Протоиерей Владимир Диваков: Чем больше трудностей, тем больше горения

Когда он приехал в семинарию, то не смог даже войти в административный корпус и написать заявление. Из робости. А когда возглавил благочиние, то прослыл одним из самых строгих благочинных. В программе «Люди Церкви» – заведующий канцелярией Московской Патриархии, благочинный церквей Центрального округа Москвы, настоятель храма Вознесения Господня у Никитских ворот протоиерей Владимир Диваков.

К трудностям надо быть готовым

Протоиерей Владимир Диваков

– Наверное, так. С самого детства, лет с семи, я прислуживал в храме, а там служили священники, прошедшие лагеря, большие трудности. И, взирая на них, я тоже не ожидал чего-то легкого в своей жизни. Когда пришло время принимать сан, я подал прошение, и мне один из преподавателей сказал: «Ты что сделал? Ты видишь, что сейчас прошел съезд партии, где заявили, что с Церковью будет покончено в ближайшее время. Беги назад, бери свое прошение, иначе потом будешь жалеть об этом». Я, конечно, никуда не пошел и рукоположился. Но об этом священнике я все-таки жалею, потому что он из Церкви ушел, и участь его печальна. Я знал, что нелегко будет, но шел.

– Сколько лет Вам было, когда Вы пошли в семинарию после третьего курса техникума?

– Двадцать.

– Какой это техникум был?

– Электромеханический. Я бы его окончил, но мне подсказали, что после окончания учебы выпускников распределяют и они обязаны будут отработать. И я решил все бросить и пойти учиться в семинарию, чтобы потом побыстрее можно было бы служить в Церкви в священном сане.

– Как Вы поступили в семинарию, сразу пришли с напором и написали заявление?

– Нет, в этом отношении я был робкого десятка. Когда я пришел в семинарию, меня била такая дрожь, что я побоялся даже войти на территорию семинарии, походил вокруг и вернулся домой. И сказал маме, что боюсь заходить в семинарию, потому что считаю, что там должны быть более достойные люди. Мама сказала, что мы завтра вместе пойдем к моему духовнику отцу Тихону (Агрикову) в Лавру и поговорим с ним. Он буквально взял меня за руку и привел, и я написал прошение. Потом было собеседование с инспектором, вызвали меня перед экзаменами. Внешне он был очень строгим, задавал разные вопросы. Одним из первых вопросов был: «С какого года вы в комсомоле?». Я опешил и сказал, что я не комсомолец. Он спросил: «А почему вас в комсомол не принимали? Значит, вы не достойны этого звания?» Я сказал, что сам уклонялся от этого. Он спрашивает: «А почему? Разве комсомол это так плохо? Целину кто поднимает? Комсомол. Кто на стройках Севера работает? Комсомол. Это что, плохо разве?». Я отвечаю: «Я не говорю, что это все плохо, но это не совмещается с верой, потому что комсомолец не может быть верующим человеком». И он мне говорит: «Вы – отставший от жизни человек, посмотрим, а что вы знаете в церковном-то деле». Я отвечаю, что в церковном деле я учил Закон Божий. «Хорошо, расскажите мне какие-нибудь события из Ветхого Завета, из Нового Завета». Я ему рассказал, а он говорит: «Молодой человек, хочу вас опечалить, вы для первого класса не годитесь». Я спрашиваю, что, мне сейчас документы забирать? Он ответил: «Сдавайте другие экзамены, а там посмотрим». И получилось так, что меня сразу во второй класс посадили, хотя это тогда не принято было. Но с тем условием, чтобы за первое полугодие я сдал бы все экзамены и за первый класс. В 1957 году я начал учебу, в 1960-м закончил семинарию, в 1964-м – уже академию со степенью кандидата богословских наук.

– Знакомство с церковной жизнью было изначально, с детства?

– Да, у меня мама очень верующий человек. Она по специальности педагог, в то время преподавала в младших классах, отец офицером был. Я уже говорил, что лет с семи прислуживал в храме, поэтому Церковь мне стала близкой и родной.

– Одно дело – прислуживать в храме, участвовать в богослужении, но совершенно другое дело – личная встреча с Богом. Как это было у Вас?

– Думаю, эта встреча произошла сразу. Помню себя маленьким мальчиком. Бывало, уйдут все из алтаря, а я остаюсь один, перед престолом помолюсь, о чем-то Бога попрошу. Это были совершенно детские просьбы, но самое главное – что бы я ни просил, все исполнялось. Позднее я понял, что некоторые вещи даже и не нужны были. Но Господь посылал мне для вразумления – все исполнялось, и у меня была глубокая вера: о чем ни попросишь, Господь исполнит.

– Как я понял, Вы не ждали ничего легкого от священнического служения, были готовы к этому подвигу. Откуда это знание крестного пути в Церкви?

– Я уже говорил, это прежде всего пример священнослужителей, которые прошли лагеря. Они радовались каждому дню, а ведь что они пережили, нам сложно было и представить.

Узнавали что-то из рассказов их близких. И это укрепляло.

Кроме того, в те годы началось притеснение верующих. Например, в церковь приходили с камерой, снимали верующих людей, чтобы потом на заводах и фабриках, где они работали, показать, что они верующие, и каким-то лишениям их подвергнуть. То ли лишить премии, то ли права на жилплощадь, всякие были способы наказать человека. И это укрепляло!

Для подвига сложные времена лучше

– От многих священников я слышал мнение, что лучшее время для Церкви – это гонения, они очень искренне об этом говорили, с воодушевлением. Сейчас ситуация другая. Все-таки когда было лучше, тогда или теперь? Лучше для подвига, для христианского пути.

– Всегда для подвига сложные времена гораздо лучше: чем больше трудностей, тем больше горения. Когда у человека все спокойно в жизни, он как-то удаляется от Бога, забывается в этой суете и охладевает, можно сказать. Когда горе и скорбь приходят, усердие сразу появляется, горячие молитвы, духовный подъем.

– Видя сегодняшнее охлаждение сердец даже среди священства молодого и помня, что Господь исполняет все Ваши просьбы, не молитесь ли Вы, чтобы Господь послал скорби для испытания сердец?

– Господь Сам знает, каким образом спасать людей. Но я скорблю, глядя на некоторых людей, которые должным образом не прошли тех трудностей, не осознают всю полноту священнического подвига. Я бы так сказал: они только носят внешнюю форму, но духовно еще не закалены. За них я несколько волнуюсь. Конечно, за время гонений, как правило, такие люди и отпадают от Церкви чаще всего.

– Лично Вы помните случаи, когда реально вставал вопрос: либо со Христом, либо в лагерь?

– Вы знаете, меня лично только в детстве это коснулось. К нам домой приходили работники НКВД, беседовали с мамой, пересматривали все книги, соседей расспрашивали. И говорили: «Если вы детей будете воспитывать в таком фанатичном духе, мы вас можем лишить материнства». У меня отец погиб на фронте под Вязьмой в сорок первом году, и мама одна воспитывала двоих детей (у меня брат тоже священнослужитель, настоятель, ключарь Воскресенского собора в Берлине), поэтому мама переживала очень, как бы ее действительно не лишили прав на детей. Но Господь милостив, прошли мы это испытание. В то время были случаи, когда верующих людей, священнослужителей высылали из Москвы.

Надо быть пастырем, все остальное – потом

– А как Вы попали в Епархиальный совет?

– Для меня самого это было большой неожиданностью. В 1988 году, в год принятия нового Устава к 1000-летию Крещения Руси создавался Епархиальный совет, и требовалось набрать определенное количество людей. Секретарь Патриарха предложил двух человек, назначенных Патриархом, и два человека на избрание. Вел собрание митрополит Владимир, теперешний Киевский. И он сказал, что из двух не выбирают, нужны еще кандидатуры. В том числе был выдвинут я и избран большинством голосов в число четырех членов Совета.

– А не мешает ли эта как бы чиновничья должность пастырскому служению?

– В какой-то мере, может, и мешает, но я стараюсь и здесь быть пастырем – нужно кому-то и молодое поколение воспитывать, и подсказывать.

– У Вас слава очень строгого священника. А для Вас в отношениях с молодыми священниками важнее все-таки милость или порядок, и можно ли это совместить?

– Думаю, одно без другого невозможно. Только порядок – это может быть очень жестоко, и излишняя милость может человека распустить, поэтому надо баланс соблюдать.

– Сейчас среди Ваших прихожан много молодежи. Но в наши времена информационной свободы, интернета, доступность ко всему скверному и греховному у молодежи шире, и, наверное, молитвенный и церковный подвиг им тяжелее. Как живут церковной жизнью современные христиане?

– Несомненно, что подвиг тяжелее – внешних искушений значительно больше.

– Когда священнослужитель пытается восстанавливать храмы, обустраивать церковный быт, находить деньги под это, он занят решением финансовых проблем. И уже не так занят покаянием, молитвенной церковной жизнью…

– Это сама болезненная тема нашего времени. Потому что, с одной стороны, священники стараются много сделать, чтобы благоукрасить храм, восстановить, а то и построить. Но, вовлекшись во все эти дела, порой они немножко охладевают духовно. Вот это тяжелая проблема, за которую я особенно переживаю и на которую всегда обращаю внимание отцов.

Хотя и я должен нести хозяйственные заботы, но стараюсь поручать их другим людям – старосте, активистам прихода. Конечно, что-то контролирую, но если я буду вникать во все тонкости, то потерять могу многое.

– Ваше пастырское наставление современным христианам, что Вы посоветуете сегодня?

– Основное наше наставление остается прежним – жить по Евангельским заповедям, приближать свою жизнь к тому, какой должна быть истинно христианская жизнь. Потому что современное общество дезорганизует человека и направляет его не по тому пути. И надо стремиться не потерять главного ориентира в своей жизни.