Любовь Родионова: «Благодарю Бога, что сердце мое не ожесточил»

«Принеси жертву богам, если желаешь сохранить жизнь свою». Но святой отвечал: «Смерть за Христа есть великое приобретение для меня». Тогда Анфипат, преисполнившись ярости, приказал повесить святого Мокия на древе и строгать тело его от головы до ног железными орудиями».

Жития святых в изложении
святителя Димитрия Ростовского

– Пятнадцать лет назад в чеченском селе Бамут подобный диалог состоялся между полевым командиром боевиков Русланом Хайхароевым и русским солдатом Евгением Родионовым. Свой крестик Евгений тогда не снял и был зверски убит. В программе «Люди Церкви» – мать солдата Евгения Любовь Васильевна Родионова. Ведущий – Олег Петров.

Любовь Васильевна Родионова

– Что еще в детстве вызывало у него интерес?

– И муж, и я, и мой отец, и Женина бабушка – мы все связаны с лесом. Свекровь, его бабушка, 55 лет выращивала лес, я работала на деревообрабатывающем комбинате, муж Саша тоже. Поэтому у нас в доме часто велись разговоры о лесе, о том, какие изделия мы делали на ДОКе. Саша был в экспериментальном цехе, и Женя с малых лет знал весь технологический процесс деревообработки. Кроме того, они с отцом увлекались выжиганием и вырезанием по дереву. Любил рисовать, но, удивительное дело, у него было два любимых цвета – желтый и синий. Любил готовить с самого раннего возраста. Сначала смотрел, как это делают бабушка, мама, а потом это стало даже его мечтой – захотел стать поваром.

– Когда впервые о Боге и о Церкви зашла речь?

– Моя мама, Мария, и моя свекровь, тоже Мария, были очень верующие женщины. Они, может быть, не читали много книг, но исполняли правила. То есть среда и пятница были постными днями, в воскресенье никогда и ничего не делали, соблюдали все церковные праздники. И они Жене объясняли, что там, на небе, есть Боженька, Он смотрит на нас, наблюдает, как мы себя здесь ведем. Если плохо, то Он будет очень недоволен, если хорошо, то хорошо. Были примерно такие разговоры с очень маленьким ребенком.

– А как Вы тогда относились к этим разговорам?

– Мне казалось, что это игра, детская забава какая-то. А потом, когда его крестили и в десять лет он вернулся с крестиком на шее, вот тогда-то это было для меня большим ударом. Я – член партии с 25-летним стажем, действительно искренне верила в светлое будущее, в коммунизм. И когда это случилось, мне показалось, что мир рухнул.

Я хотела, чтобы мой сын вырос достойным человеком, получится или не получится с образованием, об этом никогда особо не заботилась, но очень хотела, чтобы он был хорошим человеком. Никогда не думала, что Женя так внимательно будет прислушиваться к словам двух Марий, что они станут для него большим авторитетом, чем родная мать.

– Были ли у Вас с Женей по этому поводу какие-то острые разговоры, пытались ли Вы разубедить его тогда?

– Я его пыталась не просто разубедить. Должна сказать, что у меня, к сожалению, очень жесткий характер, и когда увидела впервые у сына крестик на шее, да еще и на веревочке, это было ударом. Всеми способами пыталась, сначала по-хорошему, заставить Женю снять крест. А потом я пыталась его просто сломать, потому что ему было только десять лет, и мне казалось, что мне это удастся. Потому что думала, что ему вслед будут тыкать пальцем, над ним будут смеяться. Я действительно в то время считала, что православные люди какие-то странные, не от мира сего. Не хотела такой судьбы для своего сына.

Но вот ведь как случилось. Вы знаете, в этой истории, мне кажется, был какой-то очень важный момент в жизни Жени, о котором мы никогда уже не узнаем. Что сказал ему батюшка, который надел ему крестик на шею, остается тайной. Но, видимо, что-то было, потому что тогда, в 90-е годы, когда о вере немногие думали, он крестик не снимал вообще никогда и не позволял этого делать никому. Ни тренеру, ни мне, ни учителям.

– Вы смирились с тем, что Женя носил крестик, ходил в церковь, спустя некоторое время, или Вы не могли смириться до тех пор, пока он не ушел в армию?

– Нет, я смирилась, потому что Женя не изменился. Он оставался таким же добрым, таким же верным, обязательным, нежным и любящим сыном. Я поняла, что другого выхода у меня не было, и если еще сильнее по этому поводу начнется в семье конфликт, это будет только хуже. Я потеряю сына.

– Так случилось, что Вы его потеряли, когда он ушел в армию. Как Вы восприняли это?

– Когда Женя ушел в армию, я его еще не потеряла, потому что он писал мне письма, добрые и ласковые, со стихами, посвященными мне. Не девушкам, не кому-то другому, а именно мне. А потом пришла в мой дом беда. Но до самого последнего момента, когда я своими руками выкапывала тело сына из земли, была надежда. Была надежда, что, может быть, какая-то ошибка, что он не может, не должен оставить меня одну, поскольку знает, что я этого не переживу. А видите, как случилось. И ошибки не было, и пережила.

– Вы узнали, что это Ваш сын, когда искали его, по крестику?

– Не только. Каждая мать знает, как носит обувь ее сын, вещи, которые я присылала из дома перед отправкой на Кавказ, а была зима. Спортивные брюки, носки, связанные моими руками.

– А с палачами Вы разговаривали? Вы же много раз ездили туда.

– Семнадцать раз я встречалась с Русланом Хайхароевым. Семнадцать раз.

– Именно с ним?

– Не только. И с ним, и с его братом Баширом, с Аликом, и с людьми его Бамутского полка. Он же был бригадный генерал Бамутского полка – хотя все эти звания... я уж не знаю, но мне кажется, они сами себе их дают.

– И что они предлагали Евгению в обмен на крестик?

– Жизнь. Они предлагали снять крестик, принять ислам, встать в их ряды для борьбы, как они говорили, с федералами. Им нужны были сильные, здоровые парни. А наши ребята из деревень – физически сильные, развитые. И потом, Женя служил в пограничном отряде особого назначения, они неплохо были подготовлены.

– Что Вы видели в глазах этого человека, палача? Равнодушие, какое-то особое отношение к Вам?

– За семнадцать раз я видела очень много всего: злость, ненависть, жестокость, желание убить. Много раз он мне грозил, чтобы я больше не приходила, что если я еще раз приду, меня постигнет участь сына. Но видела и другое. В 1998 году, когда уже все свершилось, но я еще раз приехала на то место, где Женю убили, то огородила это святое для меня – он полгода лежал в этой могиле. Был четверг, я знала, что в пятницу Руслан пойдет в мечеть. Я дождалась и еще раз его спросила: «Скажи, Руслан, что это было не так, я с этим жить не могу». И тогда в глазах его уже не было ни ненависти, ни злости, а было почти сожаление. Потому что я для него на тот момент уже не была врагом. И он сказал, что изменить ничего нельзя. И я должна это принять.

– Как Вы это приняли? Изменилась ли Ваша жизнь, Ваше отношение к вере сына?

– Хайхароев отпустил меня живой, хотя я в тот момент жизнью совсем не дорожила, мне было все равно. Но именно в эту ночь, если помните, было убито четыре человека. Может быть, я этой участи избежала, а кто-то другой был убит.

Я не сразу пошла в храм. Я даже когда Женю искала, ходила по Чечне, молилась очень своеобразно, по-своему, потому что вообще не знала, как это делается. Но с болью, почти с укором, говорила: «Господи, помоги ему, он же любил Тебя, как же Ты можешь с ним так поступить? Он маленький, он совсем ребенок, Ты не можешь с ним так поступить, оставив меня одну на земле. Я прошу Тебя не за себя, хочешь, возьми мою жизнь, но Ты ему помоги». Это вообще не похоже на молитву, но уверена, что Господь меня слышал и помогал. Потому что то, что нам пришлось во время поиска пройти, – и минные поля, и то, что ночью мы практически выкрали тела наших ребят, и то, что мы проехали по пойме реки на «Урале» по самое брюхо по грязи, и проехали через весь Грозный до Ханкалы, и нас никто не остановил, я думаю, это точно была воля Божия. И то, что ребята крикнули: «Крестик». В жизни моей это был первый явный Божий знак.

Если человек никогда не задумывается о Боге, ему нужны именно вещественные доказательства. И Бог дал мне их столько, что не поверить было просто не разумно, а я же все-таки разумное существо.

– Прошло пятнадцать лет после гибели Вашего сына...

– Не гибели. Расставания, ухода. Не люблю это слово, потому что погибают, наверное, в автокатастрофах, в авариях, от наркотиков, может быть. А про Женю надо честно сказать: его очень жестоко убили. Да, прошло пятнадцать лет. Полтора десятка лет одиночества, боли, обиды. Пятнадцать лет Божиего Промысла. Потому что Божия Матерь не мне чета, Она знала все о Своем Сыне, но скорбела до самой Своей смерти. Я же знала, что его истязали сто дней и ночей, а не три дня, как Иисуса Христа. Поэтому, если бы его убили в бою, думаю, что мне было бы намного легче. Но когда я знаю, что с 13 февраля, когда было холодно, когда в Бамуте никто практически не жил, их держали в подвале, когда сами-то боевики питались кое-как, а наших ребят вообще не кормили, то сердце сжимается.

– На могилу Вашего сына приходит много людей, там служат молебны, Литургии. Многие считают его мучеником за веру. Для Вас он – другой или прежний?

– Я воспринимаю его как сына, всегда буду молиться за него. Думаю, что там Боженька разберется, но я не могу себе представить его по-другому. Потому что я его знала восемнадцатилетним парнем, сильным, красивым, надежным, но представить его в каком-то другом образе пока не готова. Потому что непросто иду к Богу. Иду, спотыкаюсь, но слава Богу, что иду. И, может быть, оттого, что слишком сильна еще боль, пока не все понимаю.

– Православные верующие всегда ждут встречи с теми, кто ушел от нас, ведь в Православии смерти не существует: Господь, воплотившись, разрушил смерть Своим Воскресением. Люди ждут встречи с живыми, у Бога все живы. Вы ждете встречу с сыном живым?

– Я жду этой встречи уже пятнадцать лет, мне кажется, что разлука наша затянулась. Хочу обнять своего сына, каким я его знала, хочу, чтобы он ни в чем не упрекнул меня, чтобы ему не было за меня стыдно. Я и сейчас чувствую его любовь и заботу, но это другое. Мне не хватает того, чтобы прикоснуться к нему, обнять его, покормить его, в конце концов, постирать ему носочки. Мне очень не хватает заботы о нем. Я знаю, да и священники многие еще считают меня не совсем воцерковленной, да и сама я это все понимаю. Но кто-то сразу созревает, кто-то медленнее. Но я верю в то, что мы обязательно встретимся.

– Вы знаете, что для этого нужно? Покаяние открывает сердце для благодати Божией. Это как бы залог того, что человек, который сумел покаяние принести за всю жизнь свою, обязательно оказывается на том светлом берегу, где Сам Господь и Его святые мученики, исповедники, от тех времен, когда Он пришел на Землю, до сего дня, до того момента, когда Евгений принял мученическую смерть.

– Я никогда у Бога ничего не прошу, кроме прощения. Ничего для себя. Прошу только за тех людей, которые приезжают сюда, на кладбище, преодолев огромные расстояния, чтобы разделить со мной этот день, чтобы и меня поддержать, и солдату поклониться. И прошу только всегда прощения за все, что в жизни сделано не так. Думаю, что если простит меня Боженька, то Он Сам мне все даст. А еще прошу за тех ребят, за кого некому попросить. Раньше я никогда не молилась, допустим, за тех, кто в пути, кто болен и одинок, за тех, за кого некому помолиться. Теперь это правило уже.

Понимаете, я все эти пятнадцать лет по-прежнему на войне. Меня убили тогда же, в 1996 году, вы понимаете, что я имею в виду, и все время общаясь с ребятами, солдатами, которым трудно, с ранеными в госпиталях, понимаю, что с войны не возвращаются. Ни ребята из Афганистана не вернулись, ни участники Великой Отечественной войны не вернулись. Не могу без этого. Слушаю только такие песни, смотрю только такие фильмы, я слежу за новостями, что там происходит.

Это очень тяжело – пятнадцать лет быть на войне, но я благодарю Бога за то, что Он мое сердце не ожесточил. Жестокости, желания мести не было никогда, но была такая боль, от которой просто дышать нельзя было. Время не лечит, но ты приспосабливаешься к этому состоянию. Это все равно что там руки нет или ноги, а ты с этим живешь. То, что я не ожесточилась, что мне не хочется крушить все подряд и обвинять всех подряд, искать виноватых, я Бога за это очень-очень благодарю. Потому что иначе можно просто сгореть.

– Спасибо, что согласились на это интервью. Мы просим у Вас молитв за всех нас, молимся Вашему сыну, просим у него помощи в земной жизни. И надеемся все на встречу с ним и со всей Церковью Святой. Там, во время воскресения мертвых. До встречи.

– Я бы тоже хотела заслужить этого. Спасибо большое Вам.