Почему я не подписал текст Критского собора «Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром»

Текст епископа Бачского Иринея (Сербская Православная Церковь), одного из участников собора на Крите, а также многолетнего активного участника подготовки Всеправославного собора было опубликован на греческом портале «Ромфея» 8 июля 2016 года. Поводом, послужившим для его написания, стала информация о том, что сам владыка, как и другие сербские архиереи, не подписывал на Крите документ «Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром», вызвавший наиболее острую полемику.

К сожалению, сама форма публикации принятых на Крите документов и характер освещения этой проблемы в прессе создают почву для различного рода кривотолков и искажений истинного положения дел и обстоятельств работы этого форума.

Владыка Бачский Ириней попытался разъяснить ряд вопросов, выразить свою личную позицию и дать оценку, как означенному документу, так и произошедшему на Крите собранию в целом.

***

Ввиду неясности и неуверенности относительно того, кто и почему не подписал этот текст, некоторые архиереи выступили с заявлениями, в которых ответили на вопрос относительно своей подписи, обосновали и аргументировали свой отказ подписать указанный текст.

Относительно написавшего эти строки появилась правдивая новость, что он является одним из тех, кто отказался подписать документ, но для многих братьев оставалось неясным, как и почему это произошло (учитывая, тем более, то обстоятельство, что я в течение десяти лет непрестанно и деятельно принимал участие в подготовке Собора и попытке доработки и исправления одобренных к соборному обсуждению текстов).

Но прежде чем перейти к обещанному ответу, я хотел бы подчеркнуть, что не был единственным из 25 присутствовавших на Соборе сербских архиереев, кто не подписал этот документ (что вытекало из публикаций некоторых «доброжелателей»). Текст не подписало большинство из них. Кроме того, документ не подписали многие другие епископы.

Как следствие, документ является недействительным, ведь согласно действующему с 1961 г. принципу консенсуса, даже если один архиерей не подпишет документ (в то время, как его подпись необходима!), он становится недействительным.

Одна из причин (хотя и не главная), по которой я не подписал текст об отношениях Православной Церкви «с остальным христианским миром», заключается в том, что епископы – члены собора имели право высказаться, но не имели права голоса. На соборе вместо принятого апостолами и заповеданного святыми отцами правила «один муж – один голос» действовало другое правило: «одна Автокефальная Церковь – один голос». Другими словами, имеют право голоса только Предстоятели Поместных Церквей.

Из этого новоявленного правила вытекает следующее:

1. Собор представляется не как Институт одного и единого Тела Церковного, но как парламентское подобие, состоящее из независимых и самодостаточных Церквей;
2. Собрание Предстоятелей Церквей действует, по сути, как коллективный папа (вне зависимости от того, хотим ли мы это честно признать или сознательно закрываем на это глаза);
3. Преднамеренно или нет, но собор умаляется до уровня собрания Предстоятелей Поместных Церквей, которые просто имеют расширенное сопровождение.

Следовательно, единственная разница между православным архиереем и инославным наблюдателем на соборе заключается лишь в том, что первый может говорить по своему усмотрению, в то время как второй сидит молча: ни тот, ни другой не решают ничего. Но в таком случае к чему предлагать тем, кто не имеет права голоса, подписывать документы? Чтобы создать впечатление, что соборная система действует, в то время как она нарушена и бездействует? Или по иной причине? Конечно, я не знаю этого. Единственное, что я могу сделать – не подписать текст, который не выражает мои убеждения.

Но самая главная причина, по которой я не подписал документ – его (по крайней мере, на мой взгляд) экклесиологически двусмысленное и сомнительное содержание, в некоторых местах на грани еретического учения.

Проблемный характер документа заключен не только в самом обсуждаемом предложении, вызвавшем наибольшее число протестов и возражений у участников собора, согласно которому Православная Церковь признает (в более позднем варианте «констатирует») существование в истории «других не находящихся в общении с ней христианских церквей и конфессий», замененном по предложению Элладской Церкви на фразу: Православная Церковь принимает «историческое наименование других не находящихся в общении с ней инославных христианских церквей и конфессий». Конечно, элладская поправка представляется более осторожной и менее опасной как избегающая приравнивания «исторического наименования» и онтологического содержания термина Церковь, однако она кардинально не отличается от первоначального варианта, так как «историческое существование» не означает автоматического признания церковной природы и идентичности за существующими под этим видом церковных или, если угодно, церквеобразных институтов. Просто по акривии православной догматической терминологии в окончательном варианте текста устраняется и исключается возможность двоякой трактовки и неясного допускающего двоякое прочтение языка.

Я откровенно и прямо заявляю, что подписал бы текст в каждой из двух редакций (несмотря на смысловую двоякость первого варианта), если бы только эта фраза была его «ахиллесовой пятой». Однако, весь текст от начала до конца, по моему мнению, является непоправимым и неприемлемым, так как представляет собой несовместимое смешение православных по своей сути положений и «экуменической» по своему духу и интонации терминологии. Мне не хватит времени, если я попытаюсь подкрепить свой тезис доказательствами и примерами.

Лично я полагаю, что следовало использовать термин Церковь только по отношению к римокатолицизму (который странным образом не фигурирует в тексте обособленно, в то время как особое внимание уделяется Всемирному Совету Церквей) в связи с тем, что более чем тысячелетний догматический спор между ним и нами [католицизмом и православием] пока не нашел своего разрешения на уровне Вселенского Собора, а только на Лионском и Ферраро-Флорентийском псевдовселенских соборах. Итак, для начала – пусть я говорю и теоретически – мы имеем право питать надежду, что будущий Вселенский Собор займется проблемой расхождения во взглядах и устранит камни преткновения, то есть Филиокве и появившийся позднее гипертрофированный примат и пресловутую «непогрешимость» епископа Рима. Только в свете подобной перспективы можно вести речь о Церкви Рима, догматических особенностей которой, то есть искажений в триадологическом догмате и экклесиологических нововведений, мы нисколько не умаляем и не замалчиваем. Стоит отметить, что отпавшие во время Реформации от Рима церковные общины удалились далеко и, увы, продолжают удаляться еще дальше как от Церкви Рима, так и от нашей Церкви.

Мы можем, и это даже наш долг, сделать то же, что и Второй ватиканский собор (я специально не ставлю в пример форму и образец православных соборов прошлого). Этот собор сперва исповедовал свою веру: сказал, что Римокатолическая церковь единая, святая, соборная и апостольская, и затем заявил, что в неримокатоликах обнаруживает большее или меньшее число признаков изначального христианства, и в то же время отклонения и недостатки. Особо подчеркивалось, что Православная Церковь и ее члены являются «отделенными братьями» (fratres separati, disiunti), а сама она обладает сущностными свойствами Церкви (Евхаристией, таинствами, священством, апостольским преемством), недостаток же ее в том, что она в должной мере не признает примат папы.

Аналогичную формулировку должен был дать и наш Собор: после начального и базового исповедания веры, согласно которому Православная Церковь единая, святая, соборная и апостольская (этот текст есть в начале обсуждаемого документа), следовало прямо и категорично сказать, что неправославные христиане обладают здоровыми элементами общего древнего Предания, и одновременно им свойственны очень серьезные ошибки в области веры и канонического порядка, из-за которых они и не имеют общения с Православной Церковью.

Особенно в отношении римокатоликов следовало подчеркнуть, что не только догмат о гипертрофированном папском примате и непогрешимости, но и добавление Филиокве в Символ Веры является непреодолимым препятствием для соединения Востока и Запада, и одновременно это главные темы для межцерковного богословского диалога. Если бы мы высказались в подобном ключе, не было бы нужды в половинчатых и убогих выражениях о «историческом существовании» неправославных Церквей и исповеданий и их «исторических наименованиях». Если бы и тогда некоторые Поместные Церкви все равно отказались участвовать в соборе, был бы законный повод искать другие, церковные и внецерковные, причины для их отсутствия. По мне, обнародованные в настоящий момент обвинения против не прибывших на Собор Церквей в якобы беспричинном или преднамеренном отказе участвовать по надуманным причинам, представляют собой уловки, если не большую несправедливость. Чтобы не быть превратно истолкованными и в очередной раз обвинённым, что «предал» (!) или строю из себя самозваного «адвоката» отцам и братиям, которые под разумными и неразумными предлогами не прибыли на Крит, я заявляю, что полезнее для Церкви было бы их присутствие и активный деятельный вклад. В то же время я понимаю тех, кто бьет в набат, возвещая об опасности новых расколов, псевдособоров и разделений вследствие неполноценных, в сущности бедных по своему содержанию текстов, которые ниже по качеству, чем даже документы Второго ватиканского собора, вследствие опрометчивых попыток вмешательства в проблемы брака, поста, календаря…

В то же время я не понимаю и не испытываю симпатии к тем, кто говорит: «Нас не интересуют фанатики, мракобесы, …, ...». Напротив, нас должны заботить все: наши и чужие, близкие и далекие. Как сказано в Евангелии: «Cие надлежит делать, и того не оставлять». Муки совести нашего брата, справедливо или несправедливо впавшего в смущение и искушение, порождают в нас чувство пастырской и человеческой ответственности, солидарности, симпатии… «Не в словах, а более в делах наше благочестие». Но если не искать его и «в словах», его придется искать в «чужих словах, чужих учениях, чужих догматах о Святой Троице».

Отцы Церкви различают два типа богословского языка – «язык догматический» и «язык исповеднический» («язык опровергающий»), но часто используют и язык вежливый, умиротворяющий, благородный, приветливый, тонкий. Классический пример – это поведение святого Марка Эфесского: во время начала диалога между «латинянами» и «греками» он говорил приветливо, указывая на догматические противоречия косвенно и с рассуждением (как видно из его обращения к папе Евгению IV), во время самого диалога продолжил на языке догматической точности и ясности, не оставляя добронамеренный и кроткий тон, в конце же, после печального окончания объединительного собора, он по необходимости и из чувства пастырской ответственности прибег к полемическому обличительному языку.

В свете подобной перспективы наш собор правильно (по моему скромному мнению) приветствовал инославных наблюдателей устами своего Святейшего Председателя, обратившегося к ним братолюбиво и сердечно, а также ради диалога избежал жесткого конфронтационного тона. Однако следовало, и даже более того, было необходимо посредством обсуждаемого текста засвидетельствовать о своей экклесиологической идентичности и самосознании самым ясным, последовательным и точным образом. Этого, к сожалению, не удалось достичь, так как на большинстве подготовительных заседаний в Женеве, несмотря на недовольство многих и острейшую критику текста, документ не подвергся глубокой и широкой переработке, что рекомендовали Предстоятели Автокефальных Церквей, но был, по сути, в неизменном виде направлен для рассмотрения на Соборе, где из-за нехватки времени и единодушия претерпел косметическую поверхностную доработку (если не брать в расчет поправку Элладской Церкви к самому проблемному и пререкаемому положению).

Не будем обманываться и скрывать правду: этот проблемный текст – первая и главная причина отказа четырех Православных Патриархатов участвовать в Соборе, в то же время Сербская Церковь испытывала затруднения и колебалась до самого последнего момента и приняла решения прибыть на Крит по двум причинам: из любви к мученической Матери Церкви – Церкви Константинопольской и в надежде, что недуги и недостатки предсоборного периода будут уврачеваны и восполнены на самом Соборе, то есть, помимо обсуждения текстов, Собор займется насущными современными проблемами: расколами, вызванными «этнофилетическими» и зилотскими мотивами, разрывами евхаристического общения, нарушением некоторыми Церквями канонического порядка, проблемой автокефалии (которая стала головной болью для Церкви) и другими вопросами. Однако ничего этого сделано не было, так как было отвергнуто предложение Сербской Церкви считать прошедшие на Крите заседания первым этапом соборного процесса и провозгласить окончание Собора потом, после обсуждения всей повестки дня с участием всех Поместных Церквей, Собор ограничился несколькими днями работы и потратил немногое имевшееся в распоряжении время в основном на анализ и частичное исправление предложенных к обсуждению текстов без живого, непосредственного и свободного обмена мнениями по горячим вопросам современного Православия.

К великому сожалению, была потеряна благословенная историческая возможность обсудить и начать преодолевать множество вызовов и искушений, стоящих перед нашей святой Церковью, равно как и возможность засвидетельствовать о живом и животворящем церковном Предании, единстве, вселенском характере и соборности Церкви.

Будет настоящим чудом, если Собор встретит желанное всецерковное признание как Святой и Великий. Боюсь, что в историю Церкви Собор на Крите войдет как провинциальное собрание участвовавших в нем Церквей, без более значимого размаха и влияния. Быть может, это даже предпочтительнее, чем полное растворение и исчезновение из исторической действительности.