Старец Иероним Симонопетрский. Ч. 2

Часть 1.

Изгнание

В 1924 г. в Греции проходит календарная реформа, и на праздник Благовещения Иероним впервые служит в Вознесенском подворье по новому календарю. Это вызвало бурный протест в монастыре, и группа монахов добилась запрещения старцу по приезду в монастырь входить в храм в течение шести месяцев. Он же спокойно выносит все, не меняя своих убеждений, и считая, что вся эта история искусственно раздута теми, «кто был ввержен в ложное самомнение и кто настаивает упрямо и без разбора на том, что не должно, и почитает, что имеет право судить и осуждать…».

Источник: http://athosprosopography.blogspot.gr/

С одной стороны, календарный вопрос, преувеличенный из-за неразборчивого рвения определенных кругов, с другой – чересчур сильный местный патриотизм, из-за которого в монастырь принимали лишь монахов из Малой Азии, а также нестяжательство и милосердие старца и, главным образом, недоступная пониманию других отцов его духовная жизнь, сделали старца изгоем в своей обители, тем, на кого «тяжело <…> и смотреть» (Прем. 2: 15). В результате после одиннадцатилетнего игуменского служения он был несправедливо обвинен братией его же монастыря в денежных махинациях и решением Священного Кинота в конце июня 1931 года сослан в монастырь Кутлумуш.

Старец же, по примеру Господа нашего, «как овца, веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих». Воистину же «род Его кто изъяснит?» (Ис. 53: 7-8). Отцы монастыря Кутлумуш относились к нему с бесконечной любовью, почитая его как святого. Он же говорил им, что страдает за грехи свои.

Священный Кинот опосредованно признает его невиновность, прервав изгнание по истечении четырех месяцев и направив его в Вознесенское подворье, «дабы как опытный духовник и своим добрым примером вывел он многие души к спасению во Христе». Несправедливое наказание способствовало его прославлению в Боге, проявлению и достойному употреблению его талантов, раскрытию его добродетелей и лежащей на нем милости. Здесь происходит его второй великий отказ от мира. Старец прожил в «Вознесенье» целых 26 лет, с 60 до 86-летнего возраста: святогорский монах вдали от Святой Горы, которому не суждено было больше вернуться туда никогда. Превратив место своего изгнания в место святого служения, он сделал Вознесенский холм подлинной Святой Горой, став и сам горой святой, к которой прибегают верующие.

Когда в 1937 г. при посредничестве его брата по плоти монаха Максима Симонопетрского братия просит его, восстановленного во всех правах и полностью оправданного, вернуться в монастырь в качестве игумена, он вежливо отказывается от этой чести, посылая в ответ исполненную смирения телеграмму: «Добросовестно оценив необходимые удвоенные силы, считаю себя непригодным. Не выказываю непослушания. Не могу принять предложение, так как не могу возложить на себя ответственность. Напишу. Иероним». За телеграммой последовало пространное письмо, замечательное свидетельство смиренности и нравственного облика его отправителя, в котором в числе прочего написано следующее:

«Настоящий мой ответ посылаю не в уверенности и охваченный первым порывом, но после длительных раздумий и погружения в себя, подробно и тщательно рассмотрев и нынешние мои обязанности и обязательства, и все бремя ответственности, которое я возложил бы на себя, приняв братское предложение и рекомендацию вашу, и весь объем и вес, которой я не чувствую себя способным нести на вдвойне слабых плечах моих, и потому, возложив его на себя, я впаду в большое горе и буду осмеян. Сие же неблагоразумно, насколько я вижу и осознаю. Я не только не принесу никакой пользы нашей святой обители, но напротив, причиню ей великий вред, будучи не в состоянии справляться со своими задачами и обязанностями, коих требует от меня данное положение и сие великое послушание и которые предусмотрены от возлагающих на себя сию должность. Я сознаю то, что говорю. Повторяю и считаю, что не являюсь подходящим для этого места лицом, и не беру на себя сии обязательства, ибо не обладаю силами нести бремя этого высокого места, и прошу не считать мой отказ непослушанием, ибо и сам я считаю непослушание недостойным и предосудительным. Вы отзываете меня с сего послушания и призываете к себе. Однако, даже прибыв в монастырь, я не смогу возложить на себя игуменство по вышеуказанным причинам. Из досточтимого послания вашего можно прийти к выводу, что вы считаете, что моя служба здесь не отвечает интересам монастыря и не одобряется им. На это хочу смиренно ответить вам без всякой похвальбы. Я пребываю в полной уверенности, что тружусь только лишь во имя послушания и на пользу монастырю, служа ему, по благодати Божией способствуя по мере сил моих ускорить дело духовной пользы и спасения приходящих ко мне братьев христиан. Совершенно очевидно, что сие есть немалая польза и благо для монастыря – спасение стольких душ, по словам Господним. И потому миссия моя здесь именно такова и никакая другая. А по поводу всего прочего, о чем вы сообщали мне в письме, то есть о том, чтобы воздать мне по справедливости, я горячо вас благодарю. Но я есть ничтожнейший по справедливости среди всей братии, и потому, если вы любите меня, как явствует из вашего письма, не налагайте на меня, но освободите меня от бремени, которое у меня нет сил нести…».

Ангел на земле

Томимый жаждой духовного поиска и погрязший в грехах мир обрел в нем своего отца. Того, кто мог выслушать и понять мир, заключить его в свои объятия, указать путь и предложить выход, воодушевить и дать надежду, свет, любовь и благодать Божию. Нашел того, кто свидетельствовал своим мудрым словом, своими благими делами, своим дивным тайным внутренним миром.

Он давал миру пример, утешение и образ монашеской жизни. О его милосердии слагали легенды. Любому просящему у него он давал без разбора. Просто открывал ящик и отдавал все, что там находил. Никогда никто из подходивших к нему не уходил с пустыми руками. Сам же он был чрезмерно воздержан в пище, был строгим постником, образцом неприхотливости и умеренности. «Бедняк от бедных родителей» – так ему нравилось говорить о себе. После его преставления в ящике у него нашли лишь 7 драхм!

Не отступая ни на шаг, и в Афинах следовал он аскетическому правилу, по которому десятилетия подвизался он на Афоне, со всеми его крайностями и строгостями. Никогда не спал в кровати, даже в самые холодные дни не зажигал камина, проводил каждую ночь в бдениях в храме или в келье, на Божественной литургии до глубокой старости старался не садиться, и, несмотря на все бремя своих обязанностей, участвовал во всех службах, с самого начала либо служа, либо пономарствуя, либо проповедуя.

Даже летом в Афинах, в подчас невыносимый зной, редко выходил из своей кельи. Здесь было его место. Здесь возносил он сокровища своих молитв, сюда возлагал драгоценные камни своих мудрых слов, здесь нашла себе выход любовь, жившая в его сердце. Его часто просили выйти хоть ненадолго во двор освежиться. Он же с пресекающей любые попытки возражения уверенностью отрезал любой путь к отступлению, резко отвечая: «Свежесть для монаха – это его келья».

А рядом со всем этим расцвели и глубинные добродетели мистической внутренней жизни, превратившие ее в таинство: молчание в ответ на обвинение, терпение в гонениях и в несправедливых наветах, неприхотливость в лишениях, неослабевающее внимание, отсутствие страха, непрерывная молитва, постоянное смирение. Зло, волнение, страх, гнев и месть были для него неизвестными словами.

Все эти силы старец черпал, с подлинным духовным наслаждением воплощая в своей жизни аскетические монашеские традиции. Даже после неправедных гонений со стороны братии и монахов его любовь к ним и монашеству осталась непоколебимой и неизменной.

Мать старца преставилась под именем монахини Мелании. Брат вошел в Симонопетрскую общину под именем Максим, приняли монашеский постриг и три сестры: Магдалина, Мелания и Кассиания. Однако не только его семья по плоти надела монашескую рясу, но и новая его духовная семья охватывала всю монашескую схиму. Многих постриг старец в монахи, сначала во время первого своего пребывания на Вознесенском подворье (1908 – 1920), затем будучи игуменом (1920 – 1931), а впоследствии и экономом (1931–1957). Все эти годы ему удалось пробудить, развить и воплотить во многих людях призвание к монашеской жизни. Недаром, по некоторым свидетельствам, он лично постриг в монахини около трехсот благочестивых жен, за что и был поруган, неоднократно оклеветан и изгнан. Среди людей, при его содействии избравших уединенную жизнь и надевших монашескую рясу, была семейная пара Мораитидисов.

Иеромонах Иероним не был только старцем, он был и отцом. Его любовь к монашеству ни в коей мере не мешала ему видеть проблемы мирской повседневной жизни. Рядом с ним находили себе прибежище большие и малые, неверующие и благочестивые, образованные и неграмотные, важные и незначительные, люди, наделенные природными добродетелями, и люди, запутавшиеся в своих мыслях и страстях. И в каждом человеке он видел запятнанный образ Божий, который он, подобно хорошему реставратору, должен был очистить. Сделать образом, показывающим Бога и смотрящим на Бога. В этом и видел он свою миссию.

Посреди Афин он не только сохранил в себе идеал монашеской жизни, но и вдохнул монашескую любовь в других в одну из сложнейших эпох. И одновременно он принял в свою душу все человеческие страдания и нужды. Ему удалось совместить покой с деятельностью, монашество со служением ближнему, собственную борьбу со спасением братьев своих. И потому для его времени его можно считать духовником Афин.

Исповедуя, старец не указывал, но открывал. Он не прибегал к логическим доводам, но умиротворял и «сообщал» любовь. Его уверенность и мир становились и твоими уверенностью и умиротворением. Любовь его была доброй и человечной, но не была от мира сего. Его собеседник чувствовал, как действенна его молитва. Молитва становилась не просто последовательностью слов и даже не только человеческой просьбой, сколько постоянно подтверждаемым ответом Божиим в твоей жизни. Он не просто отпускал тебе твои грехи, но и возлагал их на себя. Его слово было скорее не его наставлением и советом тебе, но пробуждением твоих потребностей, открытием твоего дыхания. Немногими словами, ничтожным вмешательством он пробуждал в человеке неведомые ему самому силы и раскрывал неизвестное будущее в жизни своих духовных чад. Он не только показывал им путь, но указывал им и на свое состояние. Он был не хорошим наставником, но подлинным спутником.

Запечатлевшийся в нашей памяти образ старца замечательно описан его ученым биографом святогорцем старцем Моисеем:

«Внешность у старца была самая простая. Низкий ростом. Несмотря на свое достаточно упитанное телосложение, он казался совсем невесомым. Обладал пронизывающим взглядом. Его лицо обычно было светлым, но строгим, серьезным, но добрым. Никогда не снимал он свою монашескую скуфью. Легкие морщины придавали его лицу естественный вид. Впалые глаза обычно смотрели вниз и редко озарялись светом. Ему трудно было прямо посмотреть в глаза другому. Обычно старец носил простые очки. Взгляд выражал тепло и снисхождение и следил за тобой, исполненный любви. Особенно прекрасна была его улыбка. Борода седая, слегка разделенная посередине. Обычно старец был бледен и казался простым иеромонахом в чистой одежде и обуви. Обладал особым и ярким отеческим даром, простодушием, спокойствием, проницательностью и добротой. Черты его лица в целом, обрамленные белизной растрепанных волос, простота в одежде и в словах, благодать его помыслов, изливаемых в горячих словах, становилась книгой помощи для нуждающихся. «Одежда и осклабление зубов и походка человека показывают свойство его». Видя его, живущего в непрестанной и непоколебимой кротости и покое, этого человека Божьего, простого старца, ты восклицаешь от всей души: «Благо следовать Господу…». (Моисей монах. «Иероним Симонопетрский – Вознесенский старец». Монастырь Симона Петра, 1982. С. 226 – 7).

Отец Иероним жил как ангел на земле, как небесный человек.

Продолжение следует…