Церковь Галлии VI века

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Леринский монастырь

Статус Галльской Церкви и ее состав

В VI веке Церковь Галлии, признавая первенство кафедры Рима, обладала широкой автономией. Ее главой был архиепископ Арелата, или Арля. Возвышению Арелатской кафедры положил начало перенос резиденции префекта Галлии из Трира в Арелат в 392 году.

Папа Зосима предоставил первенство в Галлии Арелатской Церкви в 417 году, когда ее предстоятелем был святой Патрокл, но этот ее новый статус оспаривался предстоятелями других Церквей Галлии, и папы Бонифаций I, а затем Лев Великий лишали Арелатскую кафедру ее исключительных привилегий, но во второй половине V века она возвратила себе первенство в диптихе. Более того, в 514 году папа Симмах предоставил святому Кесарию, занимавшему Арелатскую кафедру с 502 по 542 год, право самостоятельно решать любые вопросы, касавшиеся Галлии и Испании, и просил его быть посредником между ним и королями варваров.

Правда, это первенство в основном ограничивалось председательством на Галльских церковных соборах, которые проводились регулярно. Некоторые из них вошли в историю из-за важности принятых ими решений. Так, собор 524 года, созванный по случаю торжественного освящения базилики, посвященной Деве Марии, принял ряд канонов относительно церковной дисциплины и порядка поставления пресвитеров.

Преемником святителя Кесария был Авксаний, его в 546 году сменил святой Аврелиан, с 552 по 586 год первенствующую кафедру Галлии занимал святой Сапауд, при котором в 554 году в Арле состоялся собор, издавший семь канонов богослужебного содержания и еще ряд правил, направленных на защиту церковного имущества. После него Церковь Галлии преемственно возглавляли архиепископы Лицерий и святой Виргилий, занявший Арелатский престол в 588 году и преставившийся в 602-м.

Церковь Галлии состояла из 13 митрополичьих областей, границы которых совпадали с пределами старых римских провинций. Кафедры митрополитов, помимо Арелата, находились во Вьенне, Лионе, Элузе (Озе), Бурдигале (Бордо), Туре, Битуриге (Бурже), Безансоне, Трире, Реймсе, Ротомаге (Руане), Сеноне (Сансе) – в юрисдикцию Сенонской митрополии входила кафедра Парижа, столицы короля Хлодвига и современной Франции. Митрополит Нарбона, область которого составляла Септимания, находился в подданстве не франкских, но вестготских королей. От митрополита Тура зависели епархии Бретани, лишь номинально признававшие над собой власть Меровингов. В подобном положении находились и епархии страны басков – Васконии, составлявшей Элусскую митрополичью область. В юрисдикцию архиепископа Арелата входили также Зарейнская область и кельтские Церкви Ирландии и Британии, хотя они придерживались обрядов и установлений, существенно отличавшихся от тех, которые приняты были в Галлии. Число епископских кафедр в Галлии приближалось к 130, что примерно соответствовало количеству сохранившихся от римской эпохи городов – сivitates, или cité.

Епископат Галлии

Лишь немногие франки, даже из знати, были грамотными, и потому епископами в Галлии становились галло-римляне

За немногими исключениями епископами в Галлии становились галло-римляне, а не франки. По словам медиевиста Л. Мюссе, «из 447 известных нам галльских епископов германские имена носят 68 (такие имена, говорившие о варварском благородстве их носителей, ради моды давались и галло-римлянам: двоюродного деда Григория Турского звали Гундульфом. – прот. В.Ц.), то есть 1/7… На юге почти не было епископов-германцев: в Нарбоне на 153 епископа приходится шесть германских имен… Но в провинциях Реймса и Трира германские имена составляют уже треть от общего числа, а в Майнце и Кельне – половину. Тем не менее, большая часть северного епископата по-прежнему приезжала с юга, даже в Трире, в зоне наиболее активной франкской колонизации. Около 560–570 годов, – пишет далее историк, – намечается перелом. В Трире первый епископ с германским именем Магнерия появился между 561 и 585 годами. В Бордо, незадолго до 574 года, после династии прелатов из сенаторского рода Понтия Леонтия, занимавшей кафедру долее полувека, король Гунтрамн выдвигает своего родственника Бертехрамна»^[1].

Лишь немногие франки, даже из знати, были грамотными, не говоря уж об образовании, подобающем епископу. Более того, далеко не все они были христианами: примеру Хлодвига последовало большинство его народа, но не сразу. Первым из франкских королей, запретившим языческий культ в своих владениях, был сын Хлодвига Хильдеберт I, и этот его акт относится к середине VI века. Среди епископов Галлии преобладали выходцы из сенаторского сословия, поскольку лишь в семьях хотя и униженной, но сохранившей значительную часть своих состояний и не утратившей римских культурных традиций галло-римской аристократии дети и юноши получали основательное образование – классическое и христианское.

Святитель Григорий Турский

Святитель Григорий Турский

Самым знаменитым из галльских епископов VI столетия был святой Григорий Турский, чья «История франков», наряду с другими его сочинениями, составляет ресурс надежных сведений по политической и церковной истории королевства Меровингов до конца этого века, которые у нас имеются.

Григорий Флоренций, до пострига носивший имя Георгий, родился 30 ноября 538 или 539 года в овернском городе Клермон в знатной семье галло-римского происхождения: его отец Флоренций и мать Арментария происходили из сенаторских родов. Среди его предков по отцовской и материнской линиям было много епископов, в том числе 13 его предшественников по кафедре – епископов города Тура. Бабка святителя по отцу, Леокадия, по словам его агиографа аббата Одо, жившего на рубеже IX и X столетий, «происходила из рода Вектия Эпагата, который, согласно рассказу Евсевия в 5-й книге “Истории”, претерпел мученичество и умер в Лионе с иными христианами того времени, даже более славно, чем они»^[2]. Один из его двоюродных дедов по матери, сын сенатора из Женевы Флоренция, был герцогом с германским именем Гундульф, которое вовсе не обозначало, что он имел франкское или бургундское происхождение. Братом этого Гундульфа был другой двоюродный дед святителя – епископ Лиона святой Никита.

Дважды по молитвам мальчика получал исцеление от смертельно опасных недугов его отец

Отец святителя Григория, проживая в Клермоне, владел виллой в Бургундии и был человеком состоятельным. Он нанял для сына учителей, которые научили его читать и писать на латинском языке, познакомили его как с сочинениями латинских классиков, так и со Священными и церковными книгами. С детства Георгий отличался живой верой во Христа, искренним и пламенным благочестием. Агиограф рассказывает, как однажды мальчика привели к его родственнику епископу Лиона Никите: «Святитель… попросил, чтобы ребенка подвели к нему, так как он лежал в постели, и, словно житель рая, увидавший будущего сообитателя, начал его ласкать… но… лишь полностью закрывшись туникой из страха прикоснуться обнаженной кожи ребенка хотя бы кончиками пальцев. И сей самый ребенок, став взрослым, часто рассказывал своим слушателям об этом проявлении целомудрия… Святитель благословил ребенка и, помолившись о его счастье, отправил того к родным»^[3]. Дважды по молитвам мальчика получал исцеление от смертельно опасных недугов его отец, так что родные рано увидели в нем избранника Божия.

В 551 году он познакомился с архидиаконом Клермонского собора Авитом, который позже занял епископскую кафедру этого города. Оценив благочестие и способности отрока, тот позаботился подыскать ему знающих учителей, «с помощью которых принудил его подниматься по ступенькам мудрости настолько быстро, насколько это позволяли активность и трудолюбие их ученика… При этом он столь увлекся изучением литературы, что… его совсем не ужасала глупость поэтов, но, с другой стороны, он не был их поклонником… и душа его не была рабой их власти»^[4]. Сам он позже писал об этом своем классическом образовании так: «Не говорю о бегстве Сатурна, гневе Юноны, любовных приключениях Юпитера» и «презирая все, чему суждено скоро погибнуть, я обращаюсь к Божественному и к Евангелию, так как не имею желания быть пойманным и запутавшимся в собственных сетях»^[5]. Свой жизненный путь он твердо выбрал уже в юности, решив стать клириком. В 563 году, в каноническом возрасте 25 лет, Георгий, получив вместе с постригом, или тонзурой, имя Григорий, стал диаконом. Ревностно совершая свое служение, упражняясь в молитве и предаваясь строгому посту, Григорий однажды разболелся так, что ему угрожала смерть от изнурительной лихорадки, сопровождавшейся сыпью на коже. В таком плачевном состоянии он отправился в Тур к мощам особенно чтимого им святого Мартина и у гробницы святителя получил исцеление от смертельного недуга, после чего остался в этом городе.

В 573 году, когда Григорий уже был пресвитером, преставился епископ Тура Евфроний – его двоюродный дядя по матери; как рассказывает аббат Одо, «собрался епархиальный совет Тура, чтобы избрать его преемника, и в результате нелицемерного обсуждения все убедились, что лучше всех подходит Григорий… Многие служители Церкви и люди благородного звания, а также простые крестьяне и горожане – все возглашали одно: решение должно быть в пользу Григория, равно известного и своими заслугами, и своим благородным происхождением, излучающего мудрость, превосходящего всех других великодушием, известного правителям, почитаемого за свою справедливость и способного к выполнению административных обязанностей»^[6]. Утвердить избрание совета должен был король Сигиберт – в ту пору папа не участвовал в поставлении епископов Галлии. Григорий пытался уклониться от оказанной ему чести, но король и его супруга Брунгильда, хорошо знавшие Григория, настаивали на том, чтобы он принял возлагаемое на него служение, и через 18 дней после кончины Евфрония митрополичья кафедра Тура получила его преемника. Эгидий Реймсский возглавил епископскую хиротонию Григория.

Девятнадцатый епископ Тура, Григорий своим важнейшим делом считал восстановление обветшавшей, обгоревшей и полуразрушенной базилики, которую в свое время построил святой Мартин. Обновленный храм Григорий повелел расписать фресками с изображениями подвигов и чудес святителя. Рядом с ним он велел построить новый баптистерий. Он реставрировал и построил еще несколько церквей в своей епархии и еще несколько церквей, и среди них храм в честь Животворящего Креста, в селе Марсат.

Григорий снискал любовь народа своей щедрой благотворительностью, в которой он подражал своему предшественнику святому Мартину. Немало внимания он уделял духовному окормлению монашествующих, подготовке кандидатов в священство, а также миссионерской проповеди, обращению к вере во Христа франков, среди которых немало еще оставалось язычников, не говоря уж о том, что нравы и мораль многих из тех, кто был крещен, мало отличались от языческих. Григорий прилагал усилия и к обращению в Православие ариан готского происхождения, которые, хотя и в малом числе, все же оставались в разных городах Галлии со времен существования там Тулузского королевства вестготов.

Мудрые советы святителя служили добру и примирению враждовавших наследников Хлодвига

Епископы в государстве франков обладали высоким авторитетом и влиянием, и поэтому неизбежным образом участвовали в государственных делах. В условиях кровавого соперничества, разгоревшегося между наследниками Хлодвига, разделившими его государство на уделы и затем многократно подвергавшими его переделам, Григорию понадобились мудрость и опытность, чтобы его участие в политических делах, его советы служили справедливости, добру и примирению враждующих. Он был предан королю Сигиберту I, во владения которого входил Тур и окружавшая его область Турень, составлявшая крайний запад Австразии, а после смерти Сигиберта в 575 году он поддерживал его вдову Брунгильду и их сына Хильдеберта II. Он отважился предоставить убежище Меровею, взбунтовавшемуся против своего отца Хильперика и женившемуся против воли отца на вдове Сигиберта Брунгильде. На соборе в Париже он, рискуя опалой и даже жизнью, мужественно защищал Руанского епископа Претекстата, которого обвинили в том, что он, действуя против короля Хильперика, повенчал его сына Меровея с Брунгильдой. Ему пришлось выдержать противостояние с правителем Тура графом Левдастом, назначенным Хильпериком, когда этот город вошел в его владения. Впоследствии Хильперик, обвинявший святителя в измене, вынужден был признать его невиновность и просить у него благословения. Когда Тур вернулся во власть сына Сигиберта Хильдеберта II, Григорий стал его самым авторитетным советником в делах государственного правления: Григорий привлекался королем Хильдебертом «к такой миссии, как подтверждение заключенного в 587 году Анделотского договора с королем Гунтрамном. В знак благодарности король Хильдеберт и королева Брунгильда в 589 году освободили Тур от налога»^[7].

Страница «истории франков» свт. Григория Турского Епископ Тура с уважением относился к королю Бургундии Гунтрамну, которого он ценил за его искреннее благочестие и щедрость по отношению к монастырям, за его прямодушие и добродушие, отходчивость, извиняя ему вспышки гнева, которым он нередко подвергался, и старался помогать ему своими умными советами, проявляя заботу не только о политических успехах короля, но и о спасении его души – Западная церковь причислила короля Гунтрамна к лику святых. Злодейский нрав королевы Фредегонды, как это видно из написанной им «Истории франков», был хорошо известен Григорию, и все же ради мира в родной ему Галлии он пытался помирить ее с Брунгильдой. Не раз он выступал в качестве посредника в переговорах между ненавидевшими друг друга королевами.

Точная дата кончины святого Григория неизвестна – он отошел ко Господу в ноябре 593 или 594 года. Агиограф святителя Одо в предисловии к составленному им его житию пишет, что святость Григория познается не чрез совершенные им чудеса, но в том по преимуществу, что «он, смиренный и кроткий сердцем, прошествовал по стопам Христа», ибо «в страшный день Суда многие из тех, кто творил чудеса, будут отвергнуты, и только те, кто прожил трудами праведными, будут приняты по правую руку Высшего Судии»^[8], и все же Одо повествует о многих чудесах, сотворенных по молитвам святого Григория, что видно уже из заголовков глав написанного им жития: «Мощевик открывается чудесным образом», «Он прекращает пожар при помощи мощей», «Его близость исцеляет глухого». Подобные рассказы были особенно способны поразить сердца и воображение как читателей жития, так – и еще более – современников святителя, нередко новообращенных варваров, оказавшихся свидетелями этих чудес или слышавших о них от очевидцев.

«Я написал десять книг “Истории”, семь книг о чудесах, книгу о житии святых, книгу толкований на Псалтирь…»

Но всемирная известность Григория Турского более всего основана на его литературном наследии. Итог своему творчеству он сам подводит в конце своего главного труда «История франков»: «Я написал десять книг “Истории”, семь книг о чудесах, одну книгу о житии (святых) отцов, сочинил одну книгу толкований на Псалтирь и одну книгу о чине церковных служб»^[9]. В эпоху Григория Турского не существовало понятия авторского права – при переписывании книги подвергались не только правке, но и переработке, и автор перечисленных им собственных сочинений проявляет трогательную заботу о неприкосновенности их текста: «Я написал эти книги простым языком. Однако всех служителей Господних, которые будут после меня, недостойного, управлять Церковью Тура, я заклинаю грядущим пришествием нашего Господа Иисуса Христа и днем Страшного суда над всеми грешниками: да пусть никогда вас не снедает стыд удаления от суда Господня, и да не будете вы осуждены вместе с диаволом, да не допустите вы никогда того, чтобы эти книги были уничтожены или заново написаны, как если бы из них выбирали одно, пренебрегая другим, но пусть они сохраняются вами в целости и неприкосновенности, такими, как оставлены нами. Если тебя, о служитель Божий, кто бы ты ни был, обучили семи свободным искусствам… если ты станешь после этого столь искушенным во всех сих искусствах, что наш язык покажется тебе грубым, я умоляю тебя – не уничтожай все же написанное мною. Если же в сих книгах тебе что-либо понравится, я не осужу, если ты изложишь мою историю в стихах, сохранив наше сочинение нетронутым. А эти книги мы завершили на двадцать первом году нашего епископства»^[10], то есть примерно в 593 или 594 году, перед самой кончиной.

Святитель Галл Клермонский

В «Житиях отцов» и в «Истории франков» святой Григорий начертал образы своих собратьев по епископскому служению; особенно интересны жизнеописания тех, кого он знал лично, в том числе его родственников. Одним из них был его родной дядя по отцу Галл, «житель города Клермона, которого нельзя было отвратить от любви ко Господу ни богатством его рождения, ни высоким саном сенатора»^[11], который принадлежал ему по наследству. По словам Григория Турского, «в Галлии нельзя было найти более благородного и родовитого происхождения»^[12].

С детства Галл полюбил молитву и воздержание, с ранней юности он хранил целомудрие. Отец хотел найти для него невесту из сенаторского рода, но юноша предпочел браку монашество. Взяв с собой из дома слугу, Галл удалился в монастырь Крононес, расположенный в 10 километрах от Клермона, и попросил аббата обители постричь его. Тот одобрил благое намерение юноши, но готов был исполнить его просьбу лишь при согласии на то его отца сенатора Георгия. Отец же, «несколько опечаленный, сказал: “Это мой первенец, и я хотел, чтобы он сочетался узами брака, но если Господь удостоил его принять Себе в служение, то да исполнится воля Его, а не моя”»^[13].

В порыве ревности Галл пришел в капище и сжег его вместе со всеми идолами

Аббат совершил над ним постриг, поставив его клириком. Галл строго постился, предавался молитве и подолгу сидел за церковными книгами. В обители у него обнаружился особый талант – прекрасный голос. Однажды монастырь посетил епископ Клермона святой Квинтиан. Он был поражен певческим даром Галла и взял его к себе, чтобы он пел в соборном храме, пожелав стать его духовным отцом и наставником. После смерти отца Галла, сенатора Георгия, с Галлом захотел побеседовать король Теодорих. Он перевел его в кафедральный храм своей столицы Трира и держал около себя. Однажды король взял с собой Галла, в ту пору имевшего сан диакона, в Кельн, а там сохранилось языческое капище, «куда варвары тех мест обычно приносили приношения и где они объедались и опивались вином до блевотины. Там они также… поклонялись своим идолам и ставили сделанные из дерева изображения разных частей человеческого тела, когда это место начинало у них болеть»^[14]. В порыве ревности Галл вместе с еще одним клириком пришли в капище и, воспользовавшись отсутствием там язычников, сожгли его вместе со всеми его идолами. Увидев дым, язычники сбежались на пепелище и в ярости, с обнаженными мечами, преследовали поджигателей, которые едва успели укрыться от них в королевском дворце. Король сумел успокоить разгневанных преследователей. Впоследствии святитель вспоминал о происшедшем «со слезами… и говорил: “Горе мне, что я не остался там, чтобы в том закончить жизнь свою”»^[15].

Клермон. Современный вид

В 525 году преставился епископ Клермона Квинтиан. Собравшись в доме дяди Галла пресвитера Императа, клирики и знатные миряне Клермона рассуждали о том, кого следует поставить преемником почившего святителя. Ни о чем не договорившись, совещавшиеся разошлись, а диакон Галл, лежа на кровати и беседуя с одним из клириков, сказал: «Почему сокрушаются эти люди? К чему они стремятся? О чем думают? Все это ни к чему, так как епископом буду я! Господь меня удостоил уже этой чести»^[16]. Собеседник Галла, услышав эти слова, рассердился до такой степени, что ударил его и ушел. По совету Императа Галл отправился к королю Теодориху, чтобы рассказать ему обо всем, что произошло в Клермоне после кончины епископа Квинтиана. Король выбрал преемником ему диакона Галла, а после его рукоположения в пресвитера он повелел пригласить жителей Клермона на пир в честь их будущего епископа, который должен быть устроен за общественный счет. Вспоминая об этом впоследствии, святой Галл «говорил, что за свой пост он отдал всего лишь треть медной монетки повару, который готовил праздничный стол». Дело в том, что в ту пору, по горестному замечанию агиографа, «уже начал распространяться этот пагубный обычай, когда главенство в епархии продавалось королем и покупалось священством»^[17], так что святому Галлу епископская кафедра обошлась много дешевле, чем его собратьям.

Совершая святительское служение, Галл обнаруживал поразительное смирение и незлобивость, чем снискал любовь и поклонение паствы: «Случалось такое, что когда во время трапезы священник ударял его по голове, он сохранял обычное спокойствие, не позволяя себе ни одного резкого слова»^[18]. Однажды подчиненный ему священник Эводий, по происхождению из сенаторской семьи, за трапезой клеветнически обвинил своего епископа, а тот вышел из-за стола и отправился к тому месту в Клермоне, где стояли базилики. Эводий бросился следом за ним, догнал его и пал ему в ноги, умоляя его о прощении, «чтобы молитвы епископа ко Всемогущему Судии не стали ему приговором». Святой Галл простил обидчика, но предсказал ему, что он никогда не будет епископом, что «позднее, – по словам Григория, – и подтвердилось. Потому что, когда он был избран епископом Габалитана и все было готово для хиротонии, все люди вокруг поднялись против него, он едва унес ноги и умер… простым священником»^[19].

По молитвам святителя бубонная чума, свирепствовавшая в округе, не затронула Клермона

Агиограф рассказывает о чудесах, совершенных по молитвам угодника Божия, о том, как священник Юлиан исцелился от малярии, полежав немного на ложе святого Галла, как пожар, бушевавший в Клермоне, погас, когда святитель вынес их храма Евангелие и поднял его раскрытым перед огнем, о том, как по его молитвам бубонная чума, свирепствовавшая в Арелатской провинции, не затронула Клермона.

Жизненный подвиг святителя увенчался святой кончиной. От болезни он пришел в крайнее изнеможение и потерял все волосы на голове и бороде. Господь открыл ему день и час его смерти. В третий день после этого откровения, который пришелся на воскресенье, на рассвете, святой «спросил, что поют в церкви. Ему ответили, что совершается утреня, читают 50-й псалом. И он пропел сей псалом и продолжал молитвословия – до конца утрени. В конце службы сказал: “Теперь мы прощаемся с вами, братия”. И с этими словами все тело его распрямилось, а дух вознесся ко Господу, куда он всегда и стремился. Отошел он на 65-м году земной жизни, на 27-м году епископства»^[20] – в 551 году от Р.Х. Собравшихся на его погребение людей, ожидавших приезда соседних епископов, поразило совершившееся чудо: «лежа там, он распрямил свою правую ступню и повернул на ту сторону, которая была обращена к алтарю»^[21]. А затем многочисленные чудеса, особенно часто исцеления больных, происходили у его гробницы в клермонской базилике святого Лаврентия.

Святитель Сальвий Альбийский

Святитель Сальвий Альбийский В «Историю франков» святой Григорий также включил несколько житий современных ему святых епископов. Одним из них был епископ аквитанского города Альби Сальвий. До пострига он, по его собственным рассказам, занимался адвокатской практикой, но при этом «никогда не был обуреваем теми желаниями, к которым обычно пристрастна душа молодых людей. Но когда аромат божественного дыхания уже коснулся глубины его души, он, оставив светскую службу, удалился в монастырь»^[22]. Долгое время Сальвий спасался в нем простым монахом, строго соблюдая монастырский устав, пребывая в молитве и посте, так что «у него от чрезмерной воздержанности кожа на теле сходила более девяти раз»^[23], и только уже в маститом возрасте он поставлен был аббатом этой обители, но и став начальником братии, он жил в уединенной келье, продолжая блюсти строгий пост, проводя время в молитве и чтении Священного Писания. Обязанности аббата его тяготили, и он сожалел о том, что их исполнение принуждает его бывать на людях. В конце концов он оставил свое начальническое служение и, попрощавшись с братией, удалился в затвор, в котором он, по словам Григория, «воздерживался во всем еще больше, чем прежде, подчинив свои помыслы человеколюбию, чтобы, помолясь о всяком пришельце, преподать ему обильную благодать святых даров, что многим болящим приносило выздоровление»^[24].

Затем с ним произошло нечто удивительное, что на языке современной медицины называют клинической смертью: «Однажды, изнуренный сильной лихорадкой, тяжело дыша, он лежал на ложе. И вот внезапно келья, освещенная ярким светом, сотряслась, и он, воздев руки горе, воздал благодарность и испустил дух. Монахи, рыдая вместе с его матерью, выносят тело покойного, омывают водой, облачают в саван, кладут на погребальные носилки и проводят целую ночь в пении псалмов и плаче. Но когда наступило утро и когда все было готово к торжественному погребению, тело на погребальных носилках начало шевелиться. И вот щеки порозовели, муж, пробудившись как бы от глубокого сна, очнулся, открыл глаза, поднял руки и сказал: “О Господи милосердный, зачем Ты сделал так, что я вернулся в это мрачное место земного обиталища?..”»^[25].

В ночь, когда его сочли умершим, Сальвий, подхваченный двумя ангелами, был поднят на небо

О пережитом им в ночь, когда его считали умершим, Сальвий рассказал братии четыре дня спустя: подхваченный двумя ангелами, он был поднят высоко на небо, так что видел под собой и землю, и луну, и солнце, и звезды, и затем введен в жилище, блиставшее, подобно золоту, и оно наполнено было множеством людей. Затем его подвели к тому месту, над которым нависало «облако светлее всякого света… и из него исходил глас, как шум вод многих». «Когда я встал там… – рассказывал Сальвий, – меня окутал такой сладкий аромат и я так насытился этой сладостью, что до сих пор не хочу ни есть, ни пить. И услышал я глас, говорящий: “Да возвратится сей в мир, ибо он надобен Нашим церквам”. И я слышал глас; видеть же Того, Кто говорил, я отнюдь не мог… Тогда я, покинутый своими спутниками, удалился с плачем и вернулся сюда через врата, в которые вошел»^[26].

После этого видения Сальвий еще много лет оставался в затворе, а затем его, против его воли, поставили епископом в Альби, на кафедре которого он пробыл десять лет. Совершая епископское служение, Сальвий снискал народную любовь, в особенности из-за своей благотворительности: он «никогда не желал золота. Но если и вынужден был принимать его, то тотчас же раздавал его бедным. В то время, когда патриций Муммол увел однажды… из города многих горожан в плен, он пошел к нему и всех их выкупил»^[27].

А еще у него был дар прозорливости. Как рассказывает Григорий Турский в ином месте своей «Истории», однажды в 580 году они вместе участвовали в церковном соборе в Суассоне. И когда после собора Григорий, попрощавшись с королем Хильпериком, решил перед отъездом попрощаться еще с почитаемым им епископом города Альби и они встретились на пригородной королевской вилле Берни под Суассоном, святой Сальвий обратился к собрату со словами: «Видишь ли ты над этой кровлей то, что я вижу?» Григорий ответил: «Я вижу верхнюю кровлю, которую король недавно приказал возвести… Если ты видишь еще что-либо, скажи». Сальвий же, глубоко вздохнув, проговорил: «Я вижу, что над этим домом занесен обнаженный меч гнева Господня». И «предсказание епископа не обмануло его… Спустя двадцать дней умерли оба сына короля»^[28].

В 584 году до Альби дошла эпидемия паховой чумы, и большая часть горожан погибла, многие из оставшихся в живых разбежались, но святитель не покинул свой город, оставшись в нем умирать. О времени преставления Господь известил его заранее, и угодник Божий «сам позаботился о своем гробе, омылся, облачился в саван и только тогда испустил свой блаженный дух»^[29].

Венанций Фортунат, епископ Пиктавийский

Венанций Фортунат Одним из самых известных епископов Галлии VI века был Венанций Гонорий Клементиан Фортунат. Он родился в Италии в местечке Дуплавилис вблизи города Тарвизии (Тревизо) между 530 и 540 годами, в возрасте около 20 лет перебрался в Равенну, где и завершил свое образование, изучив там риторику и юриспруденцию. Фортунат был хорошо начитан в классической и христианской литературе. Кроме латинского, он знал также, вероятно, и греческий язык, что даже в Италии в ту пору было уже большой редкостью.

Павел Диакон рассказывает, как Фортунат, когда он начал страдать припадками острой глазной боли и терять зрение, вместе со своим другом Феликсом, впоследствии епископом Тарвизии, обратился с молитвой об исцелении к святому Мартину Турскому. Помазав глаза маслом из лампады, горевшей перед алтарем, посвященным святому Мартину, он получил исцеление, в благодарность за что в 565 году отправился в паломничество к мощам святого угодника. Он побывал в разных городах Франкского государства и решил остаться в этой стране, поселившись вначале на некоторое время в одной из королевских столиц в Меце. Замечательно образованный ритор и поэт, Венанций Фортунат стал там придворным человеком, давал уроки латинского языка королю Хлотарю II. Он написал гимн в честь присоединения воспитанной в арианстве готской принцессы Брунгильды к Православной Церкви, а также эпиталаму, посвященную ее браку с королем Австразии Сигибертом. Он писал также стихи, посвященные епископам Галлии, в частности Герману Парижскому, а также Григорию Турскому, с которым он подружился.

В 567 году он поселился в Пиктавии (Пуатье) и там близко познакомился с аббатисой монастыря святого Креста святой Радегундой – дочерью короля Тюрингии Бертахара. Вскоре после этого под ее влиянием он принял монашеский постриг и был рукоположен в диакона, а затем и в пресвитера. Фортунат посвятил ей много стихотворений, воспевающих ее мудрость и благочестие, а после преставления преподобной Радегунды в 587 году составил ее прозаическое житие. Ему же принадлежит поэма о святом Мартине, представляющая собой стихотворное переложение его жития, написанного Сульпицием Севером. В самом конце жизни, в 600 году, Венанций Фортунат был хиротонисан во епископа Пиктавии (Пуатье), став преемником Платона, который в прошлом служил под началом святого Григория архидиаконом в Туре. В том же году он, вероятно, скончался, но некоторые биографы датируют его смерть 609 годом.

Литературное наследие Фортуната включает стихи разных жанров: элегии, эпитафии, эпиталамы, но его излюбленный жанр – панегирики, задушевный тон которых свидетельствует о его искреннем дружелюбии и благожелательности, чуждой притворной льстивости, о способности испытывать радость от достоинств и успехов своих друзей. Особенно высокими поэтическими качествами отличается стихотворное послание графу Бодегизилу, с которым он был дружен:

Лишь удостоился я познать твой благостный облик,
речь твоя, словно елей, вновь оживила меня.
Сладкой беседой своей насытил ты мое сердце,
вдоволь питая его щедрыми яствами слов.
Кормят другие людей одною телесною пищей,
досыта кормишь меня пищей духовною ты.
Так невозможно фалерн подсластить сытою медовой,
как услаждает мою душу трапеза твоя.
Сколь утешителен ты для тех, кого издавна любишь,
если меня в один час в друга себе обратил.

Венанций Фортунат – автор многих агиографических сочинений, в основном в стихах, но также и в прозе. Кроме уже упомянутых это жития Илария Пиктавийского, Патерна Авраншского, Альбина Анжерского, Северина Бурдигалльского, Маркелла и Германа Парижских.

Стихи Венанция Фортуната стали своего рода заключительным аккордом классической латинской поэзии

Поэзии Фотуната свойственно утраченное его современниками отточенное техническое мастерство, которое сочетается с искренним воодушевлением, лиризмом, просветленностью восприятия мира и жизни, идущей из глубины его веры, при том что в поэзии он не был новатором, подобным святому Амвросию Медиоланскому, но придерживался классической традиции. «Метрические формы Венанция не отличаются большим разнообразием, – замечает знаток латинской поэзии раннего средневековья И.Н. Голенищев-Кутузов. – Любимый его размер – дистихи… Кроме метрических он писал также ритмические стихи»^[30]. Стихи Венанция Фортуната прозвучали своего рода заключительным аккордом классической латинской поэзии. Позднейшие христианские поэты и церковные гимнографы черпали вдохновение из других источников – по преимуществу в гимнографии святителя Амвросия Медиоланского. На смену квантитативным метрическим стихам пришла ритмическая поэзия с рифмованной строфикой – на вкус, воспитанный на классических образцах, вполне варварская.

Некоторые из стихотворений Фортуната вошли в обиход Западной церкви. Это два гимна: «Знамена веют царские» («Vexilla regis prodeunt») и «Воспой, язык, сраженье славной страсти» («Pange, lingua, gloriosi proelium certaminis»), написанные размером римских военных песен и оба посвященные перенесению частицы Животворящего Креста в Пуатье, а также исполненное радостным ликованием пасхальное песнопение «Salve festa dies». В западные бревиарии включен гимн Фортуната в честь Девы Марии «Которую земля, и море, и эфир» («Quem terra, pontus, aethera»).

Нечестивые епископы

Среди епископов Галлии не все вели подвижническую жизнь. Меткий наблюдатель нравов своих современников, в том числе клириков и епископов, святитель Григорий Турский не всегда в своем рассказе о них выбирает агиографический тон, но часто выступает скорее как сатирик, а некоторых епископов представляет настоящими разбойниками с нравами и обычаями под стать франкской знати той эпохи. Так, в пору понтификата Иоанна III, Салоний и Сагиттарий, воспитанные святым епископом Лиона Никитой и поставленные им в диаконский сан, а затем ставшие один – епископом Амбрены, а другой – города Гапа, «потворствуя своим прихотям, начали неистовствовать как безумные в грабежах, резне, убийствах, блуде и других преступлениях. Дело дошло до того, что однажды, когда Виктор, епископ Сен-Поль-Труа-Шато, справлял годовщину своего назначения, они, послав отряд вооруженных мечами и стрелами, напали на него. Напавшие разорвали на нем одежду, перебили его слуг, унесли сосуды и весь пиршественный прибор, оставив епископа в высшей степени оскорбленным»^[31].

По приказу короля около 570 года состоялся соборный суд над ними в Лионе под председательством архиепископа Ницетия. Впрочем, Григорий Турский называет его патриархом. Суд признал их виновными и приговорил к лишению сана, но осужденные, зная о снисходительности и расположении к ним бургундского короля, обратились к Гунтрамну с жалобой, представили себя жертвой клеветы и выпросили у него разрешение отправиться в Рим, чтобы искать справедливости у папы. Король разрешил им искать пересмотра дела у папы Иоанна, и тот им поверил, отменил постановление Лионского собора и, провожая их в обратный путь, вручил им письмо, адресованное королю, в котором он требовал немедленно восстановить их на кафедрах. Король подчинился папскому указанию и настоял на исполнении папского распоряжения. Какое-то время казалось, по словам Григория Турского, что они раскаялись в своих грехах, они молились, постились, раздавали милостыню, читали псалмы, но прошло некоторое время, и они «вернулись к старому. Они так часто проводили ночи, пируя и пьянствуя, что, в то время как пресвитеры служили утреню, они требовали себе чаши и пили вино. С наступлением утра они вставали из-за стола… спали до трех часов дня… У них были и женщины, с которыми они оскверняли себя»^[32].

Король Гунтрамн Наконец преступления этих служителей алтаря переполнили чашу терпения благочестивого короля Гунтрамна. По его приказу в городе Шалоне в 579 году состоялся собор, на котором они снова предстали в качестве обвиняемых, причем «их… обвиняли не только в прелюбодеянии, но даже в убийствах», но, видимо, и такие деяния не были чем-то неслыханным в их среде, потому что участвовавшие в соборе «епископы полагали, что это можно искупить покаянием», но «их обвинили еще и в том, что они оскорбили королевское величество и изменили родине. По этой причине их отстранили от епископской кафедры и заключили под стражу в базилике блаженного Марцелла. Бежав оттуда, они бродили по разным местам»^[33]. О Салонии больше нет упоминаний у Григория, а вот его собрат Сагиттарий участвовал еще во многих приключениях и авантюрах, примкнул к самозванцу Гундовальду, учинившему мятеж, и когда мятеж был подавлен, он «попытался убежать, но кто-то, вытащив меч из ножен, отрубил ему голову»^[34].

Когда епископом Клермона, родного города Григория, был поставлен Каутин, «он так повел себя, что все его проклинали, ибо он чрезмерно предавался вину… Он часто допивался до такой степени, что его вчетвером с трудом уносили от стола. Вот почему впоследствии он заболел падучей… Кроме того, Каутин был таким жадным, что, чьи бы границы ни примыкали к его межевому знаку, он считал для себя равносильным гибели, если хоть на сколько-нибудь не уменьшит эти владения. У знатных людей он отнимал их со спором и скандалом, у простых людей захватывал силой. Но как в том, так и в другом случае он не считал нужным платить за это и приходил в отчаяние, когда не получал грамотку на владение», а еще «его совершенно не трогали ни церковные писания, ни светские. Он был очень любезен с иудеями и предан им, но не ради спасения их души, о чем обычно должен заботиться пастырь, а ради того, чтобы они приобретали дорогие вещи, которые они продавали дороже, чем те стоили: он им делал поблажки, а они весьма перед ним угодничали»^[35].

Монастыри Галлии и их святые насельники

Порочные люди встречались в Галлии как среди епископов, так и среди священников, диаконов и низших клириков. Для греховных страстей не составляли непреодолимого препятствия и монастырские стены, но все же монастыри служили очагами христианского подвижничества, и число их, равно как и их насельников, неуклонно росло со времен появления первых обителей в Галлии – со второй половины IV века. В 397 году, когда отошел ко Господу первоначальник монашества в Галлии святой Мартин, в Тур проститься с ним стеклось 2 тысячи монахов. В V столетии учителем монашеского подвижничества в Галлии был преподобный Иоанн Кассиан, благодаря творениям которого монастыри Галлии и других стран Запада воспринимали аскетические традиции христианского Востока. Еще одним источником влияния на монашество Галлии служил подвижнический опыт странствующих монахов из Ирландии. В конце VI века в монастырях Галлии стал вводиться устав преподобного Венедикта Нурсийского, который со временем, уже в следующих столетиях, получил доминирующее значение, потеснив влияние, шедшее с Востока и из Ирландии.

В самой Галлии очагом монашеского подвижничества в V столетии стал Леринский монастырь, основанный преподобным Гоноратом Арльским в 410 году на острове Лерине, в Средиземном море, близ современного города Канны. К числу знаменитых насельников этой обители принадлежат равноапостольный Патрик Ирландский, знаменитый духовный писатель преподобный Викентий Леринский, святители, занимавшие впоследствии важнейшие кафедры Галлии: Иларий Арелатский, Евхерий Лионский, а также Фавст Регийский. В VI столетии в нем подвизался святой Кесарий, который с 502 года до своей кончины в 542 году занимал первенствующую в Галлии Арелатскую кафедру.

Аббатство Мармутье

В Галлии возникли и другие очаги аскетического делания, оказывавшие влияние на монастырскую жизнь в стране: это была основанная святым Мартином близ Тура обитель, позже получившая название Мармутье – от majus monasterium (большой монастырь), – и монастыри, расположенные в Юрских горах в Савойе, где в V столетии подвизались преподобные Роман и Лупикин, с жизнеописаний которых и начинается «Vita patrum» («Жизнь отцов») Григория Турского. В эту книгу святой Григорий поместил также жития своих современников – преподобных Фриарда, Калуппана, Сеноха, Емилиана и его ученика Бракхио, родом из тюрингов, который до пострига служил охотником у герцога Сигивальда.

Радегунда переписывалась с Юстином II и получила от него в дар для обители частицу Животворящего Креста

Германское происхождение имели и некоторые из преподобных жен, прославившихся в Галлии, и среди них Радегунда, которая, как и святой Бракхио, была родом из тюрингов. Французский историк О. Тьерри писал о ней: «Хлотарь взял в плен дочь тюрингского короля Бертахара в возрасте 8 лет. Он решил ее воспитать, а затем взять себе в жены… Ей было дано изысканное образование… Затем, вопреки желанию Радегунды, ее обвенчали с королем Хлотарем, и она стала женою ненавистного ей человека. Она всячески уклонялась от своих королевских обязанностей и наконец, после того как Хлотарь убил ее брата-заложника, она решилась на побег от короля. Епископ Медар ее постриг в монахини, и она основала в Пуатье монастырь по образцу монастыря в Арле»^[36]. В 568 году она вступила в переписку с императором Юстином II, от которого в дар основанной ею обители получила частицу Животворящего Креста Господня.

Германское имя носила и преподобная Монегунда, родом из города Шартра, или Карнотены. Оставив мужа после смерти двух своих дочерей, она поселилась в Туре, затворившись в тесной келье. Предаваясь молитве и строгому посту, преподобная обрела дар исцеления болящих. Вокруг нее сложилась женская монастырская община, которой она управляла. По свидетельству Григория, в пору его епископского служения в Туре «больные… постоянно стекались толпами к ее гробнице и исцелялись»^[37]. Святая Монегунда преставилась 2 июля 570 года в Туре.

К числу галльских подвижников VI столетия принадлежит и преподобный аббат Патрокл, житие которого также вошло в «патерик» Григория Турского. Патрокл был сыном жителя Битуриги (Бурже), человека не богатого, но свободного. С 10 лет он стал пасти овец, между тем как его брат Антоний был отдан учиться грамоте, и тот однажды, когда они оба пришли домой пообедать – один из школы, а другой с пастбища – посмеялся над Патроклом: «Посторонись, крестьянин. Твоя участь – пасти овец, а я изучаю грамоту»^[38]. Этот упрек мальчик посчитал идущим от Самого Господа и, оставив стадо, отправился в школу. Благодаря помощи Божией, а также своему прилежанию и хорошей памяти он скоро опередил брата в усвоении грамоты, и по окончании начальной школы его отправили в Париж для обучения у Нуннония, которого ценил сам король Хильдеберт I, сын Хлодвига.

После смерти отца юноша вернулся к матери, которая сказала сыну, что «собирается поискать симпатичную молодую девушку из свободного сословия»^[39] ему в невесты, но Патрокл решительно отклонил это ее предложение и отправился к епископу города Аркадию, попросив его о постриге. Тот, убедившись в твердости его намерения, исполнил его просьбу: совершил над ним постриг и затем посвятил его в диаконский сан. Усердно совершая диаконское служение в кафедральном соборе, Патрокл любил погружаться в чтение Священных книг, подолгу молился и строго постился, так что после службы часто не приходил на общую трапезу с клириками собора, за что выслушал от архидиакона упрек: «Или ты будешь трапезничать со своими братиями, или уйдешь от нас. Ибо не подобает тебе отказываться есть с теми, с кем должен ты исполнять свои обязанности в церкви»^[40]. Эти слова, по-своему справедливые, подтолкнули Аркадия к тому, чтобы, очевидно не без благословения епископа, уйти из Буржа в загородное село Нерис, где он построил себе «молельню, освященную мощами святителя Мартина, и начал обучать детей письму. К нему стали приходить больные – и исцелялись, приходили и одержимые – и они освобождались от бесов»^[41]. В то время он имел уже пресвитерский сан.

Преподобный Патрокл Но душа Патрокла стремилась к уединению, к пустынножительству; он, однако, не решался предпринимать этот шаг, не узнав прежде воли Божией о нем. Тогда он поступил так: заполнил маленькие листочки бумаги, положил их на алтарь и служил всенощные и молился перед ними три ночи, ожидая указания Господня. И, по словам Григория Турского, «великая милость Всеблагого, знавшего заранее, кем он будет, определила быть ему отшельником и судила взять ему листочек, указующий путь в пустынь»^[42]. После этого Патрокл в келье, где он подвизался, устроил женский монастырь, а сам, взяв с собой лишь грабли и обоюдоострый топор, удалился в лесную глушь, в место под названием Медиокант, и там устроил себе пустынную келью.

Но и туда к нему приходили больные и одержимые нечистой силой и по его молитвам получали исцеление и освобождение от сатанинских уз. Об одном из случаев изгнания бесов агиограф рассказывает подробнее: «к нему привели свирепого человека: рот его был широко раскрыт, зубы окровавлены; этими зубами он рвал все, что попадалось ему. Три дня молился Патрокл об этом человеке, распростершись ниц, и тогда силы небесные дали ему знать, что он может умягчить ярость этого человека… и восстановить его здоровье, если сунет ему в рот пальцы и вырвет оттуда злобного духа»^[43]. Он так и сделал, и этим действием изгнал беса из одержимого.

Голос сказал: «Если хочешь созерцать мир, то вот столб: залезешь на него и увидишь все…»

Святой угодник не раз претерпевал опасные искушения: сатана внушал ему мысль оставить пустынь и вернуться в мир. Преподобный молился Богу, прося Его о помощи в преодолении бесовских искушений, и вот однажды во сне ему явился Ангел Божий, и он услышал голос: «“Если ты хочешь созерцать мир, то вот столб: залезешь на него и увидишь все, что там происходит”. И в этом сне был перед ним столб необыкновенной высоты, на который он залез и с которого видел убийства, кражи, прелюбодеяния, все преступления, что совершаются в мире»^[44]. Спустившись во сне со столба, он затем молился Богу о том, чтобы Он удержал его от возвращения в мир с его мерзостями, и с тех пор он уже не помышлял об оставлении пустыни. Спустя некоторое время он построил монастырь Колумбарьен в 8 километрах от своей кельи, поставил аббата собравшейся в нем братии, а сам продолжал жить в пустынном уединении.

Прожив в этой келье 18 лет, Патрокл, позвав к себе монахов из Колумбарьенского монастыря, объявил о своем скором отшествии в иной мир. Когда преподобный преставился, его мощи на носилках отнесли в основанный им монастырь, где он завещал похоронить его. Он скончался в 577 году. На могиле угодника впоследствии совершались многочисленные исцеления: так, слепая женщина по имени Пруденция и одна тоже слепая девочка из Лиможа прозрели, приложившись к его могиле. По молитвам у могилы святого Патрокла от слепоты исцелился также некий Максонид. Одержимые бесами его заступничеством освобождались от сатанинских уз.

Григорий Турский не только написал его житие, но и упоминает о нем в своей «Истории франков»: «В окрестностях Буржа жил затворник по имени Патрокл, бывший в сане пресвитера, человек удивительной святости, набожности и великого воздержания… Вина, крепких напитков… он не пил, а пил лишь одну воду, слегка подслащенную медом; никакого мяса он не употреблял. Его пищей был хлеб, размоченный в воде и посыпанный солью. Взор его всегда оставался ясным… Он постоянно пребывал в молитве, и если он прерывал ее на короткое время, то он или читал, или писал. Своей молитвой он часто приносил облегчение больным лихорадкой, страдающим нарывами или другими болезнями. Но сотворил он много и других чудес… На нагом теле он всегда носил власяницу. Он ушел из этого мира восьмидесяти лет, переселясь ко Христу»^[45].

Богослужение и храмостроительство в Галлии

В Церкви этой страны сложился особый богослужебный обряд

Весь строй церковной жизни в Галлии находился под влиянием Рима и Италии, но не чужд был своеобразия, в некоторых отношениях сближавшего его с православным Востоком. Это замечание относится в полной мере и к богослужебному уставу. В Церкви этой страны сложился особый богослужебный обряд, который так и называется – «галльский», или «галиканский»; некоторыми особенностями он отличался от римского, причем употреблялся также и в православных церквах Испании.

По словам православного богослова американского происхождения иеромонаха Серафима (Роуза), «в наше время были предприняты попытки воссоздать этот обряд, который в VIII–IX веках был вытеснен в Галлии римским обрядом, а позднее совершенно исчез на Западе, но тексты этого периода, дошедшие до нас, передают только общее содержание некоторых служб… Галлийская месса… в некоторых пунктах аналогична восточной Литургии и разнится с римской мессой, особенно бросается в глаза наличие “Великого входа” с не освященным еще приношением и призыв к оглашенным покинуть храм»^[46].

Характеризуя галликанское богослужение суточного круга, иеромонах Серафим (Роуз) писал: «Ежедневный цикл служб совершался в том же порядке, который до сих пор сохранен в Православной Церкви: вечерня, утреня, часы (1-й, 3-й, 6-й, 9-й), всенощная. Специфическое содержание служб (например, какие псалмы в каких службах читать) отличалось от восточного, но общее содержание (псалмы, антифоны, взятые из псалмов, чтения из Ветхого и Нового Заветов, вновь составленные песнопения) было одно и то же. Перед большими праздниками вечерня и утреня соединялись вместе во всенощную. Службы в монастырях бывали обычно длиннее, чем в приходских церквях и соборах», но, замечает он, «в то время даже латинская месса меньше отличалась от восточной Литургии, чем это стало в более поздние столетия, и не возникало никаких проблем в тех частых случаях, когда христианские священники Запада служили Литургию в Константинополе вместе с местными или когда восточное духовенство приезжало в Рим»^[47].

Крипта храма времен Меровингов в Гренобле

Богослужение совершалось в храмах – соборных, приходских, монастырских. Соборные храмы в королевстве Меровингов, как и в Италии, Испании, а также на христианском Востоке, имели обыкновенно вид базилик. Реже этот архитектурный тип применялся при сооружении приходских и монастырских церквей. Некоторые из галльских базилик построены были еще до завоевания страны франками, другие воздвигнуты были уже в правление Меровингов, в VI столетии, правда, ни одна из этих базилик не сохранилась до наших дней в таком виде, который бы давал представление о ее первоначальном облике. Древнейшая из уцелевших галльских базилик – церковь апостола Петра во Вьенне, воздвигнутая в первой половине V столетия, – подвергалась многочисленным повреждениям, разрушениям и перестройкам. От первоначального строения сохранились лишь фрагменты стен и колонки, обрамляющие окна с внутренней стороны.

В «Истории франков» Григория Турского имеется, однако, детальное описание базилики, построенной на его родине в Клермоне, правда, еще в V веке, до прихода туда франков, но в архитектуре галльских церквей ничего не изменилось с завоеванием ее франками, поскольку строителями храмов были отнюдь не варвары. «В… Клермоне, – пишет он, – жил святой Намаций, который после смерти епископа Рустика был восьмым епископом. Он своими стараниями построил церковь, которая стоит и сейчас и считается в городе первой. Ее длина – 150 футов, ширина под нефом – 60 футов, высота до потолка – 50 футов, впереди – круглая апсида, с двух сторон устроены приделы искусной работы, а все здание имеет форму креста. Окон в нем – 42, колонн – 70, дверей – 8. И действительно, здесь чувствуется страх Божий и Его великая слава, а весной верующие вдыхают здесь сладчайший запах наподобие благовония. Стены у алтаря украшены мозаикой, составленной из различных пород мрамора. Через двенадцать лет после постройки здания блаженный епископ отправил в Италию, в город Болонью, пресвитеров за мощами святых Агриколы и Виталия»^[48].

Для совершения крещения строились баптистерии, которые либо пристраивались к храму, либо представляли собой отдельно стоящие здания. До нас дошло лишь несколько церковных строений эпохи Меровингов – это баптистерии или крипты храмов, впоследствии радикально перестроенных и утративших свой первоначальный вид. Сохранились баптистерии V и VI столетий в провансальских городах Эксе, Фрежюсе и Риэ, в которых, подобно современным им баптистериям Италии, использовались колонны, взятые из построек античной эпохи. Баптистерий в Венаске, построенный на рубеже VI и VII веков, имеет своеобразные черты – внутри него апсиды с каждой из четырех сторон.

Стены базилик и баптистериев Галлии эпохи Меровингов, по образцу церквей Италии и Востока, изнутри покрывались мозаичными изображениями и расписывались фресками. Они, очевидно, далеко уступали по художественным качествам мозаикам Равенны, но с достоверностью судить об этом невозможно, потому что все они утрачены, однако о самом факте существования церковной живописи в Галлии V и VI века можно судить по некоторым местам в «Истории» главного свидетеля эпохи Григория Турского.

Рассказав о Клермонском кафедральном соборе, он затем описывает другой храм той же епархии – загородную базилику святого Стефана, построенную женой епископа Намация, – в отличие от Римской Церкви, в VI столетии в Галлии еще не было введено обязательного целибата ни для всех клириков, ни даже для епископата. Чтобы украсить базилику архидиакона Стефана, она, по словам Григория, «взяла книгу, развернула ее на коленях и, читая старое писание его деяний, давала наставления художникам, что им изображать на стенах»^[49]. При этом с ней случилось такое характерное приключение: «Однажды, когда она так сидела в базилике и читала, пришел какой-то бедный человек помолиться и увидел ее. Так как она была одета в черное платье – ведь она была уже немолодой, – он подумал, что она из бедных, достал краюху хлеба, положил ей на колени и ушел. Она не пренебрегла даром бедняка… приняла его… с благодарностью и сберегла. Этот хлеб она предпочитала своей пище и употребляла его каждый день, при этом молясь»^[50].

Рассказывая о своем епископском служении в Туре, святитель Григорий среди прочего замечает: «Найдя стены святой базилики обгоревшими от пожара, я велел городским мастерам расписать и украсить их столь же искусно, как было раньше»^[51]. Сюжеты этих росписей известны из стихов Венанция Фортуната, в которых он описывает базилику: «Это: 1) свят. Мартин, исцеляющий прокаженного поцелуем; 2) он раздирает свой плащ и отдает половину нищему; 3) он отдает свою тунику; 4) Мартин воскрешает троих мертвых; 5) осенив себя крестным знамением, он не дает упасть на себя сосне; 6) большая колонна, упавшая с неба, сокрушает идолов; 7) свят. Мартин изобличает псевдомученика»^[52]. Все это темы, тысячекратно повторенные в церковной живописи, особенно на Западе. Но чтобы судить о художественном качестве фресок эпохи Меровингов, у нас, ввиду их тотальной утраты, нет данных.