Криптопародии Гоголя и Достоевского на «письмо Белинского к Гоголю»

Виссарион Белинский

Нетрудно заметить, что в тексте второго тома «Мертвых душ» есть проявления прямой полемики с критиком, в том числе и с его «зальцбруннским» письмом к Гоголю. Ее можно, в частности, видеть в речах Костанжогло о том, насколько крестьянским детям нужна грамотность: «А вот другой Дон Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился: “Что это, говорят, батюшка, такое? Сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один”. Ведь вон что вышло».[i] Это, очевидно, ответ Гоголя, в том числе и на слова Белинского из письма к нему: «в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать вам на это? Да простит вас ваш византийский бог за эту византийскую мысль, если только, передавши ее бумаге, вы не знали, что творили…». [ii] Как известно, на страницах, посвященных имению Кошкарева, Гоголь дал прямое развенчание социалистических идей, приверженность к которым сквозит во многих статьях Белинского.

Однако во втором томе «Мертвых душ» есть также и элементы текстуальной криптопародийности по отношению к Белинскому, причем именно к его «зальцбруннскому» письму. В частности, она проявляется в главе о Тентетникове: «Два философа из гусар, начитавшиеся всяких брошюр, <…> да промотавшийся игрок затеяли какое-то филантропическое общество, под верховным распоряжением старого плута и масона и тоже карточного игрока, но красноречивейшего человека. Общество было устроено с обширной целью – доставить прочное счастие всему человечеству, от берегов Темзы до Камчатки <…>. В общество это затянули его два приятеля, принадлежавшие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые от частых тостов во имя науки, просвещенья и будущих одолжений человечеству сделались потом форменными пьяницами. Тентетников скоро спохватился и выбыл из этого круга» (здесь и далее курсив мой – С.К.).

Этот же образ использован в другом месте второго тома «Мертвых душ»: «В числе друзей Андрея Ивановича, которых у него было довольно, попалось два человека, которые были то, что называется, огорченные люди. Это были те беспокойно странные характеры, которые не могут переносить равнодушно не только несправедливостей, но даже и всего того, что кажется в их глазах несправедливостью. Добрые поначалу, но беспорядочные сами в своих действиях, они исполнены нетерпимости к другим. Пылкая речь их и благородный образ негодованья подействовали на него сильно. Разбудивши в нем нервы и дух раздражительности, они заставили замечать все те мелочи, на которые он прежде и не думал обращать внимание». [iii]

Гоголевский образ «огорченных людей», исполненных «нетерпимости к другим» и «духа раздражительности» – это в какой-то степени реминисценция из переписки Белинского с Гоголем. В своем первом письме к Белинскому – от 8 (20) июня 1847 г.– сам Гоголь называет его статью о «Выбранных местах…» «голосом человека, на меня рассердившегося», далее варьирует этот оборот: «глазами рассерженного человека», затем упоминает о логике, которая «может присутствовать в голове только раздраженного человека». Он также пишет: «Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте моей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, этого я покуда еще не могу сам понять. Восточные, западные и нейтральные – все огорчились» (XIII, 326-328).

Между прочим, именно с фразы: «Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги» – начинается и письмо Белинского к Гоголю. [iv] Далее этот мотив также проходит через все письмо Белинского: «Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б все дело заключалось только в нем; но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства», «Я не в состоянии дать вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила ваша книга во всех благородных сердцах…», «И это не должно было привести меня в негодование?..». [v] Отметим, что выражения «раздраженный человек», «негодование» и особенно люди, которые «огорчились», почти буквально совпадают с текстом второго тома «Мертвых душ».

Впервые эту реминисценцию из письма Белинского к Гоголю и одновременно автореминисценцию из собственного письма Гоголя к Белинскому заметил Ф.М.Достоевский, который ее, естественно, нигде не отмечал, но зато использовал. В «Селе Степанчикове» он не только пародировал личность и творчество Гоголя (в значительной степени опираясь при этом на сатирическую поэтику самого Гоголя), но и в какой-то степени развивал криптопародийность, отчасти реализованную самим Гоголем во втором томе «Мертвых душ». Как отметила Н.Н.Мостовская, следующие строки во «Вступлении» к «Селу Степанчикову» посреди рассказа о многочисленных, в том числе и литературных неудачах Опискина: «Фома Фомич был огорчен с первого литературного шага и тогда же окончательно примкнул к той огромной фаланге огорченных, из которой выходят потом все юродивые, все скитальцы и странники» (3, 12; курсив мой – С.К.) – представляют собой реминисценцию из второго тома «Мертвых душ». [vi]

В моей статье «”Село Степанчиково” как криптопародия» [vii] показано, что в образе «фаланги огорченных» отнюдь не случайно использован термин Ш.Фурье и что в образе Фомы Опискина присутствует не только явная пародия на Гоголя, но и скрытая пародия на петрашевцев, Белинского и идеи утопического социализма.[viii] Освободившись после каторги и взявшись в середине 1850-х годов прочитать все то, что появилось в литературе за годы его искусственной изоляции, Достоевский, конечно же, прочел и второй том «Мертвых душ», который вышел вначале отдельным изданием в 1855 году, а затем в составе «Сочинений и писем Н.В.Гоголя» в 1857 году.

Разумеется, наткнувшись в самом начале первой главы на приведенные выше места, Достоевский не мог не заметить, что в эвфемизме, который Гоголь изобрел для обозначения социалистов: «огорченные люди» – отразился мотив, который проходит красной нитью через знаменитую переписку Белинского и Гоголя. Тем более что именно чтение на собрании у М.В.Петрашевского и на одном из вечеров у С.Ф.Дурова (причем дважды в один день) переписки Белинского с Гоголем и было вменено Достоевскому в вину по делу петрашевцев в первую очередь. [ix] Между прочим, Достоевский был осужден именно за чтение переписки, а не только письма Белинского к Гоголю, как ошибочно указывали многие исследователи. Согласно «Показаниям А.Н.Плещеева по вопросным пунктам» 1849 г., июня 17, в присланной им Достоевским «переписке» вместе с письмом был и ответ Гоголя Белинскому». [x] Н.А.Момбелли, сознавшийся на следствии в том, что «Переписку Гоголя с Белинским» отдал переписывать военному писарю», свидетельствует, что полученный им «на один только день» список представлял собой «тетрадь, в которой помещены были два письма Гоголя и одно Белинского». [xi] Таким образом, Достоевский, у которого была довольно хорошая память, неоднократно читал – в том числе и вслух – и первое письмо Гоголя, и ответное письмо Белинского.

Есть во втором томе «Мертвых душ» и другие образы, которые представляют собой сознательную или бессознательную пародийную реминисценцию из письма Белинского к Гоголю. Белинский в своем «зальцбруннском» письме, выстроенном по законам судебного красноречия, [xii] иногда впадает в чрезмерную напыщенность и договаривается до несколько забавных вещей: «И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое как будто в зеркале, – является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки…». [xiii]

Гоголь не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не вложить это не слишком удачное выражение «неистового Виссариона» в уста Чичикова второго тома «Мертвых душ». [xiv] «Я также, если позволите заметить <…> не могу понять, как при такой наружности, какова ваша, скучать. – говорит он Платонову. – Конечно, если недостача денег или враги, как есть иногда такие, которые готовы покуситься даже на самую жизнь…». [xv] Более того, ту же самую формулу мы находим также и в характеристике приказчика Тентетникова как «бабы и дурака»: «И стал он (Тентетников – С.К.) хозяйничать и распоряжаться не на шутку. На месте увидел тотчас, что приказчик был баба и дурак, со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а, в прибавленье ко всему, подозревал мужиков в покушеньи на жизнь свою».

В отдельном издании второго тома «Мертвых душ», вышедшем в 1855 году, между страницами 24 и 25 имеется иллюстрация, на которой изображен «Приказчик-баба», а под этой подписью повторен приведенный выше текст Гоголя: «Тентетников увидел на месте, что приказчик был точно баба и дурак, со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а, в прибавленье ко всему, подозревал мужиков в покушеньи на жизнь свою…». [xvi] Это не могло не обратить на себя внимание Достоевского, который тоже не раз использовал этот критопародийный образ в речи Фомы Опискина.

Правда, в этом случае у Достоевского мы находим не тыняновскую «механизацию словесного приема через повторение его, не совпадающее с композиционным планом», [xvii] а более трансформированные формы отражения идеалекта Белинского. Опискин не употребляет выражение «обнаружили покушение на мою жизнь» ради красного словца, как это сделали Белинский и Чичиков, а с теми же риторическими приемами, напоминающими речь Цицерона к Катилине, пристыжает Ростанева за его попытку откупиться от него, равную в его глазах покушению на его жизнь: «Зачем не поразили вы меня разом, еще прежде, одним ударом этой дубины? Зачем в самом начале не свернули вы мне голову как какому-нибудь петуху…», «Закусить! <…> Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не хочешь ли закусить». [xviii] Между тем высокопарное словцо Белинского «покуситься» все же также промелькивает в речи Опискина, хотя и в другом сочетании и смысле. Этот танец «изображает одного отвратительного мужика, покусившегося на самый безнравственный поступок в пьяном виде» [xix] – говорит он о комаринском, распекая несчастного Фалалея.

Иногда полагают, что «любая цитата уже есть своего рода пародия, ибо извлечение текстового фрагмента из присущего ему контекста и его неожиданное помещение в совсем иной контекст всегда приводит к искажению смысла». [xx] С этой точки зрения, приведенные выше примеры из второго тома «Мертвых душ» уже представляют собой очевидную пародию на зальцбруннское письмо Белинского. По всей видимости, глава о Тентетникове создавалась или редактировалась вскоре после выхода в свет «Выбранных мест…», а рецензия на них Белинского и его зальцбруннское письмо произвели весьма сильное впечатление на Гоголя. Хотя в обоих случаях фраза из зальцбруннского письма воспроизводилась почти с абсолютной точностью, но обыгрывались при этом совершенно разные вещи. В первом случае, когда Чичиков в ответ на жалобы Платонова на скуку жизни, говорит: «Я также, если позволите заметить, <…> не могу понять, как при такой наружности, какова ваша, скучать. Конечно, если недостача денег или враги, как есть иногда такие, которые готовы покуситься даже на самую жизнь», – то обыгрывается неожиданность и немотивированность появления этого аргумента в рассуждении Белинского, вдобавок выраженного слогом высокой славянщины. Ссылка Чичикова на «врагов, готовых покуситься даже на самую жизнь» в качестве обстоятельства, которое могло бы оправдать скуку Платонова, своей нелепостью, пожалуй, даже превосходит неудачность риторической гиперболы Белинского. Очевидно, что на самом деле существование подобных врагов скорее могло бы совершенно развеять скуку у всякого нормального человека.

Во втором случае, с «приказчиком-бабой» происходит как бы реализация метафоры и покушение на жизнь Белинского, которое Гоголь обнаруживает в условно-сослагательном обороте «неистового Виссариона», становится содержанием реального подозрения приказчика Тентетникова, своей маниакальной подозрительностью несколько напоминающего Поприщина. В этом случае в общем плане воспроизводится и контекст этой фразы Белинского в его зальцбруннском письме. Если Белинский, имея в виду «Выбранные места…» Гоголя, пишет о «великом писателе, который является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег», то Гоголь в главе о Тентетникове как раз изображает такого помещика, который берется «хозяйничать и распоряжаться не на шутку».

Таким образом, отнюдь не только почти буквальное цитирование Гоголем Белинского, но также и целенаправленный характер транспозиции в иной стилистический регистр, а во втором случае еще и воспроизведение в общем плане контекста фразы-первоисточника указывает на пародийный его характер. Эта пародийность является криптографической, поскольку цитата дана без атрибуции и никак не обозначена как цитата, а воспринять ее могли лишь читатели вроде Достоевского, которые довольно близко к тексту помнили переписку Гоголя с Белинским. Однако, учитывая то, что Гоголь отсылает читателя, во-первых, к тексту, адресованному ему самому, а во-вторых, к самому знаменитому произведению политической публицистики, связанному с его творчеством, – то есть к тексту, в высшей степени прецедентному, то криптографичность упомянутых выше фрагментов главы о Тентетникове отнюдь не представляется слишком эзотерической. Для не такой уж и узкой группы читателей, хорошо знакомых с референтными текстами, – а письмо Белинского к Гоголю, как известно, читала и перечитывала вся образованная Россия – эта пародия оказывается совершенно прозрачной.

У Достоевского в данном случае мы имеем дело не столько с криптопародией на письмо Белинского к Гоголю, сколько с криптопародией идиостиля Белинского. Что же касается образа Опискина, который «был огорчен с самого начала» и примкнул к «фаланге огорченных», то в этом случае следует иметь в виду также и то, что этот образ, как показали А.Левинсон и Л.П.Гроссман, аргументацию которых мне удалось, как я надеюсь, несколько усилить в выше упомянутой статье, представляет собой пародию в том числе и на Белинского. Это обстоятельство и общий сатирический характер образа Опискина накладывает отпечаток криптопародийности также и на данные элементы стиля «Села Степанчикова». А все выше сказанное открывает нам в диалогах между Гоголем и Белинским и между Гоголем, Белинским и Достоевским некоторые новые и, как я полагаю, немаловажные оттенки.

[i] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1951. Т. 7. С. 199. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома и страницы в скобках.

[ii] Белинский В.Г. <Письмо к Н.В.Гоголю> // Полн. собр. соч. М., 1956. Т. X. С.216.

[iii] Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н.В.Гоголя. Том второй (5 глав). М., 1855. С. 18; см. также: YII, 16.

[iv] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. X. С.212.

[v] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. X. С.214.

[vi] Мостовская Н.Н. Уточнения и дополнения к комментарию Полного собрания сочинений Ф.М.Достоевского. Село Степанчиково и его обитатели // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т. 5. С. 226-227.

[vii] Достоевский. Исследования и материалы. Отв. ред. Н.Ф.Буданова и С.А.Кибальник. СПб., 2010. Т. 19 (в печати).

[viii] О некоторых других аспектах криптопародийности «Села Степанчикова», связанных в том числе и с образом «фаланги огорченных», см.: Кибальник С.А. Криптопародийный план Села Степанчикова» // Достоевский. Материалы и исследования. Отв. ред. Н.Ф.Буданова, С.А.Кибальник. СПб., 2009. Т. 19 (в печати).

[ix] См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. М., 198 . Т. 18. С. 18, 126, 146, 158, 178, 180, 181, 186; Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 104, 117, 118.

[x] Дело петрашевцев. Т. III. С. 313.

[xi] Дело петрашевцев. Т. I. С. 230.

[xii] См. об этом: Дворецкий А.В. 1/ Письмо Белинского к Гоголю в контексте риторической традиции // Традиции в контексте русской культуры. Череповец, 2000. Вып. 7. С.46 – 53; 2/ «Риторика» Кошанского в литературно-критических «филиппиках» Белинского // Традиции в контексте русской культуры. Череповец, 2002. Вып. 9. С.27-30.

[xiii] Там же. С. 214.

[xiv] Между прочим, именно в «переходе в излишество» (имея в виду, разумеется, прежде всего излишество идейного характера, но не только) Гоголь упрекал Белинского и себя самого – в своем ответе на зальцбруннское письмо: «Настоящий век есть век разумного сознания: не горячась, он взвешивает все, приемля все стороны к сведенью, без чего не узнать разумной середины вещей. Он велит нам оглядывать многосторонним взглядом старца, а не показывать горячую прыткость рыцаря прошедших веков; мы ребенки перед этим веком. Поверьте мне, что и вы, и я виновны равномерно перед ним. И вы, и я перешли в излишество» (XIII, 361).

[xv] Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н.В.Гоголя. Том второй (5 глав). М., 1855. С. 87-88; см. также: YII, 51.

[xvi] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. X. С.212.

[xvii] Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 210.

[xviii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1972 . Т. 3. С. 90.

[xix] Там же. С.64.

[xx] Точка зрения Мишеля Бютора. Цит. по: Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М., 2002. С. 97.