Один день из жизни Космы Яхромского

Преподобный Косма Яхромский

Жизнь и подвиг преподобного Космы есть, по мнению его агиографа, один из многих эпизодов нескончаемого Божественного домостроительства, цель которого – спасение души каждого человека, пришедшего в мир. В этом свете и проповедь апостола Андрея, по преданию благословившего киевские горы и предвозвестившего Божию славу, которая осенит со временем русскую землю, и обращение в христианство князя Владимира, и подвижничество преподобного Феодосия в Печерском монастыре составляли необходимые ступени к тому, чтобы однажды, в XV веке, во Владимире-на-Клязьме родился мальчик, который со временем примет постриг с именем Косма (вероятно, в честь знаменитого византийского песнотворца VIII века) и жизнью, а не рукописью, проповедью дел, а не слов напишет свою главу в истории Русской Церкви и русской святости. Впрочем, истинной родиной преподобного был не столько древний Владимир, будь он основан обладателем знаменитой Мономаховой шапки или же самим Крестителем, сколько та идеальная земля кротких, о которой говорят слова Давидовой Псалтири, земля, обещанная Владыкой Христом тем, кто смирен сердцем.

Благочестивые родители Космы (мирское имя преподобного, к сожалению, не сохранилось^[1]) отдали сына в услужение одному из вельмож Владимира, который свято чтил Пресвятую Богородицу и с благоговейной заботой занимался воспитанием благодатного отрока. Семена благочестия, что сеял вельможа в душе будущего молитвенника, падали на плодовитую почву его боголюбивой души и в скором времени всходили, давая обильные плоды смирения, послушания и целомудрия. Отрок проявил большие дарования в деле обучения Священному Писанию и с примерным рачением изучал творения святых отцов, так что вскоре господин, несмотря на молодой возраст воспитанника, стал внимать его скромным советам и нетщеславным увещаниям, которые были исполнены к тому же сочувствием и искренней душевной симпатией.

В ту пору господин, облеченный властью, богатством и имеющий в услужении раболепных холопов, не мог и представить, коль скоро его блестящее положение изменится на прямо противоположное и из хозяина жизни и городского владыки он превратится в обремененного многими болезнями страдальца. Очень скоро утроба господина болезненно выросла и с каждым днем, казалось, продолжала расти все более и более. И хотя агиограф XVI столетия едва ли точно мог, да и стремился описать симптомы тяжкого недуга, который постиг этого человека, кажется вероятным предположение о том, что несчастный страдал от злокачественной опухоли… Страшный недуг, повергающий в ужас и наших современников, несмотря на весь прогресс, которым было ознаменовано более чем 600-летнее развитие медицины с той поры, когда жил Косма! Что же говорить о той эпохе?!

«Если мы приняли благое от Создателя, ужели не потерпим напастей?» – утешал отрок болящего

Когда первый и, как всегда бывает в таких случаях, неожиданный удар постигшего вельможу горя смягчило время, он, желая подражать многострадальному Иову, со смирением и верой принял недуг, посланный ему Провидением, и всей душой стремился благодарить Бога за это тяжелое испытание. В те дни, когда приступы боли выбивали из глаз несчастного голубые искры страдания, ближайшим другом и утешителем больного стал его воспитанник, будущий Косма. «Если мы приняли благое от Создателя и Бога, ужели не потерпим нашедших напастей, горечь которых хотя и болезненна, но непродолжительна? Ты же, господин, уповай на Господа и Его Матерь, предстательством Которой ты некогда стяжал свои богатства и накормил стольких вдов и сирот. Та не оставит тебя и в этой беде», – так утешал юноша своего господина.

Вельможа с благодарностью пожимал руку юного друга в знак согласия и скорее взглядом, нежели словами, просил его молиться о своем исцелении. Впрочем, некоторое время спустя мысли его стали обращаться к погребальным пеленам и тишине сельского погоста (непременно сельского, в тени вековых сосен, рядом с могилами его родителей), а надгробное рыдание, которое уже слышалось ему в воображении, стало символизировать освобождение от мук. Однако смерть не приходила, и, находясь долгое время на грани между миром временным и вечным, вельможа приказал носить себя от веси к веси в поисках такого знахаря, который, зная силу лесных кореньев и полевых трав, сможет облегчить его страдания, притупить боль. Косма везде и всегда сопутствовал одру своего господина, отирал заботливой рукой капли пота, выступавшие на его лице, читал псалмы у его изголовья и воспевал гимны Пресвятой Богородице, из которых более других тот любил умилительное пение «Не ввери мя человеческому предстательству…»

Однажды в жаркий полдень, когда слуги, несшие одр больного, удалились в соседнее селение, чтобы купить еды и узнать у местных жителей, есть ли в окрестностях искусный своим ремеслом целитель, юноша, с полчаса с глубоким сочувствием всматривавшийся в осунувшееся лицо своего опекуна, с печальным вздохом отошел в сторону. Путники остановились на опушке, в тени раскидистой липы. Чуть поодаль, проникая в лесную чащу, простиралось тихое кладбище, просека огибала его справа и вела далее, в неизвестную еще страну, загадочную страну далече. Там, в этой стране, с горечью подумалось Косме, ждут их новые деревни, новые знахари, которых так много уже встречали они на этом пути. Все они, подобно тем, которые остались позади, будут приходить к одру больного и с сосредоточенным вниманием исследовать его кожные покровы, ощупывать огромную опухоль, обезобразившую его утробу, причиняя тому нечеловеческие страдания. Косма невольно нахмурился, в красках представляя, как и сколько раз повторится эта бессмысленная мука.

Иногда ему казалось, что господин, которого он с детского возраста знал как одного из добрейших и справедливейших людей, имел на своей совести какой-то страшный грех, совершенный, пожалуй, в молодости, много лет назад, еще до того, как Косма был принят в его гостеприимный дом, а может быть, и до того, как он родился. И вот этот грех, по мысли Космы, никак не оставлял несчастного, хотя, пожалуй, и был прощен, так что тот нарочно положил мучить себя и даже с тайным наслаждением позволял приблизиться к своему ложу этим бессильным шарлатанам, которых окружающие с каким-то необъяснимым для него почтением величали врачами.

Косма пребывал в таких или подобных таковым мыслях, когда господин, впавший было в забытье, тихо, по-детски нежно застонал… Сколько раз юноша готов был забрать страдание своего господина себе, разделить его боль, перенять хоть малую толику той муки, которую он вынужден был безмолвно созерцать, но это было невозможно! Теперь же невольно, интуитивно (если бы кто-то ему указал на то, он испытал бы жгучий стыд) стремясь огородить свой слух от прерывистых стонов, юноша сделал еще несколько шагов в сторону поля.

Здесь, по обочинам небольшой тропки, росли веселые соцветия земляники, в траве свиристели кузнечики, и легкое дуновение западного ветерка чуть колыхало прозрачные лепестки ромашек, то тут, то там мелькавших в густой траве. Юноша взошел на небольшой холм и стал вглядываться в линию горизонта: полуденное марево стирало острые очертания леса, сонные силуэты дальних гор плыли перед устремленным к ним взором. Если бы Косма поднял голову и взглянул вверх, то увидел бы парящего прямо над ним орла, который широкими взмахами крыл, казалось, готов был обнять всю поднебесную… Однако, несмотря на все усилия увидеть хоть что-то, помимо опавших ланит своего господина, его заостренного носа и лихорадочного румянца, покрывшего лицо, перед глазами юноши возникала именно эта маска, воплотившая страдание…

Косма сел прямо на землю, обнял руками колени и глубоко задумался. Он думал о том, как сложится его жизнь после смерти опекуна. Мать с отцом, конечно, будут рады, если он вернется под их кров… Впрочем, не этого они ожидали от своего единственного сына, отправляя его «в люди», да и сам господин, конечно, уже сделал все необходимые распоряжения, чтобы в случае его кончины друг и наперсник смог устроить свое мирское жительство наилучшим образом. Несложно будет найти невесту (с приданым или без него), устроить свою семейную жизнь, заняться делами милосердия, продолжить то, чему он стал свидетелем в отроческие годы в дому своего благодетеля.

Так значит так? Такой будет жизнь? Ему казалось, что он увидел все свое жизненное поприще от сегодняшнего полудня силы, здоровья и молодости до поздней ночи маститой старости в окружении детей и внуков, которым он непременно оставит в наследие не только движимое и недвижимое имущество, но и премудрые наставления вполне честного человека. У его одра при смерти будет также – рисовало ему воображение – множество сирых и убогих, которые с благодарностью благословят его последние часы, боясь потерять в его лице ходатая и заступника перед сильными мира сего. Косме казалось, что так оно и будет, и только дыхание господина, это хриплое сипение воздуха, проходящего сквозь потертые мехи натруженных легких, стояло на пути осуществления этого замысла. Когда он осознал этот безжалостный в своей прямолинейной выгоде факт, кровь, жарким покрывалом окутавшая его лицо, выдавила слезы стыда и раскаяния из глаз. Косма отмахнулся от своих мечтаний, порывисто встал и запел, произнося слова молитвы как бы от лица своего господина: «Не ввери мя человеческому предстательству, Пресвятая Владычице, скорбь бо обдержит мя…»

Юноша с изумлением увидел в основании одной из ветвей большую икону – образ Пресвятой Богородицы!

В это мгновение взор его привлекло яркое сияние в ветвях той самой липы, в тени которой лежал его господин. Юноша с изумлением увидел в основании одной из ветвей большую икону, которой – он готов был присягнуть – не было здесь всего несколькими минутами ранее. То был образ Пресвятой Богородицы. Косма в изумлении, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, однако совершая все словно по писаному, простер дрожащие запястья по направлению к образу. Он был уверен, что незримая сила тотчас же отринет его прочь, как он читал об этом много раз в сказаниях о явлении святых икон, однако желание соприкоснуться со святыней было столь сильно, что он презрел опасность. Вот он со зримым трепетом касается иконы, приподымает ее и с той любовью, с которой свойственно матери обнимать единственного и тяжело больного ребенка, привлекает к себе на грудь. Сколько раз впоследствии вспоминал он этот момент, и ничто и никогда более не могло сравниться с тем чувством, которое наполнило его в то мгновение! Ничто и никогда! Даже принятие пострига в Печерской обители, которому суждено было случиться несколькими месяцами позднее! Этой радостью и бесконечным счастьем следовало, конечно же, поделиться с господином: он, больной, обеспамятевший от мучительных колик в животе, еще не знает, ему нужно рассказать! Косма, трепетно сжимая икону в руках, хочет рассказать господину о радостной вести, однако с изумлением замечает, что тот, только что натужно дышавший, заснул впервые за много дней крепким, здоровым сном. Тогда юноша, мгновение поколебавшись, возложил икону Богородицы на утробу господина: «Это самое больное место, Владычице, – с рачением усердного ходатая пояснил юноша, – господин очень болен и устал терпеть, помоги же ему, он ведь очень почитает Тебя». И Косма видит, как опухоль под легким бременем Богоматерней иконы тает, изменяется и вконец исчезает.

Икона Божией Матери Яхромская

«Иди же в Киев! Иди и молись! А через много лет приходи сюда, к берегу Яхромы», – говорила Богородица

Косма с дерзновением человека, не вполне осознавшего реальность происходящего, вспомнив о своих недавних мечтах, которые казались ему столь богоугодными, вопросил: если ему суждено сделать все, о чем было только что сказано, то кто же женится на невесте без приданого и умрет много лет спустя в окружении детей и внуков, под плач облагодетельствованных им сирот?

– Он обязательно найдется, – ответила Богородица, – тот милосердный самарянин, который столь лестно рисуется в твоем воображении. Более того – он уже нашелся. И ты – видел его, и лежащий перед тобою – той есть… – и Пресвятая указала перстом на исцеленного господина.

Сказала и – исчезла, оставив в руках Космы Свою икону.

Когда несколько часов спустя господин проснулся, ни страшной опухоли, ни верного слуги уже не было. Он долго изумленно озирался и не знал, радоваться ли ему о нечаянном исцелении, плакать ли о разлуке с другом. Косма же шел на запад, в сторону Киева, и, когда солнце садилось впереди него, а тень все более удлинялась позади, виделась ему не серая пыль большой дороги, легкой дымкой взвитая его стоптанными сапогами, – виделись ему купола Успенского собора Киево-Печерского монастыря…