Под стук колес о молитве

На исходе четвертого часа я почувствовал легкое головокружение и сильное желание совершить допустимый Великим постом перекусон. Жена положила мне в дорогу огурцы, помидоры, яблоки, постное печенье и дюжину чайных пакетиков вместе с кружкой и ложкой. Я выложил свое богатство перед попутчицей и предложил составить мне компанию. На что Марфа Прокофьевна ответила долгим процессом опустошения плетеной корзины. На столе появились жареная курица, вареные яйца, бутерброды с колбасой и много чего такого, о чем Великим постом не положено помышлять, а, по правде говоря, на что даже смотреть не хочется. Я поблагодарил, но разделять с ней скоромную трапезу отказался.

- Значит, вы поститесь, - догадалась Марфа Прокофьевна. – А я, вот, нет. И молиться я перестала. Хотя все молитвы знаю с детства.

И она безо всякой с моей стороны просьбы стала излагать свои резоны, заставившие ее перестать беспокоить просьбами Господа Бога.

Упуская долгие плетения словес, не относящиеся к поразившей меня истории, перескажу то, что поведала мне Марфа Прокофьевна.

Редким по нынешним временам именем нарекла ее бабушка- старообрядка. Но крестила она ее по непонятным причинам в православном храме.   До десяти лет Марфа жила у нее в селе неподалеку от Владимира. Бабушка была наставницей общины какого-то «беспоповского согласия» и вела службы. А дом ее был молельней, куда собирались сторонники древляго православия из Владимира и окрестных сел.

Изба была просторной, но отдельной комнаты для внучки не было. Ее кроватка стояла в углу за печью. Молиться народ начинал после того, как убеждались в том, что дитя уснуло. Но дитя часто притворялось спящей, а сама внимательно прислушивалась, а иногда и подсматривала за тем, как молятся ревнители древней веры. Детская память цепкая. Поэтому вскоре маленькая Марфа знала наизусть многие молитвы

К восточной стене избы было приделано тябло с иконами древнего письма. На нем не было ни одной иконы моложе семнадцатого века – времени трагического раскола. Предки Марфы Прокофьевны хранили эти иконы три столетия. Даже в годы большевистских гонений ни одна из них не была утрачена. Особенно почиталась икона Спас Ярое Око. Марфа страшно боялась грозного лика Спасителя и не могла без трепета смотреть на Него. Она знала, что все ее шалости и непослушания не остаются сокрытыми, и боялась неминуемого наказания. Шестеро детей и двадцать внуков бабушки давно покинули ее и жили кто в Москве, кто в Сибири, а один дядюшка Марфы забрался в Таджикистан, где после постройки какого-то завода остался на нем работать. Марфа с родителями исколесила полстраны, пока отец – в чине полковника не вышел в отставку и не поселился в столице. Они-то и забрали к себе девяностолетнюю бабушку. Марфина мать терпеливо и с большой любовью ухаживала за ней. Бабушкин дом пришлось продать. Полученные деньги пошли на доплату при обмене двухкомнатной квартиры на трехкомнатную. У бабушки получилась отдельная светелка. Когда продавали дом, иконы и старинные рукописные книги поместили на чердаке в четырех огромных сундуках. С новыми хозяевами     договорились, что при первой возможности приедут за ними. В Москву забрали Ярое Око, Смоленскую Богматерь и Николая Можайского, стоящего с мечом в правой руке и храмом на левой руке. Бабушка горевала по оставленным в чужих руках святыням: «Сколько войн и лихолетий хранили, а тут двести верст – преграда…» Но нанять грузовичок или небольшой автобус оказалось непросто. Тогда еще не было нынешнего изобилия транспортных агенств, и пока пытались организовать перевозку бабушкиных книг и икон, бабушка отошла в мир иной, а новые хозяева продали дом и исчезли вместе с содержимым сундуков. Родственники горевать не стали, а для Марфы Прокофьевны пропажа икон была большим испытанием.

Вскоре заболел ее муж, и врачи посоветовали ему перебраться на юг. Он поселился в Сочи, и Марфа Прокофьевна стала жить на два дома: то с ним, то с младшей дочерью в Москве. А потом дочь уехала на 2 года на заработки заграницу. Муж сильно болел, и ей пришлось целый год безвыездно ухаживать за ним. Оставлять иконы в пустой квартире было опасно, и она отвезла их к брату, попросив сберечь их до ее приезда. Но когда она приехала в Москву, то никаких икон в доме брата не обнаружила. Племянник променял их на видиомагнитофон и 20 кассет с порнографическими фильмами. На сей раз горе и гнев моей рассказчицы были безмерными. Особенно от сознания того, за какую дрянь были отданы фамильные святыни. Она была готова задушить собственными руками безрассудного родственника. Ее приводило в отчаяние бессилие и невозможность что-либо исправить.

«Господи, накажи негодяя!» - это была даже не просьба, обращенная к Богу, а крик пораженной горем души.

И наказание тут же последовало. Племянник оказался в компании хулиганов, и, хотя сам он в их проделках не участвовал, угодил на 3 года за решетку. После первого срока он еще дважды побывал в местах невольного жития. А потом младшая дочь стала причиной ее скорби. Старшая жила отдельно с мужем и двумя девочками, а младшая, вернувшись из заграницы, - в родительской квартире. Она влюбилась в двухметрового красавца Владимира, который оказался уголовником. Был он из приличной семьи. Отец — главный врач одной из столичных клиник. Мать — кандидат филологических наук. Предмет дочерней страсти был несомненно с психическими отклонениями: не мог удержаться и крал все, что представляло ценность. При этом был внимательным и добрым. Он мог вытащить из сумки Марфы Прокофьевны деньги и тут же подарить ей купленный на них букет цветов. Он не работал, и если появлялся с деньгами, это означало, что он их украл. Поселился красавец в их квартире, и все требования Марфы Прокофьевны не пускать его в дом, не возымели на дочь никакого действия. Точнее возымели: дочь стала устраивать истерики, заявляя, что в 25 лет имеет право распоряжаться своей жизнью и положенной ей по закону жилплощадью. Такого метаморфоза Марфа Прокофьевна и представить себе не могла. Дочь росла кроткой и послушной, готовой исполнить любую просьбу матери. А тут ее словно подменили. Когда Владимир исчезал на несколько дней, она не могла найти себе места. В такие дни она была по-прежнему ласкова с матерью и убеждала ее в том, что Владимир исправится.

- Он добрый и у него чуткое сердце. Он поймет, что так жить нельзя. Я сделаю все, чтобы он оставил свое преступное ремесло.

- Да ведь он болен. Разве ты сможешь исцелить его от клептомании? - сокрушалась мать.

- Смогу. Моя любовь его исправит. Он видит, как мы живем, и станет таким же. Ведь он к тебе относится, как к матери…

Марфе Прокофьевне оставалось только развести руками: «хорош сынок» и прекратить ни к чему не приводившие объяснения.

В тот же вечер Владимир принес букет роз и флакон дорогих французских духов. И цветы, и духи он вручил не дочери, а матери. Марфа Прокофьевна неожиданно почувствовала страшный прилив гнева. Она швырнула флакон в лицо Владимиру и стала стегать его по лицу розами. Он стоял опустив голову и даже не пытался остановить ее.

Слава Богу, что ее муж не видел этой сцены. Он не знал того, что творилось в семье. Марфа Прокофьевна давно оформила пенсию и собиралась перебраться к нему, но оставлять дочь наедине с уголовником не могла. Муж постоянно звонил и требовал, чтобы она поскорее приезжала. Он никак не мог понять, отчего его благоверная не может оставить Москву.

И тогда она стала молить Бога избавить ее дочь от Владимира. Она начала ходить в церковь, ставить свечи и заказывать молебны о здравии дочери. Ее сожителя в церкви она не поминала, но келейно утром и вечером молилась о том, чтобы он исчез из их жизни. Тянуть с отъездом к мужу она уже не могла. Он грозился приехать и увезти ее силой. Дочь присоединилась к требованиям отца и, чтобы хоть как-то успокоить мать, пригласила к себе пожить подругу, заканчивавшую театральный институт.   Марфа Прокофьевна уступила и с тяжелым сердцем отправилась к мужу. Вдали от дочери она еще усерднее просила Бога каким угодно способом убрать Владимира.

«И» - Марфа Прокофьевна тяжело вздохнула – «Господь убрал его. Далеко и надолго».

Вскоре после ее отъезда Владимир убил подругу дочери. Как это произошло, так и не выяснилось. На суде Владимир плакал, как ребенок, сначала не признавался, а потом говорил, что он не убийца, а это кто-то убил его руками. Он уверял суд, что с ним случилось что-то непонятное, и он был как во сне и не знает, как все произошло. Ему дали 15 лет строгого режима. Убийство было зверским, и рассказчица не стала приводить подробности. Но что поразило ее, Владимир стал часто писать ей письма из мест заключения. Не дочери, не своей матери, а ей – не состоявшейся теще. Он просил у нее прощения и просил молиться о нем. Но молиться она не могла. И с тех пор не только о нем, но совсем перестала молиться. Дважды она пламенно обращалась к Богу и дважды просьбы ее исполнялись. Но как страшно! Оба раза те, кого она люто ненавидела, оказывались в тюрьме. Да еще и неповинная душа погублена.

- Так что я теперь не молюсь. От моих молитв только беда, - закончила свой рассказ Марфа Прокофьевна.

Мы долго молчали. Моя попутчица напряженно ожидала моей реакции. Нужно было найти точные слова, но я боялся, что не смогу их найти.

- А как вы думаете, почему Владимир писал из тюрьмы именно вам, а не своей матери и просил вас молиться о нем?

- Не знаю. С матерью у него не было никаких отношений, а с моей дочерью… он понимал, что потерял ее. 15 лет ждать такого архаровца никто не сможет. А я все же была добра к нему. Кормила его, даже иногда утешала…

- А почему он решил, что вы сможете о нем молиться?

- Ой, не знаю.

- Может быть, через него Господь показал вам, что просить Бога о наказании нельзя, а нужно молиться о здравии духовном и телесном и об исправлении заблудшего. Господь заповедал нам не проклинать, не желать смерти и наказания нашим врагам , а молиться о них. А отмщение Он просил оставить Ему. Наше же дело – быть милосердными и следовать ха Христом во всем.

Марфа Прокофьевна упрямо замотала головой: «Хорошенькое дело. Этот зверюга молоденькую девушку искромсал, мучил меня 3 года, а я должна за него молиться. Много ли вы видели таких?! Да кто это сможет молиться за такого негодяя?!

Я вздохнул и, стараясь успокоить ее, сказал: «А ведь он верил в то, что именно вы из тех, кто, невзирая на ужас преступления, сможете за него молиться. Значит, видел в вас доброту и любовь, которая сможет одолеть гнев, пожалеть его и вздохнуть о его пропащей душе»

Марфа Прокофьевна задумалась.

- Простите, а он когда-нибудь говорил с вами о Боге? Может быть, он при всех его грехах иногда каялся и ходил в церковь?

- Да что вы… У него только деньги да блуд были на уме… А ведь я, когда еще не знала о его подвигах, по вечерам часто с ним говорила. Ах, вспомнила… Не он, а я ему рассказала, как в детстве подсматривала и слушала молившихся в избе моей бабушки. Я часто (не знаю почему) испытывала сильную радость. Потом, став взрослой, я уже ничего подобного не переживала. Они себе читают или поют монотонно молитвы, падают на колени и бьются головами о коврики (они всегда расстилали перед собой специальные молитвенные коврики), а мне казалось, что я лечу в небо вместе с ангелами, и Матерь Божия стоит на облаке и протягивает мне навстречу руки. И еще о многих детских переживаниях я ему рассказывала… Может поэтому…

Марфа Прокофьевна, стараясь, чтобы я не заметил, вытерла слезу, и суетливо стала стряхивать в ладонь хлебные крошки.

- А, давайте-ка мы чаю выпьем,- предложила она и, не дожидаясь моего ответа, взяла обе кружки и вышла из купе.

Чай мы пили молча. Потом она извинилась и легла, поджав под себя ноги и повернув ко мне напряженное лицо.

- Ну, хорошо, может быть, я, действительно виновата. Ненависть – не лучшее состояние души. Племянник и Володька получили наказание справедливо, но девушка – бедная Оля за что пострадала? 23 года. Заканчивала институт. Она уже сделала несколько спектаклей. Говорили, что у нее талант. Она хотела уехать к себе в Сибирь и там работать в театре. Какие у нее грехи?

- Я не знаю, какие. Может быть, она великая праведница, а может, и грешница. А вдруг она хотела повторить в провинции неприличные сцены – столь модные в то время в столичных театрах. И Господь не допустил. Но лучше так не думать. Тут даже не нужно пытаться догадываться. Ведь Господь забирает не старых, а готовых к переходу в вечность. Очевидно, это был самый лучший момент в ее жизни. Нужно помнить, что святые страдальцы были убиты безвинно. Владимир ведь говорил на суде, что это не он, а кто-то использовал его для этого злодейства. А мы ведь знаем, кто овладевает душами и толкает на преступления. Можно предположить, что эта девушка была доброй христианкой и пострадала за Христа. Лучше всего так и думать. И если вы сокрушаетесь о ее гибели и вам ее жаль, то самое замечательное, что вы можете для нее сделать – это молиться о ней. И о Владимире тоже.

Марфа Прокофьевна привстала и, облокотясь на стол, пристально посмотрела мне в глаза. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались неправдоподобно большими. Меня смутил ее взгляд, и я стал смотреть в окно.

- Знаете, - вдруг очень серьезно произнесла она - Меня эти истории мучают много лет. Не смотрите, что я вам их бойко рассказала. Я стараюсь все время болтать и быть веселой, потому что на меня постоянно находит уныние. Я совсем не могу быть одна. А то, что вы мне сейчас посоветовали, кажется логичным.

- Дело не в логике. Вы можете всю жизнь искать логичного решения своей проблемы и не найти. Христианская вера вне логики падшего мира. Логично обидчиков и врагов наказывать, а Господь говорит, что их надо любить и молиться о них. Я лицо светское и могу говорить лишь об очевидных для всякого христианина вещах, а вам хорошо бы обратиться к опытному священнику. И откажитесь, пожалуйста, от вашего решения перестать молиться.   Постарайтесь вспомнить то, что вы пережили в детстве.

Марфа Прокофьевна вздохнула.

- Детство. Тут вспоминай – не вспоминай, а уже таких переживаний не будет. Тогда было чистое сердце, и оно могло приходить в восторг. А сейчас, с постоянным грузом в душе, только и думаешь и волнуешься о детях, о внуках, о муже. В постоянных проблемах. Я помню, как бабушка говорила, что скоро люди будут с каменными сердцами: не молиться не смогут, не добрые дела творить. Вот и со мной это произошло. Может, сердце у меня еще не совсем каменное, но окаменение чувствую. Не знаю, как от него избавиться.

- Мой духовник в подобных случаях говорил: «Начни ходить в церковь, начни молиться Богу. Как можешь простыми словами и читай молитвенное правило: утром – утреннее, а вечером – вечернее. И не перепутай утреннее с вечерним. Уповай на Господа, и Он сам разрешит твои проблемы».

Марфа Прокофьевна улыбнулась.

Может быть, слова вашего духовника именно то, что мне нужно. Боюсь, при кажущейся простоте, исполнить их будет непросто.

Она вырвала из записной книжки лист и стала быстро писать, морща лоб, пытаясь что-то вспомнить. Потом протянула листок мне: «С этими симками такая путаница. То сочинская, то московская. Все время путаю. Здесь мой сочинский телефон и адрес. В Москве я пробуду недели две. Приходите к нам в Сочи. Мой муж иногда пытается говорить о смысле жизни, а в церковь не ходит. Но человек он хороший. Вы только на него не наседайте слишком.

Я поблагодарил ее и обещал не наседать. Конечно, если удастся свидеться.

Вскоре показалась платформа Казанского вокзала. Мы стали прощаться.

- Я знаю, что не бывает случайных встреч – уже на ходу проговорила моя соседка.

Я помог донести ей сумку до тамбура. С платформы тянулись к сумке две пары рук. Молодой человек взял ее у меня и быстро отошел в сторону, уступая место симпатичной девушке. Та бросилась на шею Марфе Прокофьвне и стала целовать ее и что-то быстро рассказывать.

- Это моя внучка Леночка, - объяснила Марфа Прокофьевна, повернув ко мне счастливое лицо. Глаза ее светились такой искренней радостью, что я невольно подумал: «Ну, нет. До окаменения сердечного еще очень далеко».