«Мой дядя – старец Федор»

В Мало-Малышевском лесу возле Самары много лет тайно подвизались старцы…

О времени, терпении, о Боге…

Лес около Малой Малышевки. Фото: eandrm.xost.ru

Село, откуда родом мои родители, называется Съезжим, потому что это было очень большое село, куда народ съезжался на какие-то советы, на казачий круг. Это же по Самарке проходила граница, за которой, как говорил дедушка, жили уже «басурманы»…

Именно в этом селе в пятидесятые годы свинарка Зоя, мамина подруга, имела видение на озере, которое потом назовут Святым.  В воспоминаниях об этом событии пишется, что она только видела икону Казанской Божией Матери, а взять ее не смогла. Но маме сама она сказала под большим секретом, как было дело. Зою несколько раз забирали к следователям и подолгу допрашивали, требовали, чтобы она отказалась от своих слов. И угрозами заставили хотя бы – коль уж она не хочет отказываться от того, что видела икону в воде, – сказать, что достать образ она не смогла. А потом уже они признали ее психически больной: мало ли что примерещится в таком состоянии. Но икона эта была, и Зоя ее вытащила! А вот где она сейчас – неизвестно…

В селе Красный Восток, куда мы потом переехали, раньше был женский монастырь, в детстве я видела там развалины обители. У меня еще хранится икона моей тетки: этой иконой Тихвинской Богородицы тетку благословила игуменья того монастыря.

Главным человеком детства был мой дед по матери Федор Алексеевич Ильин. Я всегда была с ним: на улице, в доме, на огороде. Теперь уже, прожив много лет, считаю его мудрецом. Никогда не забыть, как он наглядно и просто приводил примеры настоящей добродетели, порядочности, красоты человеческих отношений. Учил, как отличать главное от второстепенного (что тяжелее всего!) и как надо радоваться созидательному труду.

Брат старца Федора казак Иван Алексеевич Кузнецов, убит красными активистами

Кроме здравствующих теток у меня были и дяди, родные братья отца Кузнецовы Иван Алексеевич и Федор Алексеевич. Оба они служили в оренбургских казаках, только Иван был офицером, а Федор простым казаком. Иван был убит по дороге домой между селами Максимовкой и Съезжим. Убит как белогвардеец первыми съезженскими активистами. О дяде Федоре мне сказали только, что он сейчас постоянно молится о нас, своих родственниках, о врагах и о Родине. Из того, как это было сказано, я поняла, что об этом никому говорить нельзя.

Родительская жизнь была заполнена ожиданием вступления в колхоз. На каждое заседание правления колхоза папа, герой-фронтовик, писал заявление о вступлении в колхоз, но всегда при голосовании перевешивало мнение председателя колхоза и председателя сельсовета. И когда папа приходил с поникшей головой, мне было так жалко смотреть на родителей. Мне тогда казалось: наверное, они и впрямь виноваты в чем-то, если открыто и громко не могут доказать, какие они хорошие и правильные.

На мои вопросы дед отвечал сложно для моего понимания. Он говорил о времени, терпении, о Боге.

В 1956 году мы переехали в соседний колхоз «Красный партизан», в поселке Никольском. Никогда я не видела более радостных лиц у своих родителей, когда они вступили в колхоз. Они были довольны: они стали как все. На новом месте всем нам было хорошо и уютно – кроме дедушки. Он молча тосковал по селу, где прожили многие поколения наших предков, быстро потерял зрение и умер в 86-летнем возрасте.

Зимой 1958 года к нам однажды пришла мамина подруга тетя Дуся Офицерова. Мама с ней о чем-то шептались, обе были возбуждены, и их голоса становились громче. Из их разговора я поняла, что умер какой-то незнакомый мне Кузьма. А женщины переживали: как же теперь будет жить в одиночестве Федор? Они даже всплакнули. Когда тетя Дуся ушла, я подошла к маме с расспросами, и она рассказала мне о папиной семье, о раскулачивании и о дяде Федоре.

Два брата

Большая казачья семья Кузнецовых была очень дружной и трудолюбивой. Об этом можно судить уже по тому, что мой папа, самый младший в семье, с семи лет имел такие же обязанности, как у всех взрослых (только, конечно, с поправкой на возраст – посильные ребенку). Дед Алексей Артемович занимался земледелием и откормом скота на продажу. Два взрослых сына служили казаками, а их жены с детьми жили в семье деда. Дочери Прасковья и Лукерья были выданы замуж. Умница и красавица Вера была девицей. Младший сын Петр – мой папа. Оба моих деда в молодости тоже служили в казачестве. Революция перевернула привычный уклад жизни… И крепкие рачительные хозяева теперь считались кулаками, мироедами… Сельсоветчики интересовались местом пребывания папиных братьев Ивана и Федора.  

Однажды Иван тайно посетил дом с печальной вестью. Пропали без вести то ли трое, то ли четверо казаков, среди которых был и Федор. (Скорее всего, сам-то он знал, где они скрылись, но в то время опасно было открывать такие тайны даже самым близким…) Прошло не так много времени, и активисты, подкараулив Ивана, убили его прямо на глазах у его матери.

«Возьми, Господи, на помин всех умерших!..»

Когда началась коллективизация, деду Кузнецову верные люди из сельсовета тайком посоветовали разделить имущество на несколько семей: себе, обеим снохам, сыну. Тогда бы их не раскулачили. Но дед посчитал постыдным последовать этому совету, ведь он был опорой для снох-вдов с малыми детьми, заботился об их содержании. «Да что же обо мне люди подумают, как я отделю сноху, вдову своего сына! Куда ей идти с детками, да кто ей хотя бы скотину будет пасти или еще чем поможет!»

В конце концов у дедушки забрали все: угнали скот, увезли зерно и все, что было в доме. Всех выгнали. Дом разобрали и из него построили в центре села два магазина – промтоварный и продовольственный. Моя мама, младшая дедушкина сноха, была свидетельницей послед-него приезда за зерном.

Когда воз с наполненными зерном мешками выехал со двора, дед Алексей закрыл ворота, снял шапку, перекрестился, осенил крестным знамением ворота и сказал: «Господи, возьми во славу Твою на помин всех умерших и во здравие живущих!» Надел шапку на голову и запел.

Бабушка Васса с плачем вышла на крыльцо, забилась в рыданиях, завопила, увидев оставленное на всех едоков – полмешка зерна. И стала ругать деда: «Что ж ты в этакой беде поешь-то!..» А он ей в ответ: «Старая, старая! Неужели ты не видишь, что я не пою, а плачу!..»

Мама говорила: «Умерли, несчастные, от горя…»  Ну разве можно такое выдержать: одного сына сослали, другого убили на глазах у матери, третий пропал невесть где, отняли кусок хлеба… Все дети, внуки разошлись кто куда, и что там с ними в дальних краях, живы ли – это ведь сейчас у всех телефоны, а тогда и письмо написать лишний раз опасались. А у них душа как открытая рана…

Мы с сестрой, когда в 90-х годах семьям раскулаченных выплачивали компенсацию, сели, подумали – и не стали подавать заявление на выплату этих денег. Ведь все, что у них отняли, дед, получилось, отдал сам – на помин умерших. Не многие могли бы так по-христиански, со смирением принять подобный удар.

«И с сумой на плечах, со слезами в очах…»

Старшие снохи и дочь Вера уехали в Ташкент. Папу как молодого хозяина «кулацкого» хозяйства сослали в Коми АССР на лесозаготовки. Дедушку с бабушкой приютила дочь Лукерья. Эти милые старики не посеяли зерен зла, ненависти и обиды в сердцах своих детей и внуков к отнявшим у них все. Они никогда не произносили фамилий этих людей. Мы им благодарны за это.

С дедом Федором Ильиным, бывало, идем по селу, все с ним здороваются. А напротив жил его ровесник, тоже старый, выходил посидеть на завалинке, но дед никогда не подходил к нему и не разговаривал с ним. Потом уже я узнала, что этот человек непорядочно поступил с ним. Много горя принес… И я сначала написала об этом, я ведь знала и фамилию, и имя-отчество, а потом… вычеркнула. Ведь и у него остались потомки. И им будет больно прочитать такое о своем деде.

А моему дедушке Алексею пришлось пойти побираться по селу. Было очень голодно, и много нищих просили милостыньку Христа ради. Тетя, мамина сестра, рассказывала, что дед крепился до последнего, но когда совсем уж прижимал голод, дедушка Алексей шел с сумой, и невозможно было смотреть на него без слез. Еще недавно он сам принимал и кормил в своем доме нищих, готов был последним поделиться с нуждающимися, – а теперь односельчане закрывали перед ним двери. Многие плакали, стыдно было смотреть ему в глаза, ведь и им чаще всего было нечего положить в его протянутую за кусочком хлеба руку. Но он не роптал: «Бог допустил жить в нужде – значит, надо терпеть. На все воля Божия!»

На кладбище в Съезжем вижу у всех обычные холмики, покрытые травой, а у бабушки с дедушкой – желтенькие цветочки! Маленькие, похожие на лютики… И радуюсь: «Господи, слава Тебе! Как Ты украсил цветочками могилки их – за смирение пред Твоей волей!..»

Паспорт для беглеца

А папа с мамой оказались в Ташкенте… Ташкент, говорят, город хлебный. Да не для всех…

Когда папа был в ссылке, он познакомился там с такими же, как он, «кулаками» с Украины. И надо же: те на свою беду научили его играть в карты, а он и обыграл их. У украинцев было с собой по кисету золота, вот все это золото и перекочевало к папе. Нехорошо, конечно, в карты играть, нехристианское это дело, но, видно, так только и мог он выбраться из гибельной ссылки. Сколько таких же, как он, молодых, здоровых сгинули в тех краях!..

Украинцы ему и говорят:

– Ну, Петро, мы ведь бежать решили! Давай и ты с нами!

Куда же им без золота, с пустыми руками! Вот и взяли с собой еще одного беглеца.

Я потом спрашивала:

– Папа, они же могли тебя убить и отнять все золото!..

– Дочка, но они же не были злодеями.

А так в школе в то время учили: раз богатые, значит, самые плохие люди, от которых чего угодно можно ждать…

И вот пока вместе бежали, папа расплачивался за еду и кров выигранным золотом, а добрались до железной дороги – тут купили билеты и простились. Им в свои края, папе в свои.

Папа пришел домой ночью, но в избу не пошел: легонько постучался в окошко, мама вышла к нему. Два дня он в сенях прятался, а потом потихонечку уехали с мамой в Ташкент. Мама устроилась на работу, а папа не мог устроиться, ведь у него вместо паспорта была только справка, и та на имя двоюродного брата. Долго они скитались по чужим углам, но как-то он попал в облаву. Облавы тогда часто проводили, выискивали «преступников». И в тот раз очень многих таких безпаспортных забрали, согнали всех в подвал и вызывали по одному на допрос.

Папе пришлось долго ждать, и все это время он читал молитвы. Уже глубокой ночью подошла его очередь, папу вызвали на допрос. А в кабинете перед ним оказался, как ему показалось, очень порядочный человек средних лет. Папа уже так устал от лжи, а тут увидел в этом следователе хорошего слушателя и… все рассказал ему без утайки. О том, что он считается раскулаченным и бежал из ссылки, что теперь живет по чужой справке, не может устроиться на работу. У него еще была с собой на всякий случай зашита какая-то денежка – и он положил деньги на стол. Его опять увели в подвал. Наутро всех взятых в облаве разделили – кого куда, а папе отдали… новенький паспорт на его настоящие фамилию, имя и отчество. И отпустили.

Папа потом говорил, что это, наверное, по молитвам Федора все так благополучно обошлось. А может быть, и сам тот следователь тоже пережил подобное горе и пожалел отца? Ведь за побег полагалось суровое наказание…

Папа и мама с новенькими документами поехали в Оренбургскую область, на новостройку в Каргалу. Там у них родился второй ребенок, а вскоре началась война, и папа ушел на фронт, а мама с двумя детьми вернулась к своему отцу в Съезжее. Вот тогда-то она узнала о том, что Федор не пропал без вести, а с товарищами по духу покинул службу, дом, семью – ради Бога.

Пещерники

Старшим среди этих тайных молитвенников был Кузьма. Поселившись в степи, в землянке, они молились. Сколько конкретно они там прожили, мама не знала. Иногда отшельников навещали крестьяне из близлежащих сел, и однажды предупредили, что НКВД собирается их арестовать. Они быстро собрались и ушли в Мало-Малышевский лес. В 50-е годы в лесу остались жить только двое – Кузьма и Федор. Вот поэтому мама с тетей Дусей были так расстроены кончиной старца Кузьмы и безпокоились за судьбу и одиночество Федора.

Шли годы. Я знала, что родители иногда передают одежду и сухари надежным  людям, которые посвящены в эту тайну. Умер старец Федор в преклонном возрасте 16 апреля 1974 года.

В 2000 году в нефтегорской районной газете «Луч» священник Николай Советкин рассказал о людях, живших и молившихся в степи, конкретно о Кузьме. Теперь уже стало традицией, что на третий день Троицы священники окрестных сел вместе с прихожанами посещают это место.

Мне очень захотелось узнать о своем дяде Федоре. Я стала расспрашивать родственников, но они ничего не знали, видимо, страх перед арестами не позволил взрослым посвящать в эту тайну детей. А тех, кто ее знал, уже не было в живых.

Тогда я поехала в Малую Малышевку, встретилась с очень доброжелательным священником Александром Любых и матушкой Галиной, рассказала всю эту историю. Сами они ничего прежде не слышали об этом, но обещали помочь хоть что-то выяснить в расспросах у прихожан.

Прошло немного времени, и они мне позвонили: одна женщина приходила к священнику с воспоминаниями. И вот в один из выходных дней я встретилась в Мало-Малышевском Михаило-Архангельском храме с прихожанкой Прасковьей Алексеевной Ильиной. Она рассказала, что когда она была в детском возрасте, напротив их дома в Малой Малышевке жила семья Ивана Соловьева. Эту семью называли пещерниками за то, что Иван был близок к людям, которые жили и молились в лесу, – их в селе тоже называли пещерниками. Сами эти отшельники старцами себя не считали, и в народе их называли пещерниками, потому что жили они в какой-то пещерке. Благочестивые люди несли к Ивану продукты и одежду, а он относил все это старцам. Встречался он с пещерниками, будто бы уходя в лес за грибами. Много неприятностей и насмешек терпел он от односельчан. У Соловьевых было две дочери, которые теперь уже умерли, а внуки живут в Самаре.

А когда дядя Федор умер, мама спросила у одного старого священника, как правильно деверя поминать. Он выслушал и сказал: «Поминайте как старца Феодора». И ведь он провел в подземных кельях в молитвах около пятидесяти лет! Практически в затворе…

Прозорливый старец

Во время разговора к нам присоединилась еще одна сельчанка (насколько помню, ее фамилия Зотова) и поведала еще две истории.

Как-то один мужчина встретил в лесу необычного старца, который попросил его никому не рассказывать о нем. Но мужчина сразу по возвращении домой выложил все соседу. Они решили вдвоем, на мотоцикле, искать старика. Целый день потратили на поиски, но безуспешно. А ночью мужчину парализовало, и он уже никогда не смог говорить.

Дед Алексей и бабушка Васса Кузнецовы, родители старца Федора

Женщинам предложили попить чаю, на стол перед ними положили по яичку. Та, что с горем пришла, разбила яичко и съела, а у другой яйцо оказалось несвежим, и она с недоумением смотрела, куда его деть. На это старец прозорливо сказал ей: «А что же ты гостей угощала негодным мясом? Теперь подумай…» Тут-то и припомнила она, как незадолго до этого она на праздник накормила гостей мясом подохшей свиньи. Пожадничала…

Были и еще случаи, когда летом в лесу кто-то из жителей окрестных сел неожиданно встречал незнакомого старца.

В маленьком поселке не то что друг друга – и родственников односельчан всех знают. Однажды маме сказала соседка: «Знаете, такой странный худой старик в серых одеждах, очень старый, часа два стоял около вашего огорода и смотрел на ваш двор. Все стоял, опираясь на палку, и смотрел…»

И мама сокрушалась: «Как же так, ведь это он был, Федор, – да что ж мы-то не знали, не вышли к нему!..»

Теперь его давно уже нет. По слухам, перед смертью он благословил молившихся с ним молодых мужчин идти в монастырь. Женщина из Утевки, от которой я услышала о том, что со старцем были и два молодых монаха, сказала: «Там еще остались монахи…» Мне никто не говорил этого, но что-то мне подсказывает, что и пещерка у них была не одна.

Где похоронены старцы?..

В 1974 году на 1 мая я приехала к маме в поселок, и она плачет: «Все, Валя, некому о нас больше молиться…» Верные люди сказали ей, что 16 апреля старец Федор отошел ко Господу. И мама мне со слезами говорила: «Валя, молись, ты только молись, ведь теперь о нас больше некому молиться!..» Ведь сколько в нашей жизни было всяких невзгод и бед – и все как-то обходилось. Вот плохо, плохо, а как-то вдруг – все хорошо. И мама была уверена, что все милости Божии были нашей семье по молитвам Федора. Да еще за дедушкин поклон с отнятым у него зерном…

Я очень много ездила по своим родственникам, расспрашивала о старцах-пещерниках, но никто ничего не смог мне рассказать. Это мама моя была из очень религиозной семьи, и она была посвящена во многие тайны, а другим опасались говорить о таком. Но, может быть, еще живы люди, которые точно знают, где укрывались старцы, где похоронены – чтобы можно было именно там поставить крест, помолиться.

Неизвестно, где могила старца Федора, где похоронен старец Кузьма. Возможно, оба они покоятся где-то в одном месте, укрытом от людских глаз. Ради чего я и пишу все это: может быть, кто-то сохранил в своей семье верные сведения и сможет открыть, где похоронены старцы.

На снимках: брат старца Федора казак Иван Алексеевич Кузнецов был убит красными активистами; дед Алексей и бабушка Васса Кузнецовы, родители старца Федора.