Норберт Кухинке. Ни слова об «Осеннем марафоне»

Норберт Кухинке хорошо известен в России как актер, исполнивший роль иностранца-слависта в фильме «Осенний марафон». Видя знакомое лицо, мы сразу вспоминаем его героя и улыбаемся. С одной стороны, это хорошо, но с другой — грустно. Грустно оттого, что о Норберте мы знаем очень мало. А ведь он — известный журналист, много лет работавший в уважаемых изданиях, в том числе в журнале «Шпигель». Кухинке — глубоко верующий человек. Уже долгое время Норберт, хотя он и католик по вероисповеданию, участвует в строительстве первого православного монастыря в Германии, активно популяризирует на Западе православную музыкальную и художественную культуру. Кухинке — из тех, о ком, узнав чуть-чуть, хочешь узнавать все больше и больше…

«У меня тут маленький раскардаш», — с этими словами Норберт проводит в свой кабинет. Эта едва заметная отсылка к «Осеннему марафону» с его стороны не случайна. В свое время эта роль открыла молодому немецкому журналисту Кухинке путь к познанию России. Путь, который если уж начался, то продолжается всю жизнь. Кабинет Норберта завален русскими книгами и журнальными подшивками. Берлинская квартира с московским содержимым. И хозяин ее — немец, обрусевший со всей свойственной его нации основательностью: жену, тоже немку, зовет Катей, воспитывает приемную дочь из России, частенько наведывается в свою квартиру в центре Москвы и привычно ругает столичные пробки.

Разговор, начавшийся с хохм, поговорок и этимологии модного словечка «замкадыш», плавно переходит в серьезное русло. Норберт кивает на стопку бумаг на столе. Эта стопка — проект церкви для строящегося в 90 километрах от Берлина Свято-Георгиевского монастыря.

— Кризис — он везде, — вздыхает журналист. — Вот и строительство мы вынуждены временно приостановить…

Свято-Георгиевский монастырь — любимое детище Кухинке, главное дело его жизни, логичное воплощение его русофильства. Норберт любит говорить о сопровождающих его неслучайных совпадениях, связанных с именем Георгий.

— Мое второе имя — Георг, в паспорте так и записано — Норберт Георг, в честь святого Георгия. Так звали и моего крестного отца. Вот мне и покровительствуют двое святых — Норберт и Георг, то есть святой Георгий Победоносец.

— Путь к созданию обители начался не вчера, — Норберт подлил себе чаю и откинулся на спинку кресла. — Я родился в Силезии. После войны эта территория переходила к Польше, и немцев выселяли с родных земель — было трудно и очень страшно. Во многих городах этнические немцы были обязаны носить на одежде отличительные знаки, чаще всего белую повязку на рукаве. Такую повязку носили и мы. Мой отец работал на принудительных работах на шахте. Потом почти всех немцев выселили, и на эти земли пришли поляки и украинцы, которые всю жизнь занимались сельским хозяйством, поэтому пришлось оставить часть немцев, чтобы они работали в шахтах и учили приехавших… В этой деревне до 1946 года жили только немцы, а после войны, когда стали переселять, деревня заговорила на русском, украинском, белорусском, польском. Тогда я заинтересовался Россией. Страной, с которой мы воевали и которая победила.

В соседней деревне был прекрасный монастырь ХIII века. Почти всех монахов разогнали или переселили, но некоторые все же остались. Один из них был родом из Южного Тироля. Его не могли переселить из-за итальянского гражданства. Этот монах был блестяще образованным аристократом, причем с демократическими взглядами. Именно он ввел меня, если так можно выразиться, в религию и в мир веры.

Я рано понял, чтó именно среди послевоенного ужаса нас больше объединяет, чем разъединяет, — это вера в Бога. Ведь корни немецкой истории и культуры, так же как и русской, — христианство. Два таких народа должны дружить, а не воевать. Поэтому я стал журналистом. Ведь журналист все-таки имеет на людей большее влияние, чем обычный человек, а мне хотелось повлиять на ситуацию хотя бы немного, в меру моих сил.

— Немецкие СМИ любят представлять Россию исключительно как страну бомжей и олигархов. Как Вы думаете, почему эти стереотипы так сильны?

— Расслоение российского общества — благодарная тема для западных журналистов. Я внимательно слежу за прессой и вижу, что многие журналисты рассматривают и оценивают Россию неправильно. Но современная журналистика, как ни печально, — это вопрос тиража. Многие корреспонденты считают, что справедливая оценка того, что происходит на самом деле, — не самое важное, а важнее пресловутый тираж.

— Вы работали в журнале «Шпигель» во времена легендарного главного редактора Рудольфа Аугштайна, человека, которому не была безразлична судьба России.

— В войну Аугштайн был очень молодым солдатом. Он, как и многие, видел ужасы фашизма и понимал, что и мир вообще, и Россия в особенности очень пострадали. Он искал свой путь, который в итоге привел его к русофильству. Такая душевная потребность — любить Россию — сформировалась у многих людей из поколения, пережившего войну. Кстати, не только «Шпигель», но и «Штерн» поддерживал новую политику Вилли Брандта в отношении Востока и России, политику «открытых ворот».

— Рудольф Аугштайн многое сделал для России, за что низкий ему поклон и вечная память. Как Вы полагаете, зачем ему это было нужно?

— Он понимал, что Россия — это важный как с исторической, так и с политической точки зрения фактор мировой политики. Да и чувство вины за Вторую мировую войну сыграло важную роль. Наши с ним убеждения во многом совпадали. Когда я только приехал в Москву в 1973 году, то договорился с МИДом поехать в Сибирь, чтобы сделать репортажи оттуда и помочь с публикацией «Архипелага ГУЛаг» Солженицына. Тогда была сложная ситуация, но Аугштайн говорил, что, несмотря на это, мы как журналисты, обязаны печатать такие вещи. Я помню, он задал мне вопрос: если бы мне пришлось решать, следует ли печатать «Архипелаг» или нет, то какое бы я принял решение, если бы в этот момент работал в Германии.

Я тогда ответил, что объективно — напечатал бы, а субъективно — нет. В 1973 году я работал всего полгода в СССР, мои планы поехать в Сибирь и сделать серию репортажей не удалось реализовать. Кроме того, как я узнал позже, после публикации «Архипелага» в ЦК обсуждался вопрос о закрытии корпункта «Шпигеля» и о моей высылке обратно в Германию.

— Вы упомянули о так называемом комплексе вины за Вторую мировую войну. Насколько актуально это для современных немцев?

— Некоторый комплекс у современных немцев есть, но он все слабее и слабее, что, в общем-то, правильно. Уже нет личного, сопричастного чувства вины. Есть желание государства помогать, делать все возможное, чтобы этого больше не повторилось никогда. Но некоторые, увы, спекулируют на этом.

Например, среди моих знакомых есть учителя. Им известны случаи, когда родители-иностранцы обвиняют учителя в предвзятом отношении к их ребенку, который объективно не очень хорошо успевает в школе.

Ну и болезненная тема — еврейское население Германии и холокост. Все прекрасно понимают — то, что произошло с евреями, — ужасно. Но, к несчастью, спекуляции на этом тоже случаются.

Мне кажется, что пройдет еще немного времени — и определятся приоритеты, все встанет на свои места. Люди перестанут в своих целях пользоваться чувством вины немцев, приписывая им сразу и расизм, и антисемитизм, которых в Германии нет.

— Норберт, у Вас много русских друзей. Ваши увлечения духовной музыкой и русской иконой воплотились в книгах и фильмах о России. Вы открываете для немцев красоту и силу русского церковного искусства. У Вас не было мысли принять Православие?

Я католик, но это не мешает мне чувствовать православие и понимать, что происходит во время службы. Когда я слушаю русское духовное пение или смотрю на православные иконы, у меня бегут мурашки по телу.

Первую икону я купил в двадцать четыре года. Это была икона святого Георгия Победоносца, почитаемого как в России, так и в Германии. С нее и началось мое собрание, а возможно, и путь к монастырю во имя святого Георгия.

А русский церковный хор я впервые привез в Германию в 1988 году. Это было непросто, мы добивались разрешения почти десять лет. И потом я увидел слезы на глазах немцев… Концерты проходили в самых больших соборах в Германии. До этого немцы знали только «Калинку» и хор донских казаков. Они, католики и протестанты, выходили с концертов потрясенные. Через православное искусство им открылась частичка русской души.

— Так ли сильно отличаются русский и немецкий характеры, как принято считать? Что Вас привлекает в русских и приобрели Вы какие-нибудь, с Вашей точки зрения, русские черты?

— Немцы сентиментальны. Ведь Германия — родина романтизма. Но они и рациональны одновременно. Наверное, потому, что Германия не такая большая страна, как Россия. Немцы всегда пунктуальны, а у русских прекрасное чувство юмора. Немцы многие вещи понимают буквально, а русские наивны, как дети. Если утратить в душе детство, то легко потерять способность к импровизации, или, как сейчас говорят, лишиться креативности. Эту детскость все замечают в русских. Русские, даже наделенные властью и обладающие деньгами, остаются детьми и ведут себя как дети. Как дети, нашедшие свою игрушку. А немец будет следить за своим авторитетом, обдумывать каждое слово, каждый шаг… Даже с русским банкиром можно шутить, а с немецким — нет. Русские более натуральные, более естественные — что мне очень нравится, а мы уже утратили эти качества… Хотя бывают и исключения. Мне во многом комфортнее с русскими, и я по натуре скорей русский, чем немец. Хотя я не смог бы написать свои книги по-русски, выразить свои мысли так, как я могу это сделать на немецком. Правда, я не приобрел эти черты, мне кажется, что они у меня с рождения.

— Вы — верующий человек. В последние годы все очевиднее становится конфронтация Церкви и секуляризованного мира. Как Вы думаете, нужно ли с этим что-то делать? Как, с Вашей точки зрения, должны вести себя в этой ситуации христиане?

— Мир сегодня более свободный, что не может не радовать. Но налицо упадок духовности. В Берлине, например, более десятка конфессиональных школ, и многие родители стремятся отдать туда своих детей. Папы и мамы хотят, чтобы дети пришли и в Церковь. Потому что именно Церковь сегодня является проводником морали. Она учит различать добро и зло. Сегодня многие стали это понимать. Если нет духовного начала, единства, то гибнет семья, а ведь она является маленькой клеткой всего организма — государства.

Страна и общество должны повернуть людей к Церкви как к проповеднику моральных ценностей, но и Церковь в современном обществе должна стать более активной в своей проповеди.

— Насколько современные немцы — верующая нация?

— Сейчас в Германии многие уходят из сект, возвращаясь в Церковь, потому что в сектах нет консервативного начала и, значит, утрачивается духовность. Сегодняшней молодежи это тоже не нравится. Рядом с моим домом в Берлине есть большой католический храм, и он всегда полон. Среди прихожан много молодых семей, молодежи. Мы явно наблюдаем ренессанс религии в Германии.

— Норберт, а сейчас у Вас есть, как в детстве, какая-нибудь мечта?

— Конечно! Мне хотелось бы еще написать книгу, снять фильм, но главное — я хочу, чтобы монастырь, в который вложено так много моей души, да и не только моей, был наконец достроен!

Я мечтаю, чтобы в монастыре встречались немцы и русские, православные и католики, политики и духовные лица. Место, где идет строительство, — замечательное. Там хороший климат, великолепная природа, удивительная атмосфера. Ведь психологический комфорт — это половина успеха, причем как в политике и экономике, так и в жизни каждого человека.

Сейчас я ищу благотворителей среди немцев, хотя в Германии, как и в России, — кризис… Многое сделано, многое делается, но этого недостаточно. Нужны средства. Мы не теряем надежды и верим в то, что помощь придет. Если у человека есть мечта — нужно гореть этой мечтой. Если я не горю, то как я могу зажечь других? Если хоть чуть-чуть засомневаться — ничего не получится, но я уверен, что это не про нас!

Беседовала Елена Жохова
Фото Екатерины Соловьевой