Житейское море

Жизнь Средиземноморской цивилизации – финикийцев, греков, римлян и т.д. – была тесно связана с морем. С водной стихией жизненно необходимо было ладить, чтобы ею пользоваться во благо. Но во все времена морская пучина даже у опытных мореходов вызывала страх, тая в своей глубине непредсказуемую разрушительную силу. Апостол Павел, путешествуя с проповедью христианства по Средиземноморью, трижды терпел кораблекрушение, ночь и день проведя «во глубине морской» (см. II Кор. 11, 25). Как образ моря преломился в богослужебных текстах, пришедших к нам из средиземноморской Византии, рассказывает ведущий рубрики диакон Михаил Асмус.

Урок Ионы

Немного наберется дней, когда за богослужением в храме не вспоминали бы о том, как ветхозаветный пророк Иона, не покорившийся Божию велению, тонул в море – событие поучительное уже само по себе (см. Ион. 1). История с Ионой всплывает с удивительной регулярностью в ирмосах шестых песней канонов. Дело в том, что, будучи «во чреве китове» (словом «кит» по-древнегречески называется любое крупное морское животное), Иона осознал свою неправоту пред Богом и облек мольбу о спасении в пророческую песнь – одну из десяти песен, выбранных из текста Библии для богослужения и легших в основу византийского канона.

Содержание скорбного вопля Ионы (Ион. 2, 3-10) условно делится на две части.

В первой пророк потрясен постигшим его наказанием: из чрева адова – вопль мой – «я возопил из глубины ада» (ст. 3); отвергл мя еси во глубины сердца морскаго, и реки обыдоша мя – «Ты вверг меня во глубину – в сердце моря, и потоки окружили меня» (ст. 4); бездна обыде мя последняя – «окружила меня самая глубокая бездна» (ст. 6); снидох в землю, еяже вереи ея – заклепи вечнии – «я сошел в землю, скрепы которой – заграждения вечные» (ст. 7). Здесь ветхозаветный певец сближает понятия ада, морской пучины и могилы, оценивая свое состояние как близкое к смерти.

Во второй части Иона находит подкрепление в молитве Богу: Да взыдет из истления живот мой – «да восстановится жизнь моя из смерти» (ст. 7), да приидет к Тебе молитва моя – «да дойдет до Тебя мольба моя» (ст. 8) и аз со гласом хваления пожру Тебе – «я с хвалебными восклицаниями принесу Тебе жертву» (ст. 10). Главная идея этой части – упование на Бога, молитва и жертва.

Ирмосы шестой песни, в поэтическую задачу которых входит плавно связать библейскую историю с духовной жизнью христианина, используют понятия моря, бездны, кита или зверя как метафоры пребывания во грехе, духовной смерти. А молитва Ионы о спасении его жизни переплавляется в молитву христианина об избавлении от греха:

Во глубине греховней содержимь есмь, Спасе, и в пучине житейстей обуреваемь; но якоже Иону от зверя – и мене от страстей возведи и спаси мя (ирмос 2-го гласа).

В более свободной переработке имя пророка может даже не упоминаться прямо, но однажды заданная тема остается доминирующей:

Очисти мя, Спасе: многа бо беззакония моя («ибо многочисленны беззакония мои»), и из глубины зол («[греховных] злодеяний») возведи, молюся… (из ирмоса 8-го гласа).

«Бездна бездну призывает»

Однако греки, сочинявшие каноны, не были бы греками, если бы не подвергли тему диалектической обработке. К этому побуждало и непрестанное удивление перед Божественным Промыслом, проявившимся в деле спасения человечества Христом:

В бездне греховней валяяся («лежа»), милосердия Твоего призываю бездну: от тли («тления, смерти»), Боже, возведи мя.

В этом сильном сравнении – до конца не постижимая бездна христианского богословия: возвратить человеку достоинство, которого он лишился в грехопадении, способно только неизмеримое милосердие Бога, умалившаго («истощившего») Себя и принявшего зрак раба («рабский [т. е. человеческий] вид»). Таким образом, морская пучина, или бездна, становится уже не только символом греха, но и противоположным ему символом безбрежной любви Христовой к нам, утопающим в этом самом море греха. Море греха перекрывается морем любви.

Тихая гавань

Уже в III веке толкователи Священного Писания видели в Ноевом ковчеге символ Христовой Церкви, спасающей и спасающейся среди мирской суеты и злобы. А якорь, схожий по своей форме с Крестом, служил символом надежности христианской веры против ветров лжеучений. В этом «корабельном» контексте особенно пронзительно звучит еще один словесный образ, принадлежащий, возможно, прп. Иоанну Дамаскину (VIII век):

Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве! – «Видя, как на море жизни поднимается буря искушений, я, поскорее приплыв к Твоей тихой гавани, взываю к Тебе: вызволи от [духовной] смерти жизнь мою, Многомилостиве!» (ирмос 6-й песни 6-го гласа).

В образе тихой пристани предстает нам Сам Христос, называемый в другом древнем гимне Светом Тихим (т. е. мягким, неярким, в отличие от палящего и знойного). Тот, Кто, как овца, веден был на заклание, и как ягненок пред стигущими его, был безгласен (Ис. 53: 7), не крикливо зазывает, но кротко приглашает в Свои полные любви объятия: Приидите ко Мне, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы… (Мф. 11, 28).

Нет ничего приятнее возвращения домой из долгого морского странствия.

Нет ничего теплее встречи с любящими тебя и любимыми тобою.

Нет ничего надежнее – бросить свой якорь в тихой пристани Христовой.