Каруля – вид на незримое

Из книги «Святая Гора – высочайшая точка Земли», вышедшей в Издательстве Сретенского монастыря. Книга владыки Николая – это дневник его путешествий на Афон в 70-е годы XX века и в наши дни, путешествий не столько по физической территории Афона, сколько по его духовному пространству, переносящему из временного во вневременное.

***

Понедельник, ранее утро. К нам зашел один молодой человек, врач-стоматолог по профессии. Мы встречались с ним ранее, на корабле. Он настойчиво предложил нам отправиться в Карулю и посетить келлию одного святого подвижника – отца Гавриила, почившего о Господе два года тому назад.

Приблизительно в 9 часов утра мы (компания из шести человек) отправляемся в Карулю. Мой внутренний, таинственный мир вновь растревожен. Как только я оказываюсь в этой местности, даже просто окидываю ее взором, меня охватывает глубокий внутренний страх. Мне больше не хочется оставаться тем, кто я есть, – земным человеком. Ангельское состояние человека и неземной, небесный опыт его души привлекают меня и представляются мне единственной истиной в этом мире. Все остальное – это не бoльшая или меньшая истина и даже не маленькая или большая неправда. Все остальное в этом мире – это огромнейшая, чудовищная ложь, невообразимый обман, непростительная ошибка. В этих местах, где царствует отречение от мира, обитает живая, здоровая, притягательная, величественная истина.

Мы достигли критической точки. Угол наклона земли у нас под ногами – около 75–80 градусов. Здесь, взгромоздившись на скалы и почти паря в воздухе, примостилась продолговатая келейка небесного человека – отца Гавриила. Монашеская скуфья и изодранный подрясник неоспоримо свидетельствуют о том, что это звериное логово служило кому-то человеческим жильем, и о том, что героический обитатель этого жилища был, в конце концов, немного и человеком, а не бесплотным ангелом.

Вскоре я почувствовал, что сердце мое учащенно колотится. И дело было не в этой огромной высоте, которая сама по себе вызывала у меня головокружение, и даже не в ощущении опасности, которое сопровождало каждый мой шаг. Сама мысль об отце Гаврииле заставляет трепетать мое сердце. Удивление пред его подвигом превышает крепость моего естества. Я смотрю на его одежду, превратившуюся в лохмотья, и лобызаю ее. Точно так же, как эту одежду, он изорвал в клочья свои земные мечты, свою жизнь, свое человеческое естество и предоставил все это Божественной надежде. Я думаю о том, как он жил все эти годы, и плачу. Я думаю о том, как он жил, и молюсь: «Святый угодниче Божий, моли Бога о нас!»

Митрополит Месогейский и Лавреотикийский Николай

Справа мы заметили какие-то цепи в скале: это и есть «Карульский проспект»

Пути мы не знаем. Но около келлии отца Гавриила замечаем более-менее удобную для спуска тропинку и начинаем двигаться по ней вниз. Вскоре встречаем на ней еще трех человек: они возвращаются, так и не сумев добраться до цели. Справа мы заметили какие-то цепи и предположили, что это и есть «Карульский проспект». И правда, держась за эти прикрепленные к скалам цепи и пробираясь среди каменных глыб и опунций, мы благополучно достигли почти ровной площадки, откуда дорога расходилась в трех разных направлениях. Это была местная «площадь Омoния»^[1].

Сначала мы посетили отца Серафима Русского. Словно дикий житель пустыни, смотрел он на нас кроткими, отвыкшими от лицезрения людей глазами. У здешних подвижников зрение обостряется – ведь они держат глаза закрытыми для этого мира…

Из келлии отца Серафима моря не было видно. Со всех сторон буквой «п» ее окружали красные скалы. Они как бы образовывали природную пещеру, дно которой представляло собой площадку размером не больше 15 квадратных метров. Вот ее-то древние подвижники и приспособили под каливу. Храмом служила пещера, а пространство перед ней – келлией, местом для сна, кухней, архондaриком. Келлия была неаккуратная, несколько грязноватая. Повсюду иконы, в основном русского письма. Отец Серафим ничем нас не угостил.

Да нас и было целых девять человек. Мы едва-едва уместились в пространстве его каливы. Это и было его угощением. Выходишь из каливы, и единственный выход, что открывается перед тобой, – это небо. Все вокруг закрывают скалы. С северной стороны – чудесное явление природы: вертикально стоящая скала в виде овала с большим отверстием посредине. Я попросил отца Серафима встать так, чтобы я мог сфотографировать его на фоне этой скалы.

– Я испорчу фотокрафию, – возразил он мне.

Я умоляюще попросил его еще раз, и он согласился. Фотография не была испорчена. В ней весьма скудно запечатлено свидетельство таинственной жизни одного духовного подвижника, но весьма убедительно – легкомысленность и отсутствие глубины одного наивного паломника…

Справа от нас, по направлению к морю, виднелась небольшая калива, построенная прямо на вертикальной скале и прижавшаяся к небольшому выступу в ней. Но самое удивительное, что при этом у нее был и свой маленький дворик с растущим на нем… миндальным деревом. Дойти до этой каливы представлялось делом чрезвычайно непростым. Это было очень опасно. Ближайшие 50 метров предстояло пройти по крохотному уступу шириной в ступню человека. Там жил отец Арсений, переплетчик книг. Ему было не больше 50. Немногословный, несколько резковатый, без лишних улыбок и любезностей. Мы заходили к нему по трое: большее количество людей там просто не могло поместиться. Отец Арсений показал нам свое переплетное дело и без лишних слов дал понять, что нам пора уходить и отправляться в первую очередь в Карулю.

Две каливы цвета ржавчины, стоящие бок о бок на изгибе отвесной скалы на высоте приблизительно 20 метров над морем. Там была корзина, в которой проходящие суденышки оставляли сухари или что-то другое для отшельников, а взамен брали какие-нибудь предметы, изготовленные подвижниками. Вот что представляла из себя знаменитая Каруля^[2], давшая название и всей округе. Там жил отец Пахомий. У одного парня из нашей компании на плече висел фотоаппарат. Отец Пахомий сделал ему строгое замечание, чтобы тот не вздумал снимать. Он был явно раздосадован присутствием неподалеку судна, полного туристок, на котором гид в громкоговоритель описывал «величие этих исполинов духа, отвергшихся суеты мира и удостоившихся уникальных видений и редкой духовной опытности!»

Несомненно, в Каруле нельзя было представить большего кощунства, чем этот отвратительный, чудовищный, сиплый голос, обладатель которого с нарочитой высокопарностью изрекал самые пустые и бессмысленные фразы, которые только можно себе вообразить. К счастью, судно вскоре уплыло.

Отец Пахомий постарался нас угостить. У него было всего-навсего шесть изюминок, а нас – девять человек

Отец Пахомий сказал нам несколько слов, в основном о православной вере и экуменизме. Строгий, ничего лишнего ни в словах, ни в наружности, ни в самом образе его жизни. Его одежда – убогое тряпье. Обстановка вокруг едва пригодна для поддержания жизни и – совершенно свободна от лишних вещей (и эта непритязательность тронула, умилила сердце)… Все кругом старенькое, ветхое, поломанное. Материальная нищета во всей ее славе. Отец Пахомий постарался нас угостить. У него было всего-навсего шесть изюминок, а нас – девять человек. Он выложил изюм в жестяную крышку от банки из-под ванили. Вот и поднос для угощения. Троим из нас угощения не хватило. Они выпили воды. У отца Пахомия в ведре была собрана дождевая вода, и он нам ее предложил. Мы отказывались, потому что выпили бы ее всю. Но он настоял. Стаканом – одним на всех! – стала банка из-под той же ванили. Те, кто съел изюминку, выпили по одному глотку, остальные – по два. Нельзя было допустить, чтобы вода закончилась. В этом месте ее ценность многократно возрастала. Мы заинтересовались, каким рукоделием занимается отец Пахомий. Он показал нам три деревянных гребенки и несколько ножей для бумаги. Мы спросили, сколько они стоят. Отец Пахомий не знал. Мы забрали все и оставили взамен 200 драхм. Он запротестовал – ему показалось, что это слишком много. Теперь настаиваем мы. Отец Пахомий смиренно соглашается. Мы просим у него благословения и уходим.

После каливы отца Пахомия мы собирались отправиться в восточную часть Карули, более удобопроходимую. Там находились каливы, которые мы заприметили, поднимаясь от причала Катунаки к братству данилеев. Но предстоящий нам теперь переход был еще более опасен.

Выйдя от отца Пахомия, мы увидели прямо перед собой две деревянные лестницы, подобные тем, что используют на стройках. Они были прибиты к скале, спускавшейся к морю под наклоном около 60 градусов. В этом месте скала образует природный покатый выступ шириной около 50 сантиметров. На нем, прибитые толстыми металлическими прутьями, и держались лестницы. С левой стороны лестниц, вдоль скалы, на высоте примерно одного метра были протянуты массивные цепи, играющие роль перил. Справа – пропасть. Внизу – море. Высота около 30 метров.

Тропа привела в пещеру, полную человеческих черепов и костей: это были останки древних подвижников

Чрезвычайно осторожно, по одному мы проходим по этой весьма своеобразной тропе –центральной дороге Карули… Уверен: она такая единственная в мире. Протяженность этого перехода около 30 метров. Сразу после него тропа приняла более естественный вид и привела прямо в пещеру, полную человеческих скелетов: черепов, костей. Очевидно, это были останки древних подвижников. Зрелище ужасающее (я в самом деле испугался), но и успокаивающее одновременно: лучше уж лицезреть черепа других людей, чем воображать себе свой собственный…

Через несколько минут мы наткнулись на достаточно аккуратную по сравнению с остальными каливу. Со страхом и трепетом постучали в дверь. Немного подождали.

Послышались шаги. Дверь открылась. В проеме показался старец, весьма необычный на вид. Седые волосы распущены и рассыпаны по плечам. Ввалившиеся красноватые глаза сверкают. Надбровные дуги выделяются на худом лице. Зубы исчезли – видно, им нечасто приходилось перемалывать пищу. Сам – живой скелет. Расстегнутый на шее подрясник на талии подвязан веревкой, словно для того, чтобы поддержать это иссохшее тело. Глядя на этого подвижника, я вспомнил слова из жития преподобного Евсевия (память 15/28 февраля): «Пояс не мог держаться на нем: так исхудало все его тело». Этот старец казался достаточно грязным на вид и вызывал смешанные чувства. Мы пребывали в замешательстве. Сам подвижник и нарушил повисшую паузу:

– Вы православные или… новостильники^[3]?

Самый старший из нашей компании поспешил ответить:

– Правосл… – и осекся, осознав с опозданием, что происходит. Снова повисла неловкая пауза.

Подвижник атаковал нас антиэкуменистическими доводами, разоблачая подстерегающие нас опасности, уговаривал пробудиться и начать борьбу. Мы слушали, склонив головы. К счастью, он не требовал ответа. Даже и не ожидал его. Не было никакой возможности вставить хоть слово. Мы поблагодарили его и ушли. Этого подвижника звали отец Варфоломей. Скорее всего, он был учителем зилотов в Каруле.

Когда мы уже собирались отправиться в путь, один очень добрый, но простодушный монах, отец Марк, который ранее советовал нам зайти к отцу Варфоломею, стал приглашать нас в свою келлию. Мы отказывались, ссылаясь на недостаток времени. Тогда он сам вынес нам лукум – маленькие засохшие комочки времен Колокотрониса^[4] и Бубулины^[5]… Твердые, как галька. Вместо сахарной пудры – пыль, вместо душистого аромата – запах плесени. Но предложено было это кушанье с такой искренней, великой любовью, что стало наивкуснейшим лакомством…