«Терпи, молись, не унывай, мужайся и крепись»

Дело 1935 года с приговором по ст. 58-10 УК. Взгляд выделяет в списке знакомое имя – Ахидов Григорий Григорьевич, 33-х лет… Это тот самый отец Григорий, который в хрущевские годы причащал по праздникам за литургией по несколько сотен человек и, сколько мог, защищал Никольский храм в Кольцово. «Некнижный» батюшка, для Перми и для окрестных епархий он был в ту пору «отец родной», способный, кажется, все вынести: и печали, и труды, – и беззащитный только перед давлением мира. Из множества фотографий, сейчас уже опубликованных, в первый момент вспоминается та, где отец Григорий лежит от горести; рядом – внук, четырехлетний Леня. Подбираю материалы для статьи. Близко знавший отца Григория пермский священник отец Иоанн Патласов по негласному кодексу нашей «старой гвардии» ни словечка так и не открыл и лишь проворчал, улыбаясь: «Это к детям, они все тебе расскажут». С дочерью отца Григория Еленой встретиться не удалось – возраст, болезни, а с сыном – архимандритом Львом (Ахидовым), настоятелем храма во имя мученика Иоанна-воина, что в Нальчике, мы беседовали долго. Но все по порядку…

«Жаждет сердце мое ко Господу»

Скромный был юноша, молчаливый, и в городской обстановке чувствовал бы себя стесненно, если бы не послал Господь добрых и бескорыстных людей. И вот прижился в доме своего преподавателя, протоиерея Леонида Зубарева, стараясь напитаться знаниями, каковых не имел по положению своему прежде. Вырос Григорий в деревне Ахиды Кунгурского района Пермской губернии, неподалеку от знаменитого Николаевского Белогорского монастыря – «Уральского Афона». Подростком все тянулся поближе к обители. Котомку с сухарями за плечо – и пешком к игумену Варлааму. В обители всегда встречали с радостью. Отзывчивый, легкий на исполнение всякой просьбы, среди братии он был своим, как бы одним из послушников. И столько в нем было благоговения перед монашеством, что, казалось, этот путь для него наиболее прямой и ясно обозначенный.

В деревенской церковно-приходской школе Григорий освоил грамоту и был признан хорошим чтецом, так что и соседям прочитывал книги, взятые из монастырской библиотеки. А усердие к службе имел такое, что не тяготился и ранними подъемами: в Ахидах не было тогда приходского храма, и к заутрене приходилось идти за 10 километров в соседнее село Кинделино. Богослужения не пропускал. Даже когда однажды бабушка пожалела разбудить его из-за метели, вскочил, бежал во весь дух и хоть с запозданием, но был у чаши.

Как знать, может, и был бы он монахом, но 1918 год переменил все. В июне последним благословением пастве прозвучало слово владыки Андроника (Никольского): «Прощайте, православные!» Через несколько дней архиепископ был заживо погребен на окраине города. После первого налета новых властей на подворье Белогорского монастыря в Перми 9 февраля и первой крови[1] гроза пронеслась и над Белой Горой. 13 августа был арестован и увезен куда-то игумен Варлаам (Коноплев) с братиями – как теперь известно, на смерть. А оставшихся, кто не ушел, побили, разграбили храмы, скит; у ворот выставили часовых. В тот год красного террора Пермская епархия понесла невосполнимые потери: погибли священники, монахи, миряне. А молот все бил, пока не были уничтожены один за другим монастыри в городе и в губернии. Некоторые существовали еще какое-то время под видом общежитий и трудовых артелей, как, например, пермский Успенский женский монастырь, но в начале 1920-х очередь дошла и до них.

И вот, когда, казалось, не было уже надежды, когда и духовная семинария была закрыта, появилась отдушина. В 1922 году в Перми открылись восьмимесячные пастырско-богословские курсы, и Григорий Ахидов устремился туда. Как ни заманчива была возможность получить светское образование – при его происхождении «анкетного вопроса» не стояло, он оставил занятия в политехникуме. В личных бумагах сохранилась краткая запись: «Желает сердце мое и душа моя ко Господу от юности моей».

Так он и оказался в уютном доме, среди икон и книг, куда, будто на свет, слетались те, кто выдержали в лихолетье и сохранили веру. Частой гостьей отца Леонида Зубарева была и та самая Наденька, Надежда Поликарповна, молоденькая и непосредственная, не так уж походившая на Григория характером, но милая и славная девушка. Тогда и обозначилось направление его будущего служения – стало быть, белым священником…

«На все – воля Божия»

Десять лет прослужил отец Григорий на приходе. А в середине 1930-х беда не обошла и его дом. Первой «весточкой» была попытка арестовать его по подозрению в хранении золотых и серебряных монет. Тогда, в 1932 году, его отпустили за бездоказательностью обвинения, но в 1935-м взялись за него уже по-настоящему. Ничтожный повод, неосторожность: на квартире у одного священника в Кинделино встретились за чаем шесть священнослужителей. В разговоре коснулись колхозной темы. Последовал донос и тюремное заключение в Свердловске. «Информатором» оказался сын хозяина.

И вот приговор именем РСФСР от 1 ноября 1935 года, вынесенный спецколлегией Свердловского облсуда: «Ахидова Григория Григориевича по 2-й ч. ст. 58-10 УК лишить свободы на шесть лет»[2].

«Жалею, молюсь, а больше ничего не могу сделать»

Лагерь на Дальнем Востоке, тифозные бараки, нечистота, «норма», висевшая как дамоклов меч, и жестокая цинга. Окружение смешанное, множество людей со сложными, искалеченными судьбами. А он молился; во время эпидемии сам, едва держась на ногах, омывал больных; брал на себя самую грязную работу и при этом утешал и исповедовал. Перевели на новое место, и там нашлось дело: отец Григорий по своей инициативе кипятил в огромном чане белье заключенных, чтобы очистить от паразитов, чинил обувь.

Его молчаливость и сами дела располагали к нему, так что и уголовные преступники начали оберегать священника, даже брали на себя часть его «нормы». Заключение подорвало здоровье отца Григория. Батюшка потерял все зубы и до конца дней страдал болезнью ног. Срок ему увеличили в полтора раза. Но собственные его страдания были не так тяжки, как мука за семью, оставшуюся без его защиты.

На руках матушки Надежды были трое детей – от 5 до 12 лет. После ареста отца Григория семью выставили из дома, не позволив даже взять книги, среди которых самыми ценными были духовные. В первое время для матушки был закрыт и путь в колхоз, поскольку на них было клеймо – «лишенцы», «вредители». Сын отца Григория, отец Лев (Ахидов), вспоминает, что они тогда нашли приют в заброшенной избушке в деревне Гора, находившейся неподалеку. Стекол в окнах не было, и их приходилось забивать половиками. Ютились на печи, чтобы не замерзнуть. Перед самым арестом отца мать кротко спросила: как жить, как благословит? И отец Григорий сказал, что на сердце легло: плести сумки и продавать. Кое-как матушка и вдова еще одного священника перебивались рукоделием, вместе работали, 18 километров шли на железнодорожную станцию, чтобы, продав в Перми свою работу, купить самое необходимое: хлеб, чай, сахар. Питались крайне скудно. Случалось, что детям приходилось и просить. Кто картофелину подаст, кто луковку. Некоторые из колхозников, узнав, что они дети священника, жалели и старались дать побольше.

Только во время войны, когда повсюду нужны были руки, матушку Надежду приняли на работу в колхоз, а потом взяли уборщицей на станцию «Ферма», и старшие дети, подросшие к тому времени, смогли кое-как подыскать и себе место. Лишь к концу войны общими усилиями скопили средства, завели корову.

В письмах отца Григория – тоска и боль: «Душа рвется увидеть вас и жить с вами… болит мое сердце и душа, боюсь за всех вас».

Добавленный ему срок истек, но освобождать его не спешили. Последовала ссылка в Среднюю Азию, в Ташкент. Из-за отсутствия необходимых документов, удостоверяющих духовное звание, отец Григорий мог только исполнять частные требы на дому. Едва сводил концы с концами, а семье писал: «Из-за денег здесь не останусь», – чтобы не огорчать, чтобы думали, будто ему достаточно.

Вызов из Пермской епархии затягивался. Дома не все было благополучно: старшую дочь по анкетным данным не пустили учиться дальше начальной школы, пришлось работать на молочно-товарной ферме, на скотном дворе, а сын остался в школе на второй год[3]. И к концу пребывания в Ташкенте отец Григорий с трудом справлялся с таким положением: «Жалею, молюсь, а больше ничего не могу сделать…» Разлука с родными продлилась в общей сложности десять лет.

«Не случайно отбыл десять лет на Колыме»

Окончилась Великая Отечественная, в августе 1945-го изможденным физически отец Григорий вернулся в Пермь, а в сентябре его уже ожидало назначение от архиепископа Александра (Толстопятова). Настоящий подарок – село Кольцово неподалеку от Перми.

С середины XIX века «Никольская пустошь» с ее источником и главной храмовой святыней привлекала к себе тысячи паломников со всей округи и из окрестных губерний. С годами установилась традиция в летнее время совершать перенесение иконы из Кольцово в село Муллы, где она одно время пребывала, и затем – снова в Кольцово с крестными ходами и молебнами в полях.

Храм уцелел в первые годы советской власти, но серьезно пострадал после закрытия в 1939 году, когда он был передан колхозу и использовался для просушки зерна. Однако в годы войны церковь вернули верующим, а в марте 1945-го была обнаружена и сама икона святителя Николая, что было воспринято людьми как знак молитвенного предстательства святого и его попечения об этом месте. А вскоре и настоятель подоспел по значению храма и места.

Жители села полюбили отца Григория не только за его смирение и простоту – в напряженные дни сельских работ он, например, вместе со всеми выходил в поле, но и за особую благоговейность и усердие к службе. Видно было, что это священник старой школы. Ежедневно в 6:00 он совершал проскомидию, внимательно прочитывая все записки, но еще до того, поднявшись затемно, молился. Весь день на ногах: хлопоты по благоустройству, требы… Так что случалось, подкреплял себя только стаканом молока. Бывало, даже в обморок падал. Вынесут на воздух, придет в себя, и снова – за труды. Молва о нем разнеслась мгновенно, и народ потянулся к храму со всех концов области. Многим запомнилось, как в то время, проводя общую исповедь, отец Григорий стоял с высоко поднятым крестом, будто и не было его собственных немощей. Через несколько лет за духовным советом и молитвенной помощью к батюшке ехали уже со всей епархии.

О деятельности надзорного органа можно узнать из документов. В отчете о проделанной работе тов. Горбунов рапортовал: «К празднику 24 июля (день чествования Кольцовской иконы святителя Николая) в село Кольцово верующие стекаются из населенных пунктов всей области, большинство из Перми, но приезжают из Красноуфимска, Свердловска и Кировской областей… Мной ведется наблюдение и изучение на месте уже 12 лет. В 1950 году здание приписанной к Никольскому храму деревянной Рождество-Богородицкой пещерной церкви было изъято и разобрано. Весь материал вывезен в райцентр, а часть передана местному колхозу для строительства кормокухни. Служители культа на этом месте (то есть у источника. – М.Д.) никаких служений не проводят. Настоятель Ахидов мной дважды предупрежден об этом. Для того чтобы окончательно выбить почву у паломников в прекращении посещения этого ключа, я лично выезжал дважды в райисполком и райком КПСС, где предварительно договорились, что если колхоз эту часть земельного участка не будет использовать под ягодно-фруктовый сад, то, возможно, участок будет передан одному из заводов для строительства пионерского лагеря»[4].

Ситуация усугубилась с приходом к власти Н.С. Хрущева. В 1958 году к прежним добавилось новое административное обоснование – постановление ЦК КПСС от 28 ноября «О мерах по прекращению паломничества к так называемым святым местам». Срок определялся в течение полугода. В Кольцово же к тому времени образовался крепкий приход, а на праздники причащалось по 400 человек и более. И вот тут-то началось. К маю 1959 года уполномоченный обещал ЦК «окончательно покончить со святым местом».

Партийные и комсомольские собрания, ограждение территории вокруг источника и неусыпное наблюдение, показательное снятие с регистрации иеродиакона Питирима, приехавшего из Оханска и всего лишь прочитавшего акафист неподалеку от ключа, были преддверием главного удара – по настоятелю. Вот как характеризовал настоятеля и приход уполномоченный: «Ахидов очень ловкий и ярый мракобес, не случайно же он десять лет отбыл на Колыме», «в Кольцово самая сильная община, которую поэтому следует уничтожить».

«С сегодняшнего дня вы больше не кольцовский священник»

Чудотворный образ свт.Николая

В епархии давно понимали, к чему идет дело, и преосвященный Павел (Голышев) по совету патриарха Алексия заблаговременно перенес икону святителя Николая в кафедральный собор Перми, а при встречах с уполномоченным заступался, насколько это было возможно, за настоятеля кольцовского храма.

Следующий поворот в служении отца Григория определило благословение владыки, вопреки всем запретам, отслужить 24 июля, по обычаю, большим собором духовенства торжественную службу в честь Кольцовской святыни. Горбунов был просто вне себя и с того момента начал просить Совет о смещении неугодного епископа. В Москве к инициативам местного ревнителя отнеслись довольно прохладно. Г.Г. Карпов не был сторонником силовых приемов и пытался сдержать пермского уполномоченного, однако безуспешно. В августе 1959 года, когда епископа не было в епархии, Горбунов «за невыполнение распоряжений и за непослушание» снял отца Григория с регистрации[8]. В ответ на просьбу батюшки послужить в Кольцово до приезда владыки уполномоченный отчеканил: «Владыка не имеет для меня никакого значения… Ни одной службы. Не вздумайте собирать подписи, а то для вас будет еще хуже»[9].

Поправить дело так и не удалось. Владыка Павел ходатайствовал перед Карповым, Карпов пытался ставить Горбунову на вид несоответствующий тон в общении с духовенством, на что тот отвечал так: «Беседа проходила в непринужденной обстановке. Какой-либо нервозности или превышения тона не было допущено»[10].

Во время болезни

На последнем отрезке пути

К слову сказать, владыка Леонид обладал замечательными дипломатическими способностями и в процессе переговоров с властями применил тонкий ход: внук отца Григория – «выездной», спортсмен, бывает на международных соревнованиях; вот спросят его о деде, в каком же положении он окажется, и как будет выглядеть тогда наша страна? Этот аргумент подействовал. Отца Григория восстановили, направив в тихую Добрянку, где он прослужил еще десять лет, с 1966 года, а затем перевели в церковь Илии Пророка в поселке Юг.

Отец Григорий в последние годы жизни

В последние годы отец Григорий очень страдал физически. Напомнили о себе и зимы на лесозаготовках, и другие лишения… Однако он по-прежнему сам ходил по приглашениям, исповедовал, причащал и даже по заведенному в семье обычаю ежедневно кормил птиц. На последнем отрезке служения Господь послал ему верного помощника – отца Петра Шошина, и за будущность своего храма батюшка мог быть спокоен.

К отходу отец Григорий подготавливал себя задолго постом, исповедью и частым принятием святых Христовых таин. Как-то в беседе с сыном, размышляя о переходе, он произнес: «За мной, наверное, мама придет». Маму его звали Агриппиной. В начале июля 1986 года сын батюшки, служивший священником на Кавказе, получил вызов из дома: отцу Григорию становится хуже день ото дня. Без промедления собрался, 5 июля был в Перми, а оттуда поехал в Юг. Успел поговорить с отцом. С любовью простились, и сын вычитал отходную. 6-го, в день памяти мученицы Агриппины, небесной покровительницы его матери, отец Григорий тихо жестом преподал благословение и отошел под чтение молитвы.

В бумагах отца Григория Ахидова не осталось трудов по аскетике или богословию, насыщенных интеллектуальных проповедей – его краткие обращения к пастве очень просты. Ценность их в том, что каждое слово подкреплено опытом личного свидетельства. Одно до сих пор передается в Перми из уст в уста: «Терпи, молись, не унывай, мужайся и крепись».