За блистающими архиерейскими ризами, пышностью богослужений и внешней устроенностью жизни скрывается много скорбей и трудностей. Это тот крест, – ежедневное умирание за паству, – который возлагается в хиротонии на архиерея, – сказал год назад Святейший Патриарх Кирилл, обращаясь к новому епископу Русской Церкви. Возглавивший только образованную Покровскую и Николаевскую епархию владыка Пахомий запомнил эти слова навсегда.
«Моя епархия – одна из самых степных», – говорит Преосвященный епископ Покровский и Николаевский Пахомий. Между приходами его молодой епархии, раскинувшейся вдоль юго-восточных границ нашей родины с дышащим зноем и сушью Казахстаном, серьезные расстояния: епископу приходится много ездить по степям.«Еду и вспоминаю песню “степь да степь кругом”», – владыка рассказывает о прошлой зиме. Она выдалась настолько суровой, что подразделения МЧС пробивали тоннели в снегах, чтобы добраться до сел, отрезанных снегопадами от всего мира. «Но чем суровее условия, тем добрей и душевней люди», – говорит владыка о своей пастве.
Вся история России особым образом впечаталась в монотонный рельеф заволжских степей, где торжество горизонтали нет-нет, да и прорежет устремленный вверх остов огромной кирхи, стоящей посреди заброшенного поселка. Некогда здесь была целая немецкая республика, – автономию создали вскоре после революции, а в августе 1941-го, опасаясь, что волжские немцы перейдут на сторону врага, спешно их депортировали. Помню, как одна старушка, в войну эвакуировавшаяся с детьми из Красного Кута, рассказывала про разбитый немецкими бомбардировщиками эшелон с поволжскими немцами, – те выбросили белый флаг и размахивали им перед пикирующим самолетом, но это не помогло. Старушка всё вспоминала убитую немку с растрепавшейся длинной косой.
«Глубокий след оставило здесь советское время, но были яркие особенности и в дореволюционной жизни Саратовской губернии», – владыка рассказывает об одном из центров русского старообрядчества, некогда располагавшегося там, где сегодня находится вторая кафедра его епархии – в Николаевске.
«До середины XIX века, когда скиты были либо переведены в единоверие, либо закрыты, огромное количество старообрядцев проживало по берегам реки Иргиз. Было очень развито старообрядческое монашество, но и не только – многие купцы и промышленники были выходцами из старообрядческой среды. Такой была дореволюционная специфика этих мест».
Волны истории накатывали одна на другую, смывая в безвестные бездны людей и поднимая на гребень новых. Особая страница – революция и гражданская война, и последовавший за ними знаменитый поволжский голод.
«Во множестве сел, население которых сегодня составляет не более тысячи жителей (что совсем немного по здешним меркам), до революции проживало и по десять, и по двадцать, и по 25 тысяч человек. На базе этих сел в гражданскую войну формировали целые дивизии, – например, в селе Малый Узень. А еще Чапаев Василий Иванович тоже родом из наших мест» – улыбается в далеком Покровске владыка.
Сформированная в 1918 году в Николаевске, Чапаевская дивизия в 1919-м ушла из Заволжья к Уралу, – гражданская война продвигалась на восток. А через два года, в 1921-м, здесь разразился страшный голод.
«Миллионы погибли. Те, кто мог, уезжал, – говорит владыка. – И коллективизация, и раскулачивание, – все беды, с которыми столкнулся наш народ в XX веке, железным огненным колесом прошлись и по саратовскому Заволжью».
Колесо выжгло некогда населенные степи, где оазисами стояли многолюдные села, и они опустели: «После всех перипетий XX века эти земли фактически заселялись заново людьми, съезжавшимися в Заволжье со всего Советского Союза – на целину, на комсомольские стройки. Поэтому люди в своем подавляющем большинстве утеряли корни и уклад».
На место вековых традиций пришел советский быт. Когда все начало меняться, мы знаем, – в 90-х, – но многое и теперь напоминает о недалеком прошлом.
– На территории вашей епархии поразительно много мест с советскими названиями.
– Маркс, Энгельс, Пугачев… Есть у нас Краснопартизанский район, есть Советский … Титул у меня – епископ Покровский и Николаевский, а если воспользоваться современными географическими названиями, то получится Энгельский и Пугачевский. И рукополагали-то меня в Дзержинском, – смеется владыка, – так что наследие советского прошлого сопровождает меня по моему архиерейскому пути.
– Есть ли надежда на переименование этих городов и районов? Вот у нас в Москве переживают из-за названия станции метро Войковская, например, – хотя уже мало кто слышит в нем фамилию одного из организаторов убийства царской семьи.
– То, что не слышат, говорит только об одном – люди часто не знают своей истории. Не задумываются о ней. «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – многие делают эти слова девизом своей жизни и, к сожалению, ищут только хлеба насущного.
Конечно, и я, и мои помощники работаем над тем, чтобы каким-то образом изменить ситуацию и вернуть исторические названия, но это очень долгий и сложный процесс. Хотя мне кажется, что у людей начинает меняться мнение: еще десять лет назад во время общегородского референдума подавляющее большинство высказалось против переименования – хотели, чтобы город остался Энгельсом, – а сегодня жители называют себя покровчанами.
– Кто сегодня приходит в храмы, есть ли молодежь?
– Всё зависит от священника. На мой взгляд, сегодня главный принцип развития церковной жизни, миссионерства в самых разных формах его проявления, – развитие приходской жизни. Там, где есть хороший священник, всё налаживается. Выстраивается. Появляется молодежь. Конечно, это вопрос не года, не двух и даже не пяти – это вопрос многих лет. Но результат все равно виден. Часто спрашивают – есть ли у вас в провинции антицерковные настроения, брожения?
– Да, вот и мы хотели спросить о том же.
– Чем дальше вглубь, тем меньше таких дров, – люди здесь не занимаются глупостями. Священник в провинции, в селе, в райцентре – это первый союзник, и для простого человека, и для интеллигенции, и для власть придержащих. Созидающее начало. Центр притяжения.
У нас в райцентрах много трудностей, много проблем, но везде духовенство востребовано, и везде у священников складываются отношения с людьми. Конечно, советское прошлое не дает себя забыть: была выбита, уничтожена традиция, не только религиозная, но весь уклад жизни. Сегодня люди, как слепые, пытаются на что-то опереться, а почва, словно болото, уходит из-под ног, и очень тяжело. И когда в таком месте появляется добрый пастырь, вокруг него собираются люди, которым он нужен. А потому конфликты, брожения и шатания в провинции не ощущаются.
– Владыка, исполняется год, как была образована Покровская и Николаевская епархия, и вы взошли на эту кафедру.
– Да, девятнадцатого декабря, на Николу меня рукополагали.
– Во время богослужения под ноги архиерею постилают орлецы – ковры с изображением парящего орла. Что символизирует собой это изображение?
– Это образ духовности, полета. Духовного служения архиерея. Того, что он должен быть отделен от своих повседневных человеческих исканий, забот. Должен, летая в духовном смысле над своей паствой, очень зорко наблюдать за тем, что происходит – и при этом сам быть духовным человеком. Ну, по крайней мере, так должно быть.
– В одном из интервью вы рассказали о видении, которое было старцу Алексию Мечёву в «ответ на его размышления о том, что такое священство. Он лезет в гору и, изнемогая, тащит за собой на веревке толпу людей. Люди эти не хотят подниматься, толкаются, кричат, рвутся кто вбок, кто вниз. Силы оставляют его, и он срывается по склону. И чувствует, как эти люди, объединив свои силы, не дают ему съехать, подталкивают его вверх. Вот так и в храме, и в приходской жизни. Священнику бывает тяжело, он устает, изнемогает – и вдруг чувствует, что те прихожане, ради которых он трудился, поддерживают его и тянут вверх». А что такое епископство? Вот многие считают, что архиерей – в своем роде это… руководящий работник.
– В этом есть определенная правда.
«Епископ» – надзиратель в переводе с греческого. То есть тот, кто надзирает за церковной жизнью. Но архиерей – это прежде пастырь, надзирающий за жизнью духовной.
Видение старца Алексия Мечёва в какой-то степени можно отнести и к архиерейскому служению, но в большей степени здесь подойдет то наставление, которое дал мне Святейший Патриарх, сказав удивительные слова, – и я думаю, что они уже сбываются, и всю мою жизнь последующую будут сбываться.
За блистающими ризами, в которые облачается архиерей, сказал Святейший, за пышностью богослужений и внешней устроенностью жизни скрывается много скорбей и трудностей, которые никто, ни один человек, даже самый близкий, не может ни понять, ни разделить. Это тот крест, – ежедневное умирание за паству, – который возлагается в хиротонии на архиерея.
И сегодня я опытно понимаю, что это так и есть, – хотя, с другой стороны, и радости много: ты можешь делать то, что приносит пользу Церкви – и это настоящее утешение. Вообще, то, что Бог дал возможность послужить Церкви – великое счастье. Кому-то такую возможность Он не дает, а я считаю, что я счастливый человек. Весь мой жизненный путь – то, что я в свое время стал монахом, жил в общежительном монастыре, потом, оказавшись в Саратовской области, служил приходским священником, теперь архиерей, – говорит об этом.
Архиерейское служение очень сильно отличается от того, что мне приходилось переживать прежде, но оно приносит великое утешение – ты делаешь это ради Христа, ты делаешь это для своей Церкви.
– А что самое трудное в вашем служении?
– У нас в России как-то принято власть ругать, – исторически так сложилось. Архиерей тоже в какой-то степени начальник, – приходится руководить, управлять, а иногда и понуждать кого-то. Понятно, что люди могут сопротивляться, быть чем-то недовольными, могут обижаться, но самое трудное, наверно, – когда ты не находишь понимания в своем служении. Вот это приносит боль. Хотя, конечно, быстро ничего изменить нельзя. Нужно время, чтобы люди тебя поняли. Чтобы выросли помощники, единомышленники, те, кто будут в один тон с тобой делать то, чем ты живешь.
– Владыка, многим интересно – а как молятся архиереи? Какое у вас правило?
(смеется) Обычное монашеское правило. То самое, которое во время пострига было дано мне духовником. Стараюсь как-то держать, – конечно, в полной мере уже не всегда получается, потому что и график богослужений другой, и все другое, – но стараюсь исполнять по мере сил и возможностей. Обычное наше традиционное русское монашеское правило: три канона с акафистом, кафизма, Евангелие, Апостол, утренние-вечерние молитвы – ну это само собой, – Иисусова молитва. То, чем все монахи живут.
– Идет Рождественский пост – дайте нам архиерейское наставление. Сейчас в моде разговоры про то, что важен пост духовный, а не телесный – и всё как-то в сторону уменьшения телесного.
– Я вам так скажу – когда я, будучи юношей, пришел в Церковь, меня вдохновила, поразила, зажгла и повела за собой отнюдь не расслабленность, не легкость и доступность, а монашеская жизнь: я увидел, что люди постятся, как они молятся…
Пожилой человек по состоянию здоровья действительно может ослабить пост, – у него все болит, ему нужно есть молочные продукты, – и еще будучи священником, я давал таким людям благословение на послабление.
Но молодым необходимо пройти через подвиг. Если мы посмотрим на жизнеописание подвижников нашей Церкви, особенно монашествуюших, то увидим, с какой ревностью эти юноши, отправляясь в монастырь, и даже только готовясь к монашеской жизни, подвизались. И не одни монашествующие, – вы знаете, что в русском войске только при Петре I посты отменили? Солдаты, отправляясь на войну, держали пост, – вот традиции русской жизни.
Я считаю, что для человека в силах, особенно молодого, это очень полезно, – и молитвенное правило хорошее, и пост.
В конце концов, есть устав поста – для кого он писался? Говорят – «мы не монахи, мы не хотим эти книги читать». Но святые отцы не разделяли людей на монахов и не на монахов. Восточная Церковь, наше православие глубоко укоренено в монашеской традиции. Наша вера требует от человека внутренней духовной работы.
Монашеский образ жизни вообще характерен для России. И эта особенность русской духовной жизни всегда восхищала людей других православных традиций – например, греков, болгар, или румын.
Мне кажется, немножко надо себя понуждать. Если себя ущемить, Бог в сто раз больше вернет за это, – даст и силы, и крепость, и здоровье. Когда у человека есть вера, когда он доверяет Богу, Бог это все возвращает сторицей.
Я помню, когда я, будучи юношей, начинал ходить в храм. Батюшка, бывало, скажет с авмона – «братия и сестры, надо помочь», – и такая давка начинается, чтобы метлу схватить или тряпку! А сейчас батюшкам только что не плясать приходиться, чтобы упросить своих прихожан убрать после службы. И то не найдешь никого. Это же тоже говорит о многом. На самом деле это же очень нехорошая тенденция.
– А с чем она связана?
– Думаю, что с общим расслаблением жизни. Ее материализацией. Тем, что на первое место выходит искание личной выгоды. В крупных городах целый новый вид воскресного отдыха появился – шоппинг. Нашим бабушкам-дедушкам скажи об этом, они, наверное, и не поняли бы. Да и родители наши на это странно посмотрели бы. А сегодня храмами становятся супермаркеты.
Из жизни уходит жертвенность. Вот это – очень опасное явление. Русскому человеку без жертвенности – просто смерть. И, по крайней мере, Церковь должна быть очагом, где мы будем об этом говорить. Будем стараться воспитывать в наших детях жертвенное служение. Но, наверное, для этого нужно и самим уметь чем-то жертвовать.
"... Революцию в России подняли люди, не боящиеся Бога, не желающие исправить самих себя. Вы считаете это та Россия которую мы хотели видеть?"
Павел, какую Россию Вы имеете ввиду? Та, что была при советской власти, или ту, которую мы имеем сейчас, с 1991года? Как не вышел советский народ защищать советскую власть и коммунистов в 1993году, точно также не вышел русский христианский народ защищать царя и монархию, да и чего греха таить - священство и церковь. ЭТО ФАКТ, совершенно очевидный. Вывод напрашивается сам собой: или народец попался какой-то дефективный, или те, которых свергали - делали что-то не то.
А про нынешних и говорить-то... Приняли под шумок ЗАКОН ОБ ОБРАЗОВАНИИ, который закрыват высшее образования подавляющему большинству детей, выставив живым щитом и ТОВАРОМ наших несчастных сирот! Зато со свечками в храме стоят (Господи, прости меня, вижу, как они грешат, но не вижу, как они каются! Может, в осташееся время от распродажи всего и вся они только и делают, что молятся и каются, каются и молятся...).
Не согласна! Во время блокады Ленинграда (уж извините!), советские ученые-селекционеры, голодая сами и умирая от голода - сохранили элитные семена! Не съели, некоторые пожертвовали жизнью - это жертвенность. Сколько эвакуированных приняли простые советские люди в городах и весях, делясь с ними кровом и последним куском хлеба - это жертвенность! Сколько молодых людей отправлялись на освоение целины, строительство БАМа и др., уезжая из комфортных условий в необжитые дали - это жертвенность!
Подвиг Зои Космодемьянской и др. - это что, не жертвенность?!
Несколько раз пыталась разместить здесь ИНФОРМАЦИЮ о тяжело больных солдатах-срочниких, которым нужна помощь - не размещают! А простые женщины-матери и бабушки буквально со всей России помогают им финансово (сами организовались в ине-те), отрывая от себя и своих детей далеко не лишние деньги - и это жертвенность. Чем больше мы к месту и не к месту будем ругать наше прошлое, тем меньше хорошего будет в нашем настоящем.
Никто советское прошлое не хулит. Посмотрите статистику сколько Церквей было уничтожено с 1917 года, сколько Священнослужителей было убито.
Пугачев, Ленин и все эти "великие строители коммунизма" были безбожники, убившие миллионы человек. Революцию в России подняли люди, не боящиеся Бога, не желающие исправить самих себя. Вы считаете это та Россия которую мы хотели видеть?
Да, и историю подучить не мешало бы вам или архиерею, чтобы Пугачева в советские реалии не записывать. Это реалия царская, он ведь не Лениным прикидывался, а Петром 3-м