Пасха для всех, или о вере для воцерковленных и невоцерковленных

Никогда не забуду одну богословскую конференцию, где довелось слышать доклад об этапах катехизации. В нем подробно расписывалось, что с человеком должно происходить на первом этапе, на втором, третьем... Заканчивалось все, если не ошибаюсь, «полным воцерковлением». Я тогда не выдержал и сказал, что если уж так рассуждать, то катехизация заканчивается отпеванием. А недавно одна моя знакомая предположила, что даже и отпеванием не заканчивается: мы же верим в перспективу жизни после физической смерти, а это в первую очередь богопознание.

Конечно, можно сказать, что все это — вопрос терминологии. Но разве слова, создавая языковую картину мира, не формируют пространство смыслов? Разве для человека все равно, что он говорит? Разве не нам сказано: От слов своих оправдаетесь, и от слов своих осудитесь (Мф12:37)?

Люди, пришедшие к вере до 1988 года, который стал по-насто­ящему переломным для нашего общества, вспоминают, что слово «воцерковленный» не было в таком ходу, как сейчас; точнее, его не было вообще. Обычно говорили «церковный» — церковный человек, церковная жизнь... Я сейчас не о том, что в строгом смысле слова воцерковлением называется специальный обряд принесения младенца в храм (до или после крещения). В более широком смысле воцерковленный человек — это тот, кого на Западе называют «практикующий христианин», то есть тот, кто не просто декларирует это свое качество, не просто читает время от времени и Библию, и книги духовного содержания, а также отмечает как домашние праздники Рождество и Пасху, а тот, кто бывает в храме каждое воскресенье, да и в церковные праздники прежде всего приходит в храм, кто регулярно молится, соблюдает посты, а в апостольских церквах — исповедуется и причащается. Но только тогда, когда вся его жизнь проходит в русле веры, когда у него нет разделения: «это я делаю как христианин, а это... ладно уж...» — тогда можно говорить о том, что это человек церковный.

А в совсем широком смысле «воцерковление» — обретение человеком, обществом или культурой христианской перспективы. Перспективы, нормальным образом соединяющей земное и небесное. То есть то, что является одной из насущных задач современности.

Однако нередко слово «воцерковленный» скорее звучит как разделяющее. Так сложилось.

Нередко под этим словом понимают лишь погружение в церковную субкультуру (внешнюю) и жесткое соответствие ей. А за этим автоматически следует не только отмежевание верующих от «внешних» (а давно ль вы сами были такими?), но и отмежевание одних верующих от других по некоторым формальным признакам, самый «глубокий» из которых — сколько раз «за истекший период» человек был в храме, исповедывался и причащался (и ведь спрашивают, и не стыдятся, а это дело до того личное, что говорить об этом не стоит, тем более малознакомым). А обычно и того проще: как одет, как постится, ежедневно ли и в каком объеме «вычитывает» утреннее и вечернее правило (а это дело еще более личное; это не отчетный показатель, а разговор человека с Богом, и обсуждаться он может только с духовником или — по желанию — с близким другом, что в Псалмах (см. Пс 54:15.) называется разделять искренние беседы). Хуже того: могут спросить, в какой храм человек ходит, кому исповедуется, — и посмотреть оценивающе.

Есть в этом какая-то профанация. Все-таки статистику надо оставить социологам. Она помогает увидеть некоторые тенденции воцерковления общества, но не способна проследить путь человеческого сердца ко Христу. Человек может войти в храм совсем неверующим и выйти оттуда другим человеком, другом Христовым. Конечно, так бывает нечасто. Но кто может провести границу между «прихожанами» и «захожанами»? Кто знает, когда и как одно переходит в другое? И где в этом процессе — любовь Христова и любовь ко Христу?

От слов «я воцерковленный» веет какой-то неправильной завершенностью. Как сказала как-то по поводу таких людей одна церковная женщина: «Они, конечно, православные. Только вот христиане ли?!»

На Пасху в церквях читаются удивительные, пронзительные слова святителя Иоанна Златоуста, которые в русском переводе звучат так: «Итак, все — все войдите в радость Господа своего! И первые, и последние, примите награду; богатые и бедные, друг с другом ликуйте; воздержные и беспечные, равно почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне! Трапеза обильна, насладитесь все! Телец упитанный, никто не уходи голодным! Все насладитесь пиром веры, все воспримите богатство благости!». Эти полные любви слова, конечно, нельзя использовать в оправдание своей духовной лени. Но и забывать о них нельзя. И свою воцерковленность не стоит вешать, как орден, на грудь.

* * *

В самом начале церковной свободы праздновали однажды Пасху в храме, который тогда был единственным открытым на территории музейного комплекса. При музее был милицейский пост, а на паперти стоял милиционер. Кажется, про «воцерковленность» тогда и слыхом не слыхали, поэтому прихожане с ним христосовались. Милиционер кротко говорил «Воистину Воскресе», а потом набрался храбрости и прошептал: «Мне бы ко кресту приложиться...» Прихожане, не сведущие в уставе караульной службы, тотчас радостно пригласили его войти в храм, а он грамотно ответил, что он при оружии и в храме быть не может. И что же? Позвонили на пост, пришел разводящий со сменщиком, табельное оружие было по всем правилам передано, милиционер приложился ко кресту и получил назад свой пистолет. И всем было хорошо.

Так стоит ли считать свою воцерковленность неким статусом, который автоматически делает тебя чище и лучше остальных? Явно не стоит, равно как и превращать ее в элемент самопрезентации. Златоустый Святитель говорит о том, что Бог ждет каждого. И Пасха — она для всех.