Владыка в первую очередь был человек

Владыка Лавр в Дорданвилле. Фото: synod.com

Узнав о происшедшем, пошел к Сашке, он мне в том же угаре заявил – не было бы на тебе мантии, я б с тобой поговорил! Угар – штука заразительная, быстро скинул мантию, (худший урок патристики). Он в ужасе запрыгнул на кровать, сжался в клубок и закрылся локтями. Разговор не состоялся. В тот же день он убежал из монастыря, и вскоре поступил во Владимирскую семинарию, где жаловался на джорданвилльские ужасы, и что его у нас побили, хотя даже пальцем не тронули. Там он тоже не удержался.

Я был тогда помощником инспектора семинарии, после пары подобных историй чувствую, что обязанность держиморды не под силу, попросил Владыку снять с этого послушания, он милостиво снял. Владыка в первую очередь был человек и по человечески всегда в подобных ситуациях шел навстречу, поэтому в Сиракузской епархии священники служили на одном приходе почти пожизненно и никуда не рвались, – от добра добра не ищут.

Из уроков Владыки по патрологии больше всего запомнился один, когда он рассказывал не о святоотеческом опыте, а о своем. Говорил, что старается не принимать поспешных решений, дает им достаточно времени созреть, чтобы потом не раскаиваться, молитва и время все расставляют по своим местам. Этому правилу он всегда следовал, что иногда раздражало некоторых, но в чем, думаю, был один из залогов успеха объединения Русской Церкви.

Жалоб не любил, иногда даже заслуженных, а жалобами его донимали постоянно. Не помню, чтобы он при мне осуждал кого-то, даже людей немало ему досадивших, выражение лица могло измениться, но осуждения не дождешься. За все время раскола никогда от него не слышал слово осуждения в адрес уходивших. В Православной Энциклопедии попросили написать статью про митрополита Виталия. Когда окончил, то редакция решила послать ее владыке Лавру на проверку. Он не желал своего собрата выставлять в неприглядном свете и попросил убрать весь конец статьи об уходе митрополита Виталия в раскол. Они мне ответили, что просьбу Владыки исполнят, но перенесут это в статью о РПЦЗ(В).

После избрания в митрополиты, по возвращении в монастырь, провожал Владыку в его скит, который он полстолетия тому назад построил с о. Геласием (домик этот легко поместится в большинство американских гостиных). Владыка заметно сдал, говорил, что трудно ему нести это послушание, согласился на него только с условием, что управлять будет временно, а потом передаст владыке Илариону. Но все свои послушания он нес до конца, и это довел до победного.

Владыка Лавр очень почитал своего духовника, архимандрита Киприана, и усыпальницу себе устроил рядом ним. Отец Киприан тоже ценил Владыку. Как-то зашла с ним речь о Владыке, отец Киприан говорит – не дай Бог что-то с ним случится, заменить его в монастыре совершенно некем. Хотя тогда еще много было старой, умудренной опытом, братии, вполне способных понести бремя настоятельское – сам отец Киприан, архимандрит Владимир, архимандрит Сергий.

Когда приехал в монастырь, Владыка в епископском сане еще продолжал выполнять свое давнее послушание – работал наборщиком в типографии. Вредная была работа, сидишь, набираешь под грохот линотипа, а под носом подвешенный на цепи слиток свинца плавится и выливается в шрифт, сколько лет он так просидел под этими свинцовыми парами. Владыка Иларион, кстати, тоже прошел через это свинцовое испытание. Типографию Владыка любил, это было его детище, и всегда заботился, чтобы оборудование в ней было самое лучшее. Компьютеры в наборочной завели еще в 1978 г., когда они даже не в каждой коммерческой типографии имелись (первыми наборщиками на них были мы с владыкой Иларионом).

Как-то уже в бытность его митрополитом, в фальцовочной трудяги наши что-то не поделили и одни не хотели работать с другими. Последний номер «Церковной Жизни» лежал сфальцованный, но не вложенный в конверты для рассылки. Владыка уже после повечерия, вместо отдыха сам взялся за отправку. Другие, увидев его за этим делом, тоже включились в работу.

Он не умел поучать речами, но у него здорово получалось личным примером. На полунощницу приходил всегда до начала службы (5 утра), после полунощницы ненадолго шел к себе, а затем возвращался на литургию, и так каждый день. Братскую трапезу и повечерие тоже почти никогда не пропускал. Монастырь был его жизнью, в нем он вырос и его ритмом жил. Когда уезжал из монастыря – нервничал, а когда возвращался, то распускался и благодушествовал, это был его дом. И даже незримое присутствие его в этом доме чувствовалось и наполняло его теплом.

С ним было легко иподьяконствовать. Если все перепутаешь – спокойно поправит. Во время службы никогда из себя не выходил. Вообще, никогда не видел его повышающим голос на кого-то. Очевидно, в нем этой стороны вовсе не было.