Выпадение из света

Проходя по этой жизни плача, запечатленной мраком и смертью, мы, по мере того как увеличиваются наши земные диоптрии, всё отчетливей видим силу и последствия впадения человечества в грех. Всюду в мире воцаряется зло, так что даже клочочек неба, полученный мною при Крещении, кажется, взвился ввысь во славе, оставив нас бессильными перед накатом девятого вала зла.

Однажды мы отдыхали на берегу Северного моря во время стажировки для докторантов в Англии и, пользуясь отливом, стали углубляться далеко вперед в морские владения, идя по обнажившемуся мокрому и холодному песку. Было завораживающе видеть эту безмерную протяженность ничто, колеблющегося между землей и морем, в узенькой расщелине мизерности, на месте проведения постоянных боевых действий между двумя фундаментальными королевствами, на ничейной земле¹, на заминированной территории, где водная глубь и земная твердь извечно спорят друг с другом за превосходство, циклически и последовательно, в своем неутомимом танце.

Мы всё дальше шагали по песку, когда англичанин, бывший с нами, предупредил нас, что скоро начнется прилив. Однако песок был спокоен, берег далеко, и мы продолжали беспечно идти. Нам хотелось вернуться назад плавно, вместе с приливающей водой к далеким скалистым берегам: «Предел положил еси, егоже не прейдет, ниже обратится покрыти землю»².

И по мере того как вода стала оживать и яростно бросаться назад по нескончаемой песчаной линии, я понял, что прилив идет вовсе не с моря. Вода наступает не линейно вперед по кромке береговой волны, а прибывает откуда-то из земли и наводняет разрушительным образом, идя отовсюду и ниоткуда, невидимая, но вздымающаяся со всех сторон, и сзади тоже, как лавина.   

Мы изо всех сил побежали к скалам, где соблюдалось изначальное перемирие, а вода всё выше поднималась по нашим окоченевшим лодыжкам вверх, к коленям в своем напоре безмолвном, но тем более разрушительном, чем непреодолимей он был. Мы готовы были уже утонуть, а вода была пронизывающе холодной, как бездна смерти по ту сторону ощущений и голоса.

Через полчаса бега мы оказались на холме и с дрожью наблюдали за тем, как тысячи гектаров песка превращались в море в неосязаемом подъеме уровня моря, притягиваемого силой луны, и я сказал себе: всё в мире сем — магнетизм и энергия. Рудиментарными и ребяческими способами я приходил к выводам, сделанным Эйнштейном, ничуть не будучи причастен к физике.

Возвращаясь к нынешней теме, я говорил, что море зла поднимается всё выше, а предел, который Бог положил на пути человеческого лукавства, постоянно отступает с подъемом уровня нашего внутреннего моря. Этот прилив смерти не исходит от нас, но нечувствительно (и через нечувствие) заливает нас отовсюду, так что мы не можем бороться с ним никак, надо только бежать, сколько могут ноги души, от разрушительного наводнения в горы: «На горы, душа, взойдем, иди туда, откуда помощь придет» (второй антифон, глас 5)³.

Зло мира сего, чувствуя, что близится к финишу, становится впредь извержением небытия, всеохватывающим потоком иррациональности, потопляющим души и умерщвляющим их: «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве» (ирмос из последования погребения). Последствия падения в грех присутствуют повсюду и своим тленом заполняют все щели тварного мира. Мы настолько сокрушены, что смерть в наших глазах становится последней манифестацией силы, а горизонт мира сего всё больше сужается, делая нас незрячими ни для одного зарева славы Божией.

Падение — лейтмотив человеческой жизни. Жалкий человек, поклоняющийся идолам и доведенный до бесчувствия, анестезированный морфином века сего, парализованный от своего полета к вершинам, слепой к чудесам Христовым и глухой к болезненным стонам людей, иммунизированный от любого страдания столь далекого ему ближнего, роющийся в закоулках памяти в поисках всё больших оправданий своей злобы. Веру он переделал в суеверие, то есть в ярмарку ценностей, где Бог выставлен на продажу за тридцать сребреников, упование на небесную славу стало для него одержимостью земными благами, любовь изуродовала себя и из духа жертвенности и боли за другого превратилась в переносчицу удовольствий.

Человек падает всё ниже, а онтологическая бесконечность количественного пространства человеческой природы заполняется всё новыми орудиями смерти, делающей нас всё более тяжелыми в не имеющем дна водовороте. Всему угрожает рутина, этот огненный червь привычки, прогрызающий любой духовный металл и превращающий его в прах.

В этом вихревом полете к смерти — или, что уж там говорить, в этой смерти запрограммированной и прогрессирующей — падший человек становится всё более одиноким, ибо отказался от протянутой руки Христа, которая вернула бы его назад, в лодку жизни. Жизнь стала преддверием смерти, погребальной камерой, драпированной материей.

Таковы, в немногих словах, координаты нашего падения в грех, и его последствия ощущаем все мы, начиная с первого всхлипа младенца на солнечном свете и до последнего глубокого вздоха, которым мы предаем душу свою в руки Божии.

Однако существует спасение от такого падения. Стоял я однажды на Святой Литургии, со страхом служа пред святым жертвенником Христовым. От древних и святых я научился, что на Святого Агнца надо смотреть с любовью и не отрываясь, как смотришь на светозарного Младенца, пришедшего с небес спасти тебя из когтей смерти. И, думая о падении, я стал произносить слова на освящение евхаристических Даров, когда священник и верующие коленопреклоненно молят Бога Отца ниспослать Духа Своего Святого и освятить Дары, чтобы они стали Телом и Кровью великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

Падение к Богу — это средство от нашего падения в грех

Итак, я произносил слова: «Еще приносим Ти сию словесную службу (не служение, ибо последнее является общим, а не частным и единичным действием), и Тебя призываем, молим и с умилением к Тебе припадаем: пошли Духа Твоего Святого на нас и на сии предложенные дары, и соделай убо Хлеб сей Честным Телом Господа и Спаса нашего Иисуса Христа…»⁴.

При слове «припадаем» моему внутреннему взору открылся калейдоскоп образов и идей, словно некое излияние мудрости. Падение к Богу — это средство от нашего падения в грех. Падение на землю пред Царем вселенной — лекарство и панацея от наших повседневных падений. Уникальное сокрушение Христа на Кресте и в алтарях Церкви — спасение людей от их сокрушения в смерти и тлении.

Повсюду в Евангелии люди, встречаясь с Богом, припадали к ногам Иисусовым, прося избавить их от смерти. Литургия — это не (только) гимн прославления, не демонстрация византийского великолепия и не театральный показ облачений и драгоценностей, а припадание человечества в онтологической дорожной пыли к ногам Бога. Это осознание ничтожности в нас и тотальности света Владыки. Это признание того, что мы — прах, сидящий в объятиях Неба незаслуженно и не по достоинству. Это сокрушение себя изнутри, чтобы Господь в Евхаристии обновил глину нашей души, обезображенную, потрескавшуюся от духовной засухи.

Причастие — это наше падение в Бога, наше вырывание из цепей и рабства смерти. И неизбежно — когда оно принимается рачительно — боль нашего отрыва от материи и трепет от ощущения того, как Бог становится единым целым с тобой, любя Свое перстное создание любовью, пронзенной до смерти.

В тот миг, когда наше лицо, изуродованное лукавым, коснется дорожной пыли, наши глаза, помазанные брением, откроются для того, чтобы узреть славу Божию.

В действительности вся наша здешняя жизнь есть постоянное выпадение из рая

В действительности вся наша здешняя жизнь есть постоянное выпадение из рая. Младенчество — это выпадение из исихии материнской утробы, молодость — отрыв от себя ради соединения с другим, зрелость — утрата изначальной невинности, старость — отпадение от силы и ожидание смерти, фундаментальное аксиологическое противостояние.

Однако мы можем выбрать, куда и как падать. Мы можем всегда выпадать из внутреннего рая и всё больше превращаться в персть, а можем припадать к Богу, пред Его лице, к Его ногам, чтобы лобзать эти ноги, которыми Он ходил по земле, дабы освятить ее, и руки, которыми Он сотворил вселенную и которые пронзил гвоздями для нас и для нашей жизни. Он пронзил Себя, чтобы нераздельно соединиться на Кресте с естеством человеческим и чтобы никто никогда уже не вырвался из Его объятий.

Итак, не забывайте, прошу вас: жизнь — это падение, однако, падение к ногам Божиим — это возвышение и святая слава, следование смирению Христа и священное объятие с Ним.