Трудный путь домой: И.А. Гончаров и Православие. Часть 2

Отчего мы не такие. „Это глупые, блаженные", — говорят мудрецы-мыслители. Нет, это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных, тех есть царствие Божие, и они сынами Божиими нарекутся!» (Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 499)

Во всем этом сказалась закваска, полученная в семье, да и в самом провинциальном городе. Между прочим, в Симбирске испокон века сильна была вера и подвизались выдающиеся в религиозном отношении личности. Общая атмосфера в городе всегда была высокого религиозного настроя. Пьесы А.Н. Островского (например, «Гроза») не передают истинной картины жизни таких поволжских городков, как Симбирск. Жили там не сплошь Кабанихи и Дикие. В дни гончаровского детства нередки были поездки симбирян к великому подвижнику – русской земли преподобному Серафиму Саровскому. А тот им говорил: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить, – у вас лучше меня есть, Андрей ваш Ильич…» И вправду, Андрей Ильич, ныне (в 1998 г.) прославленный Церковью как местночтимый святой, был душой старого Симбирска ХIХ века, его заступником и ангелом-хранителем. Это был человек великих дарований, в городе его все знали и любили.

Блаженный Андрей Ильич почитался всеми симбирянами, независимо от того, к какому сословию они принадлежали, – как заступник, хранитель Симбирска. Тогда это был весьма небольшой дворянско-купеческий городок, так что жизнь Андрея Ильича проходила можно сказать, на глазах у всех горожан, – потому-то многие эпизоды его жизни сохранились в народной памяти. Деревянный Симбирск, как известно, неоднократно горел. Однако при жизни Андрея Ильича в городе ни разу не было больших опустошительных пожаров. Интересно, что после смерти святого пожары в Симбирске возобновились. Андрей Ильич еще с раннего детства взял на себя подвиг молчальничества и объяснялся жестами. Все горожане знали о том, что каждое действие Андрея Ильича имеет потаенный смысл. Если он давал кому-то деньги, то человеку этому способствовал успех в делах или повышение по службе. Если же блаженный Андрей подавал человеку щепку или горсть земли, – то это было знаком скорой кончины. Часто предупреждал он людей о смерти, готовя их к христианской кончине, и тем, что приходил к ним в дом и, вытягиваясь, подобно покойнику, ложился под образами в переднем углу.

Блаженный не только отказался от многих условностей, от обуви, одежды. Аскеза его превосходила всякое воображение. Известны случаи, когда он мог прямо из огня вытаскивать чугунные горшки. Много раз целовал Андрей Ильич кипящий самовар, и притом если обливался кипятком, то нисколько не страдал из-за этого. Горожане часто видели его стоящим босиком в сугробах по целым ночам. Часто стоял он почти нагой на перекрестке улиц и, покачиваясь с боку на бок, переминаясь с ноги на ногу, повторял: «Бо-бо-бо». Особенно часто простаивал он в снежных сугробах ночи перед алтарем Вознесенского собора, который находился на Большой Саратовской улице. Там его не раз заставал стоящим в снегу священник В.Я. Архангельский, который и был духовником блаженного. В сильные зимние морозы стоял Андрей Ильич в холодной воде озера Маришка. Умер блаженный в 1841 году. В это время Гончарову было уже 29 лет, он успел окончить Московский университет, послужить год секретарем канцелярии у симбирского губернатора А.М. Загряжского, а затем получить место, не без помощи того же Загряжского, в Министерстве финансов.

Глубоко религиозная мать Ивана Александровича, несомненно, как и все горожане, почитала святого человека. Более того, в Музее И.А. Гончарова ныне хранится портрет св. блаж. Андрея Симбирского, написанный, очевидно, при его жизни и хранившийся в доме Гончаровых. В книге, посвященной блаженному Андрею, сказано, что этот портрет «находился над письменным столом писателя-симбирянина И.А.Гончарова, упоминавшего блаженного в своих произведениях» (Града Симбирска чудная похвала и заступление. Ульяновск. 2000. С. 11). Однако горькая правда состоит в том, что Иван Александрович никогда не испытывал тяги к так называемому народному Православию, с его юродивыми, прорицателями, аскетами (гораздо понятнее и ближе ему был христианский ученый богослов блаженный Августин, с трудами которого автор «Обрыва», действительно, был знаком) – и естественным образом прошел мимо этого выдающегося, но безвестного в культурном мире подвижника. Как ни хороша идиллическая картина, но портрет блаженного Андрея никогда не висел «над письменным столом писателя-симбирянина» Гончарова. Ни в одной автобиографии, ни в воспоминаниях «На родине», – нигде не говорит романист об этой живой легенде Симбирска. Лишь один раз в письме к сестре, Анне Александровне Музалевской, от 20 сентября 1861 г., он напишет о своем племяннике Викторе Михайловиче Кирмалове: «По возвращении моем сюда, застал я его бледна, изнуренна, крайне лохмата местами, под мышцами более, в изодранном одеянии и при том без калош по грязи ходяща, так что если бы он выучился мерно произносить: би, би, бо, бо, бо, – так мог бы с большим успехом поступить в должность симбирского Андреюшки, которую тот с таким успехом исправлял в течение 30 или 40 лет» (Вестник Европы. 1908. Т. ХП. С. 423). Помнил Иван Александрович блаженного Андрея Ильича хорошо. Так хорошо, что и называет его так, как звали большинство горожан: «Андреюшка». Больше ничего о святом блаженном Андрее, симбирском чудотворце, писатель никогда не скажет. И это по-своему символично. Возрастая под покровом молитв блаженного, к сожалению, не заметил он его святости, а отметил лишь странности поведения. Пройдя мимо блаженного Андрея, прошел он и мимо преподобного Серафима. Правду сказать, не упоминает Гончаров и иных многочисленных русских святых. Хотя в его текстах можно найти упоминания о блаженном Августине. К счастью, с какого-то времени Гончаров начнет свое возвращение в лоно Матери-Церкви.

Безразличие к религии усугубилось и воспитанием и обучением в Московском коммерческом училище, где, по утверждению самого Гончарова, большинство предметов преподавалось весьма скучно и примитивно: «Об училище я тоже не упомянул ничего в биографии, потому что мне тяжело вспоминать о нем…». Вероятно, не было исключением и преподавание Закона Божьего, хотя в «Законе веры» воспитанник училища и «оказал успехи… очень хорошие» (Летопись, с. 17).

Мало что дал Гончарову в религиозном плане и Московский университет. Из его собственных воспоминаний становится ясно, что храм Божий он в эти годы посещал, и даже встретил Пушкина не где-нибудь, а в церкви Никитского монастыря! Но с гораздо большим удовольствием ходил в Малый театр, на вечера, устраиваемые в доме актрисы М.Д. Львовой-Синецкой. Увлекался игрой М.С. Щепкина, П.С. Мочалова и т.д. В общем, жил, как и большинство студентов того времени. Обнаружилась и серьезная тяга к литературе. Лекции в Московском университете развивали ум, приобщали к европейской культуре. В эти годы Гончаров серьезно увлекается немецким эстетиком Винкельманом, французской литературой. Бальзак, Жюль Жанен, Эжен Сю – таков круг его чтения. «Неистового романтика» Э. Сю он даже переводит, и перевод этот, опубликованный в журнале профессора Надеждина «Телескоп», становится точкой отсчета в его литературной деятельности. Духовная жизнь Гончарова в этот период никак не проявляется. Но пытливая мысль неустанно трудится над выработкой своего идеала. И если Гоголь в это же время шел к чисто христианскому идеалу, то начинающий «западничать» Гончаров строит идеал «человека-джентльмена», хотя в творчестве это обнаружится несколько позже, уже в 1840-х годах.

Любопытно, с точки зрения формирования религиозной личности Гончарова, его пребывание в лоне семьи Майковых. Семья эта в религиозном отношении жила если не напряженной, то глубокой жизнью. Это не была жизнь духовная, в собственном ее понимании, – но – культурно-религиозная, понятная и близкая Гончарову. Стоит упомянуть, что род Майковых восходит к великому подвижнику Русской Православной Церкви святому Нилу Сорскому! В практической религиозной жизни, правда, это родство ни в чем не проявлялось. Разве что в повышенном интересе одного из учеников Гончарова, будущего поэта Аполлона Майкова, к одной из центральных тем его творчества: борьбе язычества и христианства. Аполлон Майков декларировал тему христианства в течение всей своей жизни. На это стоит обратить внимание. Это дало нравственный заряд всей жизни, которая самому поэту виделась как жизнь, прошедшая под знаком Евангельской правды: «Нравственная евангельская правда одна с малолетства не была поколеблена…» (Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. М., 1994. С. 453).

Весьма характерны для уяснения религиозных настроений писателя в конце жизни его записки под названием «Необыкновенная история». В них излагается сложная история отношений Гончарова с его «другом-соперником» в литературе И.С. Тургеневым. Духа злобы в «Необыкновенной истории» нет. Более того, подводя итоги своей литературной и человеческой судьбы, Гончаров ясно показывает, что он пришел к Евангельской правде. «Во всей этой жалкой истории – я читаю уроки Провидения и благословляю Его Правосудие, Премудрость и Благость!

Надо мною свершилось два Евангельских примера: я лениво и небрежно обращался со своим талантом, закапывал его, и он отнят у меня и передан другому… Потом я не простил ему первого своего долга, вспоминал о нем негодуя – и вот расплачиваюсь за свои долги. Я же теперь и после – от души прощаю и ему и всем тем, кто так настойчиво, слепо и неразумно делал мне зло и за то, что я заслуживаю зло, Бог да простит всех нас!» (Сборник Российской Публичной библиотеки. Т. 11. Материалы и исследования. Вып. 1. Пг., 1924. С. 155).

Обороняясь от насевших со всех сторон «друзей-либералов» и уйдя в себя, прослыв даже человеком с «навязчивыми идеями», Гончаров пишет в «Необыкновенной истории» о своем религиозном состоянии: «За мной стали усиленно наблюдать, добиваться, что я такое? Либерал? Демократ? Консерватор? В самом ли деле я религиозен или хожу в церковь так, чтоб показать… Что? Кому?

Теперь, при религиозном индифферентизме, светские выгоды, напротив, требуют почти, чтоб скрывать религиозность, которую вся передовая часть общества считает за тупоумие. Следовательно, перед кем же мне играть роль? Перед властью? Но и та, пользуясь способностями и услугами разных деятелей, теперь не следит за тем, религиозны ли они, ходят ли в церковь, говеют ли? И хорошо делает, потому что в деле религии свобода нужнее, нежели где-нибудь. Искать я ничего не искал: напротив, все прятался со страхом и трепетом…» (ЛН, Т. 102. С. 260-261).

Таково было уже характерное для того времени воспитание будущего деятеля русской культуры в провинции. В целом оно, хотя и в несколько ином варианте, напоминало то, что происходило во многих светских домах Петербурга и Москвы. В дальнейшем же сама жизнь вносила, как правило, существенные коррективы в религиозное воспитание личности. Закончил Гончаров свою жизнь истинным христианином. Уже ко времени написания "Обрыва" оттенок протестантизма, тяготения к земному, буржуазному по сути, обустройству жизни, заменяется в мировоззрении Гончарова вполне ясным Православием. Это объясняется тем, что писатель осознал, насколько губительно сказался на исторических путях России разрыв между различными слоями общества и Церковью. Ведь речь в «Обрыве» идет не только о Православии как традиционной для России религии, но и о Церкви и ее защитительном покрове.

Ко времени написания последнего романа, не забудем, Гончаров уже ряд лет аккуратно посещает воскресные службы, исповедуется и причащается в храме св. великомученика и целителя Пантелеимона в Петербурге. В этом храме служит его духовный отец – протоиерей Гавриил Васильевич Крымов. После смерти отца Гавриила, с 1880 г., духовником Гончарова становится протоиерей того же храма Василий Перетерский (См.: Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 634). Последний оставил любопытное письмо на этот счет – биографу Гончарова М.Ф. Суперанскому: «Я служу в приходе Пантелеймоновской церкви с 1869 г., постоянно свыше 40 лет. В этом же приходе, Моховая ул., д. № 3… все в одной квартире свыше 30 лет жил и Иван Александрович Гончаров. Известие, что он был человек совершенно индифферентный к религии, не исполнял обрядов церкви, не причащался et cet., думаю, кем-то выдумано и совершенно не соответствует действительности. Я могу свидетельствовать, что он был человек верующий, хотя, может быть, по обычаю времени и по светским отношениям не всегда в жизни точно соблюдал обычаи и порядки церкви православной. В храм Божий в воскресные и праздничные дни ходил; ежегодно исполнял христианский долг Исповеди и св. Причащения в своем приходском храме, что особенно памятно нам потому, что он исповедался и причащался тогда, когда причастников в приходской церкви было уже очень немного, именно в Великую субботу за поздней литургией, которая начинается только в 1-м часу дня и по предположительности кончается уже в 3-м часу дня, почему причастников на ней бывает уже мало, но всегда обязательно И.А. Гончаров. Духовником его сначала был действительно наш протоиерей Гавриил Васильевич Крымов, а по его кончине в январе 1880 г., с того года, постоянно ежегодно и по смерть Гончаров исповедался у меня и причащался в нашей церкви. Я его и напутствовал в последней предсмертной болезни; я тогда получил от него христиански смиренную просьбу, чтобы не хоронили его как литератора, на Волковском кладбище, а чтобы похоронили как простого христианина, скромно, просто, без всяких обычно устрояющихся учащеюся молодежью при погребении литераторов помпы и намеренной пышности и шума, в Невской Лавре. … Я, наконец, служил по смерти, над его прахом панихиды, провожал в Лавру и обычным порядком после отпевания в Дуловской церкви предал земле на Никольском лаврском кладбище. Много лет, как прихожанин, он был членом приходского Благотворительного Общества.

Все, выше сказанное, за много лет личного знакомства и духовных отношений дает мне твердое основание свидетельствовать, что покойный Иван Александрович, по крайней мере за последние 20 лет, был и скончался истинно верующим сыном церкви православной» (Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 634).

Интеллигентское отторжение церкви и «грубых попов» он сознает как болезнь времени и личности. Романист, прежде всего, сам уже живет иной религиозной жизнью, более непосредственной, с некоторыми максималистскими запросами, присущими сугубо русскому Православию. Изменится и религиозная жизнь его героев в последнем романе.

В 1888 г. в письме к А.Ф. Кони он признается: «У меня есть в душе сокровище, которого не отдам – и – уповаю – оно меня доведет до последнего предела!» (Лит. наследство. Т. 102. М., 2000. С. 486). Этим сокровищем была – Православная вера, к которой писатель всей душой повернулся во второй половине своей жизни. Упование на Христа не обмануло писателя. Достаточно вспомнить несколько строк воспоминаний А.Ф. Кони: «Глубокая вера в иную жизнь сопровождала его до конца. Я посетил его за два дня до смерти, и при выражении мною надежды, что он еще поправится, он посмотрел на меня уцелевшим глазом, в котором еще мерцала и вспыхивала жизнь, и сказал твердым голосом: „Нет! Я умру! Сегодня ночью я видел Христа, и Он меня простил"...» (Кони А.Ф. Воспоминания о писателях. М., 1989. С. 77).

Совсем иной жизненный путь прошел Николай Мотовилов, который был всего на четыре года старше Гончарова и рос, казалось бы, в сходных условиях. Он сформировался в выдающуюся религиозную личность и даже прослыл среди современников человеком «буйим», иначе говоря, едва ли не сумасшедшим. В современном Симбирске-Ульяновске его имя почти никому не известно, несмотря на то, что он долгое время прожил в Симбирске, состоял на государствененой службе и претерпел страшные гонения от лиц, описанных Гончаровым в его замечательном очерке «На родине». Гончаров и Мотовилов имели общий круг знакомых, но совершенно по-разному чувствовали себя в этом кругу. Симбирск называют городом И.А. Гончарова и Н.М. Карамзина, В.И. Ульянова-Ленина и Керенского. Но как тесно волею судьбы оказался связан этот город с именем преподобного Серафима Саровского – через его «служку» Николая Мотовилова и св. блаженного Андрея! Жаль, что об этом почти никто не помнит.