Трудный путь домой: И.А. Гончаров и Православие. Часть 1

И.А. Гончаров

Симбирск многими нитями был духовно связан с преподобным Серафимом Саровским. Многие горожане, начиная с 1815 года, когда преп. Серафим вышел из затвора, получали у него духовное окормление. Духовный писатель С. Нилус отмечает, что к 1816 году, когда Н.А. Мотовилов впервые попал с матерью к преподобному, «слава отца Серафима… гремела по всему верующему Тамбовскому и Средне-Поволжскому краю» (Там же. С. 110). Конечно, слышали о нем и в глубоко религиозной семье Гончаровых. Кроме того, в Симбирскую губернию, в Алатырский мужской монастырь, предполагалось однажды назначить архимандритом батюшку Серафима. И хотя он остался в Сарове, все же сказал, что в Алатыре будет присутствовать духом (это и до настоящего времени помнят монахи Алатырского монастыря). Здесь же, в Симбирске, подвизался блаженный Андрей, симбирский чудотворец, о котором хорошо знал преподобный Серафим.

В «Сне Обломова» романист описывает родной город как место сна и покоя, место, в котором царит религиозный обряд, прикрывающий, по сути, полуязыческое отношение к жизни. Здесь на первый план выступают сон и еда: «Какие запасы были там варений, солений, печений! Какие меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!» Вся эта картина как будто списана с жизни самого Гончарова в родном доме. Здесь тоже царили довольство и достаток: «Дом у нас был, что называется, полная чаша, как, впрочем, было почти у всех семейных людей в провинции, не имевших поблизости деревни. Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, амбарами, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры и утки – все это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня». Однако рядом с этим довольством – празднословие, пересуды, равнодушное отношение к ближнему (всем селом пошли посмотреть на упавшего в бессилии больного человека, потрогали вилами и ушли!). Язычество, чудным образом уживавшееся с православным обрядом, конечно, должно было произвести на будущего писателя глубокое впечатление. И все-таки Симбирск в целом был в религиозном отношении городом небезблагодатным. Некоторое исключение составляла только городская дворянская элита.

Детство Гончарова прошло в семье со строгими православными традициями. Его отец, Александр Иванович (1754–1819), был довольно зажиточным купцом, хлеботорговцем, владельцем свечного завода. Неоднократно избирался он симбирским городским головой. В 1803 году, овдовев, женился на купеческой же дочери Авдотье Матвеевне Шахториной (1785–1851). О своей матери Гончаров вспоминал как о «необыкновенно умной, прозорливой женщине», она была для детей нравственным авторитетом, перед которым они «склонялись с не нарушенным ни разу уважением, любовью и благодарностью». Семья получилась немаленькая: кроме Гончарова, было еще трое детей. Брат Николай (1808–1873) стал учителем гимназии, а в конце 1850 – начале 1860-х годов – редактором газеты «Симбирские губернские ведомости». Были еще сестры: Александра (по мужу Кирмалова, 1815–1896) и Анна (по мужу Музалевская, 1818–1898). Биограф Гончарова отмечает, что брату и сестрам писателя была присуща «глубокая религиозность, крепко соединенная с обрядностью, как и привязанностью к старому русскому быту вообще» (Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 580). После смерти Александра Ивановича воспитывал детей их крестный отец, отставной моряк, дворянин Николай Николаевич Трегубов. О нем нужно говорить особо.

Отец Гончарова, по некоторым сведениям, был старообрядцем и человеком, жившим в традициях христианского благочестия (Суперанский М.Ф. Болезнь Гончарова. Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 577). До нас почти чудом дошли некоторые семейные реликвии Гончаровых, много говорящие о духовном настрое семьи. Чего стоят свидетельства одного лишь семейного «Летописца»! Дед писателя по отцу Иван Иванович Гончаров в 1720-х годах взял на себя своего рода духовный подвиг: несколько лет переписывал книгу «Страсти Христовы». В этом книжном памятнике подробно описывались последние дни жизни Иисуса Христа. Нет сомнения, что еще в детстве маленький Ваня Гончаров и держал в руках, и слышал чтение этой дедовской книги. Можно себе представить, что чувствовал и переживал впечатлительный мальчик, когда кто-нибудь из взрослых читал: «Наутрие же в пяток поведоша Господа нашего Иисуса Христа на двор к Каиафе архиерею и возложиша на него великия железа на шию его и руце и приведоша его во двор Каиафе и тогда собрашася окаянии жидове малие и велице и с великою радостию яко во своих руках имеют его начаша его бити по ланитам и пхаху и плеваху аки в простое лице и в пречистые его очеса и во святыя уста…» (Летописец семьи Гончаровых. Ульяновск. 1996. С. 307). И какой же горячей веры, какой молодец был этот Иван Иванович, закончивший свой труд такими словами: «Во славу святыи единосущныи и неразделимые Троицы Отца и Сына и Святаго Духа написежеся сия богодохновенная книга страсти Господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа Лета от сотворения мира 7236 году от воплощения же Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа 1728 году сентября 14 дня солдатского сына Ивана Иванова Большаго Гончарова и писана в городу Синбирску от оного Ивана Гончарова много грешнаго ево рукою яко серна от тенет избавися и тако и аз от сего труда. Аминь» (Там же).

Однако вот что удивительно: никогда писатель Гончаров этой книги не вспоминал, как бы и не читал ее вовсе. А ведь кроме «Страстей Христовых» сколько там было всего интересного: ведь это был летописец семьи, куда несколько поколений грамотных Гончаровых вносили записи обо всех главнейших событиях своей жизни!   Здесь было указано, когда родился, женился, наконец, умер и на каком кладбище похоронен человек гончаровского роду-племени! Иван Александрович положительно не мог не знать этой книги. Да и мать будущего писателя, религиозная Авдотья Матвеевна, немало сил положившая на духовное воспитание детей (за него же и Бог взыщет!), не могла оставить без внимания эту книгу, не читать ее своим детям. Известно, что даже дома она часто молилась и читала акафисты. И тем не менее факт: книга не оставила видимого следа в жизни писателя, хотя он и признавался, что лет с восьми читал взахлеб все, что попадалось под руку. В своих автобиографиях упоминает он и Державина, и Радклиф, и различные путешествия и многое, многое другое… А вот семейной своей главной книги не называет. Может быть, впрочем, по присущей ему скрытности и душевной целомудренности…

Вообще нужно оговориться сразу: религиозная жизнь Гончарова была неизвестна, пожалуй, никому из его современников, кроме его духовника, протоиерея Василия Перетерского, сказавшего после смерти писателя несколько теплых и очень веских слов о его личности. Поэтому рассуждать о религиозности автора «Обломова» чрезвычайно затруднительно. Легко можно попасть впросак. Заметим пока одно. В произведениях Гончарова рядом с серьезной фигурой Обломова всегда найдем комическую физиономию Захара. Рядом с патетической, исполненной трагизма сценой, – резко снижающий его простоватый, едва ли не пародийный эпизод. Гончаров намеренно прикрывается юмором, «балагурит», уходит от патетики. Это ввело в заблуждение многих, отказавших Гончарову в глубине творчества и мировоззрения. А ведь еще М.Ф. Суперанский в 1913 г. писал: «Что касается внутренней религиозности, то о ней мы знаем очень мало. В эту святая святых своей души он не кал любопытных глаз. О религии с людьми, равнодушными к ней он говорить не любил… или отделывался мало значащими фразами. … он не был способен высказывать свои задушевные мысли в этой области, и если случайно проговаривался, то сейчас же старался сдержаться, тотчас же посмеяться над собой» (Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 619-620).

Несомненно, что в своей семье писатель получил серьезную религиозную закваску. Однако ясно и другое: первая половина жизни Гончарова складывалась так, что духовно, религиозно он скорее отрывался от родных своих, «дремучих», как ему, верно, казалось, корней, чем припадал к ним. Ровесника и земляка романиста Николая Мотовилова воспитывала мать, вдова, Мария Александровна. Сходная ситуация сложилась и в доме Гончаровых: престарелый отец писателя умер, когда Ванюше было всего семь лет. Но будущего «Серафимова служку» мать взяла с собою в паломническую поездку к преподобному в Саров. Это благотворно повлияло на всю его жизнь. Видимо, таких поездок было у вдовы Мотовиловой немало (ведь и умерла она во время паломнической поездки к киевским святыням). Она любила принимать в своем доме и странниц, монахинь. Что касается дома Гончаровых, то, к сожалению, мы ни о чем подобном не знаем. До нас не дошли сведения ни о странноприимничестве Гончаровых, ни об их паломничестве по святым местам. Жили они, как и многие, впрочем, в Симбирске, замкнуто, семейными заботами, планами о приличном образовании детей. Перед Гончаровым раскрывались широкие горизонты новой русской жизни и культуры, вполне светской. За Волгой, в селе Репьевка, воспитывал его три года (1820–1822) священник Федор Степанович Троицкий, в частном пансионе. Помимо немецкого и французского языков маленький Гончаров изучал, между прочим, Закон Божий и Священную историю (Алексеев А.Д. Летопись жизни и творчества И.А. Гончарова. М.-Л., 1960. С. 14). Женат Ф.С.Троицкий был на лютеранке, перешедшей в Православие. А в романе «Обрыв», может быть неслучайно, священника герои зовут непривычно: по имени-отчеству (Николай Иванович), да и в круг чтения этого батюшки входят такие мыслители, как Спиноза, Вольтер, Фейербах... Как бы там ни было, а любимыми словами писателя до конца жизни останутся «культура», «гуманитет», «цивилизация», «комфорт».

А все-таки и «Летописец», и упорный, горячий по духу дед Иван Иванович Гончаров – сыграли свою роль в жизни автора «Обломова». И еще какую! Все-таки православная закваска не пропала даром, и вторая половина жизни Гончарова – это медленное, с отступлениями и трудностями, но все же возвращение к дедовской «младенческой», как называл ее сам писатель, вере. Сложен был этот обратный путь от «Бога-цивилизатора», Бога почти протестантски трактуемого, к Богу деда Ивана.

Судя по роману «Обломов», мать будущего писателя Авдотья Матвеевна пыталась приучить его к молитве: «Став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова молитвы. Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно, откуда лилась в комнату прохлада и запах сирени.

– Мы, маменька, сегодня пойдем гулять? – вдруг спрашивал он среди молитвы.

– Пойдем, душенька, – торопливо говорила она, не отводя от иконы глаз и спеша договорить святые слова. Мальчик вяло повторял их, но мать влагала в них всю свою душу». (Гончаров И.А. Собр. соч. В 8-ми томах. М., 1952–1955. Т. 4. С. 111. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы). Как ни старалась Авдотья Матвеевна, ей не удалось пробудить в душе Гончарова искры горячей любви к Богу. В черновиках очерка «На родине» он признается: «Убегаешь, бывало, к нему (крестному Николаю Николаевичу Трегубову – В.М.), когда предстояло идти ко всенощной, или в непогоду, когда она (мать – В.М.) шила, читать ей вслух, или пока она молится, стоя на коленях, Акафист Спасителю…» (Летописец. С. 356). Дедовское и материнское отступало в детстве Гончарова перед влиянием упомянутого крестного. Гончаров всю жизнь вспоминал о нем, что это был человек «редкой, возвышенной души, природного благородства и вместе добрейшего, прекрасного сердца». «Особенно, – писал он, – ясны и неоцененны были для меня его беседы о математической и физической географии, астрономии, вообще космогонии, потом навигации» (Т. 7, С. 238) .

Но, кажется, влияние Трегубова на душу писателя было не столь однозначно хорошо. Трегубов был масоном и человеком атеистического склада. Лишь после 14 декабря 1825 года, когда правительство стало преследовать масонские ложи в России, все масоны в Симбирске «пошили себе мундиры; недавние атеисты являлись в торжественные дни на молебствия в собор… «Крестный» мой…, под ферулой прежнего страха, тоже вторил другим» (Т. 7, С. 247). Трегубов был своего рода противовесом религиозному влиянию матери и, судя по дальнейшей жизни писателя, противовесом мощным. Душа Гончарова не была так надежно защищена от подобных влияний, как душа Н. Мотовилова, отец которого «прозревал гибель от масонства, которым, как новинкой, последним словом Европейской образованности, начали увлекаться наиболее выдающиеся провинциальные деятели.

Смотри, матушка, береги Колю от масонов, если меня не станет! Именем моим закажи ему не ходить в их богоборное общество – погубит оно Россию!

Такие речи слыхал от отца и сам Мотовилов… Мотовилов на всю жизнь остался непримиримым врагом этого тайного и по существу глубоко-революционного общества» (С. Нилус. С. 113). Не так получилось с будущим романистом, который общался с детства со своим крестным – масоном, жившим с семьей Гончаровых в одном доме.

(Продолжение следует)