Пристанище
«Мне было 26 лет, когда я вышла замуж за Грина... В 1921 году ему шёл сорок первый год. Он прожил большую пёструю жизнь, был в возрасте стремления к покою и равновесию — общем желании много поживших людей. Я же была в периоде жадного знакомства с жизнью, интереса к ней, к развлечениям. Но за все годы жизни с ним у меня ни разу не появилось чувства неудовлетворённости, скуки, стремления к чему-либо иному, жажды развлечений вне дома, без Александра Степановича. Всё заполнял он».
Феодосия. Улица Галерейная, 10. Этот небольшой одноэтажный домик возле набережной знает едва ли не каждый прохожий — благодаря его приметному фасаду, но прежде всего — благодаря всемирной славе одного из его жителей. Семья Грина поселилась здесь в мае 1924 года, когда романтическая повесть «Алые паруса» уже вышла в свет. Сейчас тут действует дом-музей писателя. Хотя музей — слишком громкое название. Это, скорее, своего рода дань богатой литературной фантазии Александра Грина. Комнаты домика напоминают каюты опоэтизированных им парусников из далёких городов Каперны, Зурбагана, Гель-Гью и Лисса.
В молодости Грин относился к категории людей, привыкших довольствоваться малым. Годы странствий и неизменный спутник — бедность — не позволяли обрастать имуществом. Поэтому, когда писателю наконец удалось «бросить якорь в порту», он с удовольствием принялся налаживать семейный быт, сам ходил по барахолкам и покупал мебель для квартиры.
Затворники
Феодосийцы проявляли живой интерес ко всему, что происходило в городке. Поэтому, когда Грины обустроили жилище и стали появляться на публике, за видной четой наблюдало немало любопытных глаз. «Вечер. Мы с Александром Степановичем опять на берегу, слушаем, как тяжело бьются волны о камни мола, и наслаждаемся острым запахом моря, или бродим по тёмным, тихим улочкам и переулкам Феодосии... Иногда идём в кино, до которого Грин был большой охотник. Многие феодосийцы с любопытством разглядывали нас в кино, удивляясь, как мы всегда тихо и дружно о чём-то говорили, не замечая окружающих... В Феодосии называли нас „мрачные Грины“. Мы никогда не были мрачны, но необщительны, знакомств не заводили, жили замкнуто... Городок интересовался: живёт писатель. А как живёт — никто не знал...»
Тот факт, что супруги не афишировали своей жизни, порождал всяческие слухи и небылицы. Феодосийцы привыкли к почти круглогодичному присутствию в городке творческих людей. Художников привлекали сюда имена прославленных живописцев Ивана Айвазовского и Константина Богаевского. Поэтов и театралов — резиденция Максимилиана Волошина в Коктебеле с бесплатным абонементом на все летние месяцы и весёлой вольготной жизнью неугомонных постояльцев Дома поэта.
Повышенное внимание тяготило Грина. Он предпочитал, чтобы больше интересовались его произведениями, а не знакомились с ним самим. «Моя биография — в моих книгах. Только на самом себе я познаю мир человеческих чувств. И чем шире в писателе способность проникать через себя в сущность других людей, тем он талантливее и разнообразнее. Он как бы всевоплощающий актёр. Мне лично довольно познать себя и женщину, любимую и любящую меня. Через них я вижу весь свой мир, тёмный и светлый, свои желания и действительность. И, какова бы она ни была, она вся выразилась в образах, мною созданных. Оттого я и говорю смело: в моих книгах — моя биография. Надо лишь уметь их прочесть».
Только погружаясь в мир своих героев, неисправимый романтик Грин чувствовал себя свободно. Удивительно, но яркое феерическое действо его прозы невероятно контрастировало с реалиями жизни самого автора. Стоило взглянуть на фигуру писателя, чтобы стало ясно: душе было тесно в этом долговязом нескладном теле. Вероятно, поэтому на людях он держался отчуждённо, по большей части молчал и избегал расспросов, хотя рассказчиком слыл отменным. С творческой когортой, облюбовавшей крымское побережье, близко не сходился, предпочитая общение с женой и её матерью, жившей вместе с ними. А ещё любил пешие прогулки к морю, которое с юности запало ему в душу.
«Грин любил у моря тишину, звуки моря, порта, а не курортный шум. На пляж в Феодосии мы не ходили из-за малярии Александра Степановича и моего больного сердца. Кроме того, Грин не выносил курортной раздетости... Летом Александр Степанович всегда ходил в суровом или белом полотняном костюме, или в тёмно-сером люстриновом, который он очень любил. Когда мы ездили в Коктебель, где раздетость мужчин и женщин доходила до крайности, Александр Степанович особенно подтягивался в строгости своей и моей одежды. Мы с ним почти всегда были единственными одетыми людьми на пляже. Нам нравилось видеть гримасы или скрытый в глазах смех раздетых гостей Макса Волошина при виде нас, сугубо городских, провинциальных, „даже в чулках, подумайте!“».
Зная такую его особенность, Нина Николаевна вместе со своей матерью, Ольгой Андреевной Мироновой, занимались не только обустройством быта. Словно невидимой ширмой, женщины ограждали писателя от посторонних глаз и реалий, чтобы ничто не нарушало полёта его мысли. Они обе знали: только в своих незримых мирах суровый романтик Грин, отбросив все условности и разорвав узы реального времени, раскрывался в полную силу своего литературного дара.
«Когда Грин писал, в квартире царила полная тишина. Сначала он протестовал против неё, говоря, что ему никто и ничто не мешает, что он привык работать в шуме меблированных комнат или общих квартир, что мы должны жить в эти часы, как обычно, не думая о нём. Мы и жили, как обычно, но только двери закрывали тихо, каблуками не щёлкали по полу, стульями не гремели, немногочисленных наших знакомых отучили приходить в рабочие часы Александра Степановича, а посторонних случайных людей дальше кухни не пускали... Впоследствии, привыкнув к тишине, Александр Степанович говорил, что это даёт ему такую возможность сосредоточиться в себе, что он как бы уходит в другую страну и не возвращается, временами побуждаемый к тому звуками окружающей жизни, а остаётся до момента, когда ставит последнюю точку дня».
Тайны ремесла
В доме на Галерейной Грин написал «Бегущую по волнам», «Золотую цепь», «Дорогу никуда», «Джесси и Моргиану», несколько десятков рассказов. Задуманное не всегда легко ложилось на бумагу. «Бегущую по волнам» писатель начинал около сорока раз. Неудавшиеся страницы приносил для растопки плиты Ольге Андреевне. И каждый раз, принимаясь за что-то новое, волновался, как новичок. «Пишешь задуманное, и всё, перегоняя друг друга, толпится во мне. Закончил, и... полная пустота, глухо. Появляется страх: иссяк родник. Неужели навсегда? Цепляешься воображением за всё, что хранится в памяти. Ворошишь старое на дне этого сундука — и ничего, ничего. Но проходит время, и не замечаешь, когда в тебе что-то забрезжило. Сырое, неясное зыблется, рассыпается в арабески. И вдруг блеснёт центр, ствол, какая-то главная важная минута. И снова покой и равновесие, плыву по реке будущего».
«Нет ни одного произведения Грина с 1921 года, где он хотя бы мимолётно не коснулся нашей жизни, — писала Нина Грин в книге воспоминаний. — Теперь, в старости, далеко отойдя от своей чудесной, сказочной жизни, от себя, молодой, смотря на всё с высоты старческой мудрости, перечитывая книги его, я встречаю везде свой облик, части его: то жест, то руку, то слово, привычку, манеру, слова, рассыпанные всюду, встречаю наши мысли о жизни, нашу жизнь. То, что навеки привязало меня к нему, украсило и расцветило его последние годы».
Грин печатался мало. В 1929 году только что изданный роман «Бегущая по волнам» попал в рубрику «Книги, не рекомендуемые для массовых библиотек» в силу того, что «роман умело построен, но насквозь мистичен». «Пишите на темы дня», — предлагали ему в редакциях. Но он мог творить только на темы сердца, которые требовали океанских просторов, а не серых газетных страниц. «Я не могу писать для никого. Я должен знать, что у меня есть читатель, некий близкий, невидимый для меня, которому я рассказываю. Мне же говорят: „Один роман в год и никаких переизданий“; или „Вы не сливаетесь с эпохой, и она мстит вам в нашем лице“. Словно я сапожник: одну пару обуви. А может быть, я за три года один роман напишу — чем же жить прикажете? Это же моя профессия, мой хлеб. Убивается стимул к жизни, ощущение читателя. Я не из тех, которые в рукописях распространяются: я — только для души человеческой».
Войдя в трудное положение писателя, редактор журнала «Звезда» Николай Тихонов предложил Грину выступить на страницах журнала с рассказами о себе. Вскоре там были опубликованы «Бегство в Америку», «Одесса», «Баку», «Охотник и матрос» и другие очерки, написанные в Феодосии. Впоследствии они составили книгу «Автобиографическая повесть». Последний очерк — «Севастополь» — был написан уже в Старом Крыму. Очерки эти Грин писал с большим неудовольствием. «Сдираю с себя последнюю рубаху», — говорил он.
Старый Крым
В ноябре 1930 года, когда стало совсем невмоготу, Грины переехали из Феодосии в Старый Крым. «Мы ходили на прогулку к Имарету*. Возвращаемся под вечер. Проходя мимо церкви, заходим в неё. Идёт служба. В церкви молящихся ни души, только священник и дьячок справляют всенощную. Лучи заходящего солнца косыми розовыми полосами озаряют церковь. Задумчиво и грустно. Мы стоим у стены, близко прижавшись друг к другу. Церковь меня волнует всегда, обнажая душу, скорбящую и просящую о прощении. За что — не знаю. Стою, без слов молюсь настроением души, прошу словами милости Божией к нам, так уставшим от тяжёлой жизни последних лет. Слёзы струятся по моему лицу. Александр Степанович крепче прижимает мою руку к себе. Смотрю на него. Веки его опущены, и слёзы льются из глаз. Рот скорбно и судорожно сжат. „Бедный ты мой, дорогой друг“, — думаю я с тоской и, склоняясь, целую его руку, держащую меня под локоть. Он ещё крепче сжимает мою руку и говорит тихо: „Пойдём“. Выходим из церкви, садимся на одной из могильных плит и долго молча сидим, прижавшись друг к другу, грустя об одном и разном. „Не люблю летних вечеров, — говорил Грин, — в их красоте, грустной и прощающей, всегда что-то меня болезненно волнует и беспокоит...“. Словно чувствовал он, что смерть его придёт в 6 часов красивого июльского вечера...».
Грины скитались по разным квартирам и только в июне 1932 года переехали в собственный домик, купленный у двух монахинь за золотые часики Нины Николаевны — последнюю ценную вещь из их сбережений. Дом был маленький, саманный, без электричества, с земляными полами. Но Грин обрадовался новому жилищу: «Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости — покой. И хозяев нет».
От издательств один за другим поступали отказы. Ничего не изменила и поездка в Москву, а также ходатайство в Союз писателей о назначении пенсии. Здоровье с каждым днём ухудшалось. Врачи вынесли вердикт: воспаление, а затем туберкулёз легких. А оказалось — рак лёгких и желудка.
В последние недели угасающей жизни Грин попросил жену поставить кровать у окна. За стеклом буйствовало красками лето, синели далёкие крымские горы и сияло небо — как отблеск любимого и уже навсегда утраченного моря.
Измотанный жизнью и недугом, романтик уже не писал. Словно извиняясь перед женой, брал в руки карандаш и бессильно водил по заметкам. Но взгляд его был уже не здесь — он устремлялся далеко за горизонт, где на самом краю неба виднелся образ «бегущей по волнам», лёгким движением руки манившей его за собою. Его не стало 8 июля 1932 года.
Для Нины Николаевны это был тяжёлый удар, да и вся её дальнейшая жизнь преисполнена боли и испытаний. Во время немецкой оккупации Крыма помешалась рассудком её мать. Душевнобольных немцы расстреливали без суда и следствия, и чтобы уберечь родного человека, вдова писателя пошла работать в немецкую газету. Благодаря её помощи партизанам — удалось спасти от расстрела тринадцать человек, многие избежали увоза в Германию. Но сотрудничество с оккупантами не могло остаться не замеченным советской властью. Её арестовали и приговорили к десяти годам ссылки: сначала она отбывала её на Крайнем Севере в лютых морозах, потом в знойной Астрахани. И всё это время она жила надеждой на увековечивание памяти писателя и создание дома-музея Грина.
По возвращении в Старый Крым в своём домике она застала курятник председателя колхоза. Пять лет ушло на борьбу за восстановление, как бы сейчас сказали, права собственности. Чего только ни натерпелась бедная женщина! По городу ходили слухи о фашистке Грин, о жене, оставившей мужа умирать в сарае, дети бросали в неё камни и обзывали... Но несмотря на это, Нина Николаевна упорно продолжала своё дело. Ещё десять лет ушло на превращение бывшего курятника в государственный мемориальный дом-музей Александра Грина, смотрительницей которого она и стала. Кто мог лучше рассказать посетителям об этом удивительном человеке?
После своей смерти Нина Николаевна тоже не хотела оставлять мужа и завещала похоронить себя в его могиле. Но и на это власти не дали разрешения, и она была погребена в другой части кладбища Старого Крыма. Только через год ночью, тайком, в день её рождения друзья перезахоронили Нину Николаевну согласно её завещанию.
Непростая судьба и невероятная сила духа этой маленькой хрупкой женщины — яркий пример того, что никакие беды, гонения и даже смерть не могут угасить истинную любовь.
* Имарет — хутор в 4 км от Старого Крыма. Уничтожен в годы Великой Отечественной войны.
Посмотрите передачу о Грине из цикла "Библейский сюжет".
Вот уж что-что, а творчество Грина никак нельзя назвать "плохими плодами".
Ваша статья написана очень в стиле А.С. Грина и поэтому должное место ее размещения конечно не в материалах православного сайта, а, к примеру где-нибудь в бесконечных пределах культурных порталов или изданий.
Вы формируете миф об "удивительном человеке". Он действительно может быть "удивителен", но объяснение таковой "удивительности" в душевной и духовной болезнях этого несчастного человека, заслуживающего на самом деле не удивления, а психиатрической диагностики и жалости.
Если Вы не знаете, кем был на самом деле этот человек, то обратитесь более внимательно к изучению фактов биографии писателя.
В Евангелии есть такие слова: "плохое дерево приносит плохие плоды". Так вот А.С. Грин к сожалению только в последние дни своей жизни, будучи практически недвижимым, тяжело больным, сумел найти в себе то, что вложил в нас Бог - дух Истины. А всю свою "творческую и сознательную" жизнь провел под управлением духов иных - поднебесных.
Наталия, не стоит столь необдуманно (я надеюсь, что необдуманно), вкраплять ложь туда, где люди ждут и ищут правды.