрастали. Они уже и в малые свои годы были куда серьезнее, чем иные из нынешних инфантильных глубоко за сорок «ребят». Сейчас тренд такой: все молодятся, развлекаться хотят. А тогда наоборот — взрослели рано.

Постники с детства

Схиархимандрит Никон (Деев)

Они и постниками еще по детству были. Голодали, жизнь под постоянным гнетом шла — оттого-то им так и близки опыт, письма, свидетельства новомучеников и исповедников Церкви Русской, кого нашим современникам часто и не понять.

Если маленькому Валентину (имя отца Никодима до пострига) еще повезло в прифронтовом тылу Владимирской области, в Юрьев-Польске, трудиться, то Мише Постникову (будущий отец Лаврентий) довелось оккупацию пережить. Хотя рассказывал, что порою даже немцы могли проявить снисхождение, разрешая подбирать оставшиеся колоски на полях. А вот когда потом «свои» же бедных матерей, которые не знали, как им малышей накормить, нагайками на смерть на поле мерзлом забивали, — вот это было жутко! Тогда уже оставшиеся дети сами начинали прокорм себе доставать. Кто-то «на шухере» стоял, а другие зернышки да былинки собирали. Как только завидят всадника, пускались врассыпную, перепрыгивали через железнодорожные пути, прятались… Вот это та еще была война — против беззащитных зачастую уже вдов да голодных сирот.

Неподалеку у них, отец Лаврентий говорил, шахты еще были, оттуда уголь везли. Землю тогда без техники да зачастую и без скота обрабатывали, сами впрягались, — а как посевная подходит, кузнецам еще плуги да бороны выковать-выправить надо: уголь требуется. Незамеченными добытчиками опять же только детвора и могла быть. Сначала сами, было, кокса насобирали, принесли, а он жар не держит. Тогда им уже взрослые объяснили, как антрацит, а то и самый лучший кузнечный уголь находить: как поезд подходит, под рессоры подлезть надо, а там и россыпи крошек.

«Ручки-то у нас маленькие, — отец Лаврентий вспоминал, — много собрать не успеешь, надо еще торопиться, чтоб состав не тронулся. Кармашки набьем. А за такой мешочек уголька нам потом на вес примерно столько же пшенички отсыпали. У мамы не было другой возможности кормить нас, деток. Так самый голодный год и пережили».

В холода и побираться по деревням ходить приходилось. Весной же, как зелень пробьется, мама из лебеды лепешки лепила. Отец Лаврентий вообще удивлялся, что она тогда из всего подручного пекла: даже если гнилой картошки где-то по полям осенью, всё так же рискуя жизнью, мальцы насобирают, крахмал из нее вымывала и как-то так на нем замешивала тесто. Потом, когда уже батюшка поступил в семинарию, написал маме сразу же письмо о том, как устроился, а она его в ответном спросила: «Как вас там кормят?» (главный вопрос для всех мам). «Хорошо, — ответил сын. — Даже сахар дают».

Для православных война не прекращается никогда

Архимандрит Лаврентий (Постников)

«На войне неверующих не бывает, — вспоминал отец Никодим. — Но больше всего меня порази­ло, что, казалось бы, такую страшную войну преодолели, Победа — на Пасху! Отстояли нашу землю русскую — столько городов, деревень, сел… А без праведника село не стоит, без святого город… Все молились! И тут опять хрущев­ское гонение началось… Храмы, кото­рые сберегли от разрушения в войну (их немцы даже тронуть не посмели), вдруг начинают закрывать да взрывать один за другим. Вот это был ужас! Очередная против народа война. Так 15 000 церквей снова разорили! Мой отец и другие люди обращались в разные инстанции: “Защитите, пожалуйста!” Но это были единичные голоса, — практически никто не вступался больше, все боялись, даже ветераны. Ведь опять сажать по тюрьмам стали, любой мог попасть под подозрение, за такое — тем более…»

А Михаил Постников и Валентин Деев как раз в это время в семинарию поступили чтобы стать монахами. Летом сдали экзамены, а на Покров 14 октября в тот же 1964-й год Хрущева уже отстранили от власти. Как говорили старшие: с испытанием посылается и избытие. Главное — быть готовыми исповедовать свою веру. Для православных война не прекращается по большому счету никогда.

В наши дни мы с отцом Лаврентием прочитали книгу святителя Луки (Войно-Ясенецкого; †1961) «Я полюбил страдания», батюшка очень проникся всем написанным в ней. Его поколение и сами притеснения застали, и были готовы к ним, и с первой лаврской братией общались: те вообще десятилетия в лагерях и ссылках провели, бывало, под рясой так ватник какой-то истершийся и носили, чтобы если заберут внезапно снова, — в чем-нибудь более-менее теплом по этапу пойти. Отцы вспоминали, что у тех, кто настрадался, такая ревность по Богу была, что как будто чем больше мук, тем точно более они ценили любую возможность за богослужением оказаться, — не то, что в наши времена, становящиеся всё более теплохладными …

«TV, компьютеры, интернет разлагают общество, — сетовал отец Лаврентий. — Молиться надо. На службы ходить, пока Господь еще бережет нас всех».

Батюшка Никодим так наставлял молодежь Лавры:

«Запом­ните, в Евангелии Господь говорит: “Меня гнали, и вас будут гнать” (Ин. 15: 20). Просто скажи так священник с амвона: “Приходите в Православие: нас распинают, убивают, мучают, сажают, голодом морят”, — единицы обратятся. А если разговор повести иначе: “Христос пострадал, отдал Свою жизнь, чтобы мы спаслись. Пожертвовал Собой, а мы по любви ко Господу разве не последуем за Ним по крестному пути скорбей?” — вот тут-то глубина жизни во Христе и открывается», –тогда люди смысл испытаний уразумевают, откликаются вслед за Спасом идти.

«Не рыдай Мене, Мати»

Икона «Не рыдай Мене, Мати» из келии схиархимандрита Никона Оба батюшки — и отец Никодим, и отец Лаврентий — были из верующих семей. У отца Никодима близкие в роду были монашествующие. По материнской линии дед да бабушка в молодости столько горя пережили — у них новорожденные долго не выживали: «Немного поживут — и умирают». Обратились к местному священнику, а тот благословил: «Напишите икону Божией Матери “Не рыдай Мене, Мати” и первого ребенка посвятите Богу».

Они всё так и сделали. Заказали икону иконописцу, дома сугубо молились пред ней. Вскоре родилась дочь Марфа, здоровенькая. Воспитали ее в благочестии так, что по достижении совершеннолетия она сама с радостью избрала иноческий путь. Даже несла труднейший в те времена подвиг юродства. «Хорошо было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти», — как дивеевские блаженные старицы приговаривали. По послушанию иночествующая тетя отца Никодима также средства на строительство Юрьев-Польского монастыря собирала. Там же она и упокоена. Спустя какое-то время родня, желая сэкономить (хотели гроб с новопреставленным сродником в одну могилу с инокиней опустить), стали копать, да нечто страшное стряслось, — знамение было, — так, что все, кто копал, лопаты побросали да и разбежались кто куда…

Икона «Не рыдай Мене, Мати» потом всю жизнь в келье отца Никодима на самом видном месте висела. Он ее за чудотворную почитал. Сам же тоже на этот свет еще и в голодном предвоенном 1936 году совсем слабеньким появился, его факт рождения даже регистрировать сразу не стали. Хотя и покрестили тут же. Только лишь когда поняли, что Господь его оставляет, пошли метрику оформлять. Официально там стоит другая дата рождения, но праздновал батюшка всегда на икону Божией Матери Боголюбская — она как раз связана с его родной Владимирской землей (отцу Никодиму всегда были важны эти объединяющие земное с духовным промыслительные переклички). Богородичные иконы особо чтимы были в семье Деевых. Так, мама Пелагея Ивановна, духовная дочь преподобного Алексия Зосимовского (†1928), всю жизнь по его благословению молилась Державной иконе Пресвятой Богородицы, читала Акафисты. Потом, когда в 2017 году отмечалось 100-летие явления этого образа, братия свозила отца Никодима в Коломенское — поклониться этой путеводной для их семейства сквозь богоборческий век святыне, отслужить молебен, помолиться об отце, матери, сродниках, всех близких по духу людей.

Пелагея Ивановна, кстати, слезно вымаливала сыну дар монашества, да и сама жила как монахиня — в постничестве. У отца Никодима и отец подвизался. А вот мама отца Лаврентия поначалу, как узнала, что сын в монастырь собрался, расплакалась: она-то мужа на фронте потеряла, одна без мужской поддержки оставалась в миру. Хотя после и сама приняла постриг с именем Варвара. Отец Лаврентий всегда очень чтил память матери, в день кончины старался отслужить на ее могилке панихиду.

Как братия в обитель Преподобного Сергия поступала

В Троице-Сергиевой лавре. 1957-й г. Фото: Николай Тихомирофф

Валентин Деев, еще совсем юным впервые посетив Троице-Сергиеву лавру, был потрясен, услышав на молебне протяжное: «Преподобне отче наш Се-е-ергие, моли Бо-о-ога о нас!» Так что и, вернувшись домой, сам, сидя за обеденным столом в кругу семьи, затянул было как-то… Домашние переглянулись.

Хотя по окончании школы сам он решил было учиться дальше на медика, однако не добрал нужных баллов при поступлении. Тут-то, потом уже вспоминал, мама и стала молиться о его монашестве. Сын же пока служил в армии, в ракетных войсках. Его оттуда по болезни на год раньше комиссовали. Вместо лечения он, возможно, по благословению родителей в паломничество отправился. Сначала в Киево-Печерскую лавру... Там ему опять, как и в Троице-Сергиевой, очень понравилось, так что он уже и дальше ехать не хотел.

— Как к вам в обитель поступить можно? — стал допытываться у первого попавшегося монаха.

— Ты лучше сначала в семинарию поступи, — ответил, как отрезал, тот, — отучись там, а уж потом и в монастырь тебе дорога откроется.

В Киеве тогда семинарии не было, так что ищущему монашества Валентину Дееву так был указан путь обратно к преподобному Сергию в Лавру, — здесь уже тогда располагались возрожденные московские духовные школы. Окончив семинарию, продолжил обучение в Московской духовной академии, а на ее последнем курсе уже определился наконец в число лаврской братии.

Точно так же, отучившись в семинарии и академии, насельником Лавры стал и будущий архимандрит Лаврентий. Он вспоминал, как перед самым поступлением в обитель его вызвали в милицию и долго обрабатывали на предмет сотрудничества — стукачества, иначе говоря. Получив категорический отказ, участковый так яростно ударил кулаком по столу, что сквозь этот треск и грохот едва можно было разобрать содержание его визга:

— Чтоб ты мне больше на глаза не попадался!!!

А как можно было удержаться в Лавре?

Отец Никон (Деев) на выемке просфор Новопостриженному стали чинить козни. Подсылали безумных женщин, которые писали доносы на молодого монаха, обличая его якобы в непотребствах. Отец Лаврентий окормлялся у архимандрита Тихона (Агрикова; в схиме Пантелеимона) — его точно так же преследовали болящие. Даже выживали из Лавры, так что он вынужден был скрываться одно время в горах Кавказа или уезжал в дальние обители, не известные массовым уже в годы церковного подъема паломникам скиты. Но отец Лаврентий по своей сердечной тяге разыскивал духовного отца и втайне приезжал к нему поисповедоваться, вместе помолиться. Так вне стен родной Лавры отец Тихон и преставился ко Господу в 2000 году. Ежегодно в день его памяти батюшка ехал к нему на могилу в село Тайнинское, что в Мытищах под Москвой, служил панихиду. Верность духовным и кровным родителям, их почитание свято хранили наши старцы, поэтому и им Господь годы продлевал (см. Исх. 20:12).

На самого отца Лаврентия нападки так и продолжались — иногда эти засланные якобы «паломницы» могли и ко Причастию идти, а потом набрасывались, желая опрокинуть Чашу, что означало бы дальнейшие строгие прещения. Но каждый раз какая-то сила оберегала Святые Дары и этого непоколебимого служителя Христовых Таин, денно и нощно молившегося Господу, — а вся эта беспомощная злоба обращалась только к посрамлению врага.

Для отца Никодима вопрос, как удержаться в Лавре, тоже был на повестке дня. Его после окончания аспирантуры хотели направить в Китайскую миссию. Он тогда нес послушание в Патриархии. Святейший Патриарх Алексий I (Симанский; †1970) как раз послал его к умирающему архимандриту Дионисию (Садикову; †1968), поручив передать тому для поддержки и утешения икону великомученика и целителя Пантелеимона. Приняв с умилением дар, бывший эконом Лавры и Академии ответил молодому собрату на его боль:

— Полюби преподобного Сергия всею душою, ухватись крепко за бортик его раки, умоляй помочь не разлучаться с ним, не стремись ни к славе, ни к почестям, — и Авва Сергий не оставит тебя, вымолит у Господа прощение грехов и немощей и сохранит в своей святой обители.

Батюшка хранил эти слова в своем сердце и неукоснительно следовал им.

А еще как-то отца Никодима подозвал кто-то из старшей лаврской братии: «У Преподобного хочешь остаться?» — и, получив утвердительный ответ, дал наказ: «Каждый день читай канон преподобному Сергию и никому об этом не говори». Сказано — сделано. Любопытствующие донимали, но только подойдут, батюшка быстренько молитвослов в карман спрячет и так никому и не ответил прямо: что же он там так внимательно читает?

«Любовью и единением спасемся»

Отец Лаврентий (Постников) в Сергиевском храме Лавры

Враг гонений не ослаблял. Укрепляли встречи с единомысленными, единоверными Господу. Отец Никодим лично знал глинского преподобного старца Серафима (Романцова; †1976), преподобного Симеона Псково-Печерского (Желнина; †1960), Валаамского старца иеросхимонаха Михаила (Петкевича; †1962), схиигуменью Марию (†1961). Последняя жила в затворе в Загорске, и эту прозорливицу, как ни пытались, всё никак упечь в застенки не могли: кэгэбисты уже просто бесноваться стали, не будучи во власти что-либо действенное предпринять против нее. Вот это и была брань на невидимом уровне. Батюшки эту науку и перенимали. Отец Никодим и еще одну матушку навещал — так про него слухи стали распускать, будто он в госорганы наведывается и братию там сдает. Оказывается, где-то неподалеку от ее дома отделение милиции располагалось, а он даже не обращал на это внимания.

Тогда много подвижников, в том числе монашествующих из других закрытых обителей, селились где-то по домам. Так и в Дивеево вокруг разоренного монастыря монахини в простых избах проживали. Хранили до предсказанного батюшкой Серафимом открытия монастыря святыни, службы справляли. Отец Лаврентий их постоянно навещал, — еще с первых лет в Лавре старцы их, молодых да крепких, стареньким монахиням по хозяйству помогать отправляли, — на земле-то мужская сила всегда нужна. Матушки отцу Лаврентию как-то иерейский крест с изображением на обратной стороне преподобного Серафима Саровского подарили. Батюшка носил его и был погребен с ним. Он и с другими подвижниками наших дней также общался, но многое держал втайне, — их поколение все-таки было научено осторожности и этот навык у них так и оставался.

Удивительно крепким было единомыслие внутри самого братства Лавры точно во исполнение завета Преподобного игумена: «Любовью и единением спасемся». Порою отца Лаврентия подстерегали некие люди, недовольные полученным, допустим, у отца Наума (Байбородина; †2017) благословением или епитимией, и начинали требовать отмены. А батюшка отвечал в простоте, что не может воспрепятствовать благословению старшего собрата. Лаврская братия вообще отца Кирилла (Павлова; †2017) и отца Наума за небожителей почитали, видели, сколь многое им Господь открывает и как они сами людей на самом деле милуют, предостерегая от будущих падений и от гибельного уклонения со спасительного пути.

То, о чем мы забываем

Отец Никодим (Деев) в Успенском соборе Лавры

Как-то раз отец Никодим дал мне копию письма преподобномученика Викентия (Никольского; †1937) и сказал: «Всегда, когда тебя одолевают скорби, читай это письмо и получай утешение». Батюшка и сам черпал силы, перечитывая эти строки. Это письмо сестре датировано 6 августа 1923 года, когда родная отцу Викентию Оптина пустынь, где он принял постриг в 1918 году, была уже разорена…

«...Живу хоть на прежнем месте, но жить приходится не так, как бы хотелось... Только и утешает церковь да келейное уединение... Огонек чуть только затепливаете, может ли он гореть, когда кругом даже не ветер, а самая настоящая буря всяких богопротивных веяний? Вот и думаешь, разжечь бы вперед хорошенько свой огонек в более благоприятных внешних условиях, а там уж хоть и на бурю его выноси. Но это все свои смышления. А совесть говорит, что надо терпеть и обвиняет в нетерпении, когда мысленно порываешься убежать куда-нибудь от всего окружающего. Видно, теперь подошло время такое, что только терпеть, терпеть и терпеть везде и всем. Ну что ж? Воля Божия да будет! Слава Богу за все! Будем и еще, сколько сил хватит, смиряться и терпеть. Как ни трудно бывает, но непреложно и обещание святого апостола Павла: “верен Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести” (1 Кор 10: 13). Господь все к нашему спасению строит, хотя мы этого и не видим теперь. Впрочем, придет, надо полагать, время, что и мы это увидим... Мы слишком привязаны к земле, что для нас как не существует жизнь неземная, иной, несравненно лучший мир, Царство Небесное. Нет у нас живого ощущения вечной жизни, а есть только разве отвлеченное, мертвое понятие о ней. Это потому, что мы почти совсем не живем духовной жизнью, не развиваем ее в себе, а напротив, всячески убиваем. Оттого и все наши понятия и взгляды совершенно извращаются там, где поистине вся полнота жизни, света, радости, — в духовной жизни, в жизни в Боге, — там для нас видится одна мертвечина, тьма, невообразимая сухота, что-то до крайности скучное и неинтересное. Новые язычники мы скорей, а не христиане, не понимаем мы христианства, не по-христиански мы смотрим на все. Вот теперь приходится нам терпеть, томиться, страдать. Но встает перед глазами лик Спасителя в терновом венце, изъязвленный, окровавленный, на иконе, которою вас благословила Оптина. Неужели мы больше страдаем, чем Господь за нас пострадал? Но чего же мы хотим? Господь за нас такие страдания терпел, а мы за себя, для получения нами никаким языком человеческим невыразимого вечного блаженства в Царстве Небесном, будем считать чрезмерно великими наши страдания? Где тут у нас сочувствие Господу Спасителю, где тут живая вера в обетование христианское? Вот, дорогая сестра, в какой стороне искать нам себе утешение: в живой вере христианской, в жизни в Боге. Надо все свои интересы переносить в эту сторону, и тогда многое самое скорбное теперь потеряет свою скорбность, а если не потеряет ее совсем, то сделается во всяком случае совсем не так уже убивающим до невыносимости. Взять хоть бы самое страшное — смерть... Ужасает меня не смерть телесная, а только смерть во грехах. Плохо я живу теперь, плотски, не духовно. Но Господь дал мне в свое время полным чувством ощутить в себе жизнь лучшую. Я опытно знаю, как верно и ты, что есть действительно такая жизнь, которую называют жизнью в Боге. Это не понятие для меня, а самая действительнейшая реальность. После этого опыта я смотрю теперь на смерть совсем по-другому. Удаление от Бога — вот в настоящем смысле смерть, хотя тело еще и живет. Напротив, приближение к Богу — это полнота жизни, хотя бы тело и умерло... Как только Господь обратил меня к вере, я сразу нашел смысл в жизни во всем. Есть счастье, есть полнейшее удовлетворение всех желаний, есть вечно-блаженная всерадостная жизнь в Царстве Небесном, и это Царство открыто Господом Иисусом Христом для всех, кто пожелает подготовиться туда. Вот в подготовлении к вечно-блаженной жизни и есть смысл земной страдальческой жизни. Есть из-за чего потомиться, помучиться, безотрадно страдать. Но и в земной жизни Господь не оставляет без утешений верных Своих последователей, и тут еще как бы в залог вечного блаженства дается им по временам ощущать блаженство живого богообщения. Вот цель, имеющая самый наиполнейший смысл, — приближение к Богу, к источнику всякой жизни, света, радости...»

«Утешайте, утешайте, люди Моя» (Ис. 40: 1)

Архимандрит Лаврентий (Постников) и иеродиакон Памфил (Осокин). Служение Литургии

Памятуя об этой цели, отцы и жили. В одной из своих автобиографий батюшка Никодим так и написал о смысле монашества: «Подготовка к встрече с Господом Богом». Непрестанно молясь, отцы и нас — тех, кто помоложе, — учили: никогда не опускать свое ежедневное молитвенное правило, всегда приходить на братский молебен, прочитывать все молитвы ко Причастию, обязательно быть на Всенощной перед Причастием.

У отца Лаврентия и отца Никодима в последние годы кельи были рядом, через стенку. Корпус старый, вентиляция там простейшая, так что когда кто-то из них поднимался на молитву, соседу было слышно, и он тут же вставал молиться. Они и к братскому молебну обычно выходили в одно и то же время: поклонятся, поприветствуют друг друга по-монашески и молча, каждый четку тянет, быстрым шагом — к Преподобному.

Для нас, молодых послушников и монахов, отец Никодим даже книжечку составил «Заветы Преподобного Сергия»^[1]. Наставлял не только монашеской сосредоточенности на молитве, но и вниманию к людям.

«Надо, — говорил, — ходить с блокнотиком: если кто попросит помолиться, записать имена и поминать на проскомидии. Записка и выпасть может, обронишь и не заметишь, а этот блокнот всегда должен быть с тобой».

Батюшка чрезвычайно трепетно относился к этой обязанности монаха — молиться о тех, за кого просят.

Еще напоминал: «Никто не должен уйти из Лавры не утешенным». Также и отец Лаврентий объяснял:

«Если к тебе кто-то пришел, ты должен все свои дела отложить, и в первую очередь пообщаться с людьми, которым утешение, а может, наставление необходимы».

Воробушек да конфетки,
или «Кто что возмет»

Храм в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» при Сергиево-Посадском следственном изоляторе     

В этом внимании ко всем и вся, как и в молитве, опыт богообщения: когда ты стараешься даже в самом, казалось бы, потерянном для общества человеке видеть образ Божий. В 1989 году администрация Сергиево-Посадского СИЗО запланировала восстановить храм иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Наместник на это ответственное послушание благословил нескольких из братий, в том числе и отца Никодима.

Только лишь лаврские отцы вошли в битком набитую заключенными камеру, в которой ранее до революции располагался храм, как тут же в форточку влетел воробей. Событие для тех помещений небывалое: туда (на памяти там пребывающих) даже птички по собственной воле не залетали. Чтобы снять повисшую в воздухе паузу, монахи пошутили:

— Когда Господь крестился, Дух Святой в виде голубя снисшел. А мы — люди грешные: к нам воробышек послан.

Так отец Никодим 15 лет и окормлял заключенных.

Потом он уже с отцом Лаврентием прихожан и паломников в монастыре исповедовал, утешал, наставлял. Батюшка Лаврентий конфетами всех любил одарять. Увидит кого унывающим, тут же вручает:

— Не грусти, — по-отечески улыбнется, еще что-то приободряющее скажет.

Порою и жменями сладости раздавал — перед Великим постом особенно. Это чтобы на молитве не дремали: конфету за щеку — и молишься! Если ты пока еще сладчайшей молитвенной благодати не ощутил, то хоть так учись до поры до времени.

Исполненные обетования

Отец Никон (Деев) после принятия схимы Сами старцы уже к Господу стремились, всё так же неизменно приуготовляя себя. Отец Лаврентий мне еще в 2017 году свой смертный узел показывал: эта та, самая близкая каждому монаху заповедь: «Помни час смертный и во век не согрешишь», над которой бес, запугивая батюшку, вздумал было попотешаться. От того-то отец Лаврентий и не оставлял молитву, даже когда не мог уже по немощи братские молебны посещать, ровно в 5:30 начинал служить их у себя келейно, поминая всю братию и своих многочисленных чад, вознося молитвы о всех знаемых и любимых к Богу и к своему преподобному игумену Сергию. Отец Лаврентий все так же молитвенно пребывал со всеми.

А отец Никодим всё чаще думал о схиме, как о своего рода затворе. Он и раньше спрашивал благословения у митрополита Евсевия (Саввина), который сейчас на покое, а до этого Псковской кафедрой управлял.

— Ты еще молодой, тебе потрудиться надо, — увещевал его не спешить архипастырь. — Когда затворишься в келье, тогда и примешь схиму.

Так батюшка это благословение и исполнил: когда совсем занемог, был прикован к постели, тогда его наш наместник, Сергиево-Посадский владыка Парамон, незадолго до смерти и постриг. Приняв великий Ангельский образ, отец Никодим наложил на себя сугубый пост — не хотел уже отвлекаться ни на что земное. Он также очень любил преподобного Сергия Радонежского и наречен был в схиме в память его любимого ученика преподобного Никона, на родине которого и родился. Возможно, и знамение его сродницы-инокини было наподобие того, которое преподобный Никон явил, когда его могилу также попытались вскрыть…

Всё у Господа промыслительно и вовремя для тех, кто стремится к Нему на встречу. И каждого Вселюбящий Господь принимает и награждает по обетованию (см. Мф. 19:29) во сто и более крат за всего лишь проявленное усердие.

Ушедшие от нас в вечность духовные отцы взирают, смотрят: чему мы у них научились? Теперь с нас спрос, поминая их, соответствовать их ревностным у каждого по своему устроению и в свою меру примерам.