Интервью с профессором И. С. Чичуровым о современной византинистике

Недавно скончавшийся Игорь Сергеевич Чичуров был выпускником филфака МГУ, профессором, доктором исторических наук, зав. кафедрой древних языков истфака МГУ, куратором «Православной Энциклопедии», одним из ведущих византинистов России.

— Я думаю, что самое главное здесь то общее состояние нашего образования в конце 50-х — начале 60-х годов, когда уже в школьные годы, тем более, в университете можно было получить такое образование, которое позволяло молодому человеку ориентироваться в научном ландшафте. С другой стороны, у нас была возможность обращаться к старшему поколению российских ученых, иногда даже еще и дореволюционному, которое оказывалось очень важным подспорьем в выборе своего будущего пути.

Мне, несомненно, повезло в этом отношении, потому что еще с дошкольных лет судьба свела меня с моим будущим учителем и научным руководителем, Александром Петровичем Кажданом. Когда я окончил школу, он дал мне очень важный совет, что идти учиться надо туда, где труднее.

Мой выбор тогда определялся двумя обстоятельствами. Во-первых, с детства я пристрастился к чтению, и довольно рано особый интерес у меня проявился именно к гуманитарным дисциплинам, хотя в нашей школе были хорошо представлены и физика, и математика. Хорошим тоном для нас, даже для тех, кто собирался посвятить себя гуманитарным наукам, было учить, например, физику не по традиционному курсу Перышкина, а по университетскому трехтомнику Ладсберга.

Однако решающее влияние на мой окончательный выбор оказал совет Александра Петровича Каждана. Зная о моих склонностях к журналистике (с начала 60-х я активно сотрудничал с Государственной Редакцией Радиовещания для детей и юношества на Государственном Радио, публиковался в газетах «Комсомольская правда», «Московская правда» и других, брал интервью у Юрия Гагарина), он посоветовал получить серьезное образование на филологическом факультете, а на филологическом факультете именно там, где учиться труднее всего, то есть на отделении классической филологии. И впоследствии оказалось, что выбор был сделан правильно не только потому, что, действительно, как давно уже было мудро сказано: «тяжело в учении — легко в бою», — но еще и потому, что классическое образование было и остается солидной основой для практически любой деятельности в сфере гуманитарных наук, не говоря уже о византиноведении. Для меня классическая филология стала основой последующего выбора византиноведения как специальности. Вплотную с этим я столкнулся уже на 3-м курсе, когда впервые на кафедре классической филологии А. П. Каждан читал курс «истории византийской культуры», а позже и курс «византийской литературы».

— А все-таки, как быть с мрачным образом Византии?

— Я не скажу, чтобы в те годы, то есть в середине-второй половине 60-х в сознании, да и в литературе, превалировал стереотипно-негативный облик Византии. Скорее, наоборот, на исходе так называемой «оттепели» интерес к сюжетам, связанным с историей Церкви, с историей христианской эстетики, несомненно, оживился, и одним из ярких примеров этого оживления служит, разумеется, курс лекций Сергея Сергеевича Аверинцева, который тоже оказал определенной влияние на мой последующий выбор. Мне, например, очень запомнился его доклад на нашем студенческом обществе отделения классической филологии, посвященный иконографии Богородицы. Для меня лично образ Византии изначально был окрашен совсем в другие тона, нежели тот негативный образ, возникновение которого своими корнями, на мой взгляд, уходит в средневековье, в эпоху крестовых походов. Возникновение этого образа связано с Западной Европой, а не с Россией, хотя, что греха таить, и у нас летописец давно уже заметил, что «грецы лукавы суть и до сего дне». Надо, правда, отдать должное нашему летописанию, «Повести временных лет», в которой присутствует и принципиально иная оценка одного из виднейших представителей греко-византийского мира, а именно — Киевского митрополита Иоанна II (конец 80-х годов XI века): «Не было на Руси такого митрополита прежде и больше никогда не будет…». Так что неоднозначное восприятие Византии присутствовало на Руси издревле. Существование стереотипно-негативного образа Византии для меня, естественно, не было секретом и, обращаясь к истории Византии, я изначально знал, что как на Западе, так и в России существовало понятие «византинизм» как воплощение всего негативного и в государственной, и в общественной жизни. Но эти негативные понятия нисколько не отпугивали от занятия Византией.

Для моего поколения естественным было наглядное знакомство с Византией по собраниям, например, Государственного Исторического Музея. Мои самые первые, еще смутные дошкольные воспоминания — те экспонаты Исторического музея, которые сейчас для меня являются как для профессионала чем-то обычным. Я помню ту лодку-однодревку, которая и сейчас стоит в основной экспозиции Исторического музея. Лодка — типа тех, на которых славяне осаждали в 626 году Константинополь.

— Византия по преимуществу ассоциируется с Православием. В связи с этим, как Вы думаете, насколько религиозные взгляды самих ученых могут повлиять на научную объективность их исследований в области византиноведения?

— Разумеется, изучение истории Византии в Новое время не могло не быть окрашено принадлежностью к той или иной христианской конфессии. Как пример, греческий ученый Лев Аляций, перешедший в католичество и предпринимавший попытки преодоления церковного раскола (некоторый прообраз будущего экуменического движения). Равным образом известны и те критические оценки Византии в целом, которые окрашивались либо принадлежностью к католицизму или, еще конкретнее, римскому престолу, или, наоборот, к протестантской церкви. Я не говорю уже о тех сугубо негативных оценках Византии, которые связаны с секуляризацией общественной жизни на западе Европы и эпохой Просвещения.

Казалось бы, сейчас, во время отделения Церкви от государства и несомненной секуляризации, обмирщения науки, вопрос о влиянии религиозных взглядов ученых на их научную объективность не должен был бы каким бы то ни было образом проявляться в научном творчестве современных византинистов. Но, на самом деле, существует определенное расхождение в оценках и конкретных исторических персонажей византийской истории, и важных событий как византийской, так и общехристианской истории.

Даже отвлекаясь от сложности нашего отечественного научного ландшафта, могу сослаться на пример одного из крупнейших западноевропейских византинистов в двадцатом столетии Жильбера Дагрона, который в своей последней фундаментальной монографии «Император и Священник», между прочим, замечает, что современная католическая наука существенно преувеличивает близость св. Феодора Студита к Римскому Престолу в его противостоянии с Константинопольским Патриархатом. Этот ряд может быть продолжен. Если с этой точки зрения посмотреть, например, четырнадцатитомную «Историю христианства», выходившую параллельно во Франции и Германии в 80-90-е годы прошлого века, посмотреть, как в ней были расставлены акценты в представлении истории христианства и Церкви в целом, то легко заметить, что история Православных Церквей и по объему, и по отношению к ней, конечно, предстают во много более ущербном виде, нежели история иных конфессий.

В нашей отечественной современной византинистике, я думаю, что представлены все возможные варианты такого отношения, определяемого и религиозной, и конфессиональной, и атеистической принадлежностью.

— С другой стороны, многие пошли в византинистику именно потому, что были верующими православными людьми и им было интересно изучать историю Церкви, и шире, историю Византии. Многие, сталкиваясь с церковной историей, стали несколько иначе смотреть на христианство. В этой связи, насколько ученый-христианин имеет право рассматривать свою научную деятельность как некое миссионерство?

— Я думаю, что это вполне возможно. Особенно для русского человека, прежде всего, потому что история Руси теснейшим образом связана с историей Византии. История христианизации, появления и распространения христианства, становления Русской Православной Церкви самым теснейшим образом связаны с Византией, Константинопольской Церковью, византийскими императорами и т. д. Печальным образом, существовал длительный период, когда эти темы по известным причинам оказывались запретными для ученых. Вспомним времена правления Хрущева, когда и посещение церкви, особенно для молодых людей, было делом небезопасным. Я знаю это от моих друзей чуть более старшего поколения, которые учились в университете уже в 50-е годы: по их рассказам, для того, чтобы посетить службу, им приходилось уезжать из Москвы, искать какие-то сельские церкви, где они могли бы в безопасности присутствовать на богослужении. Так что нынешнее обращение, как я вижу, широких слоев нашего общества к сюжетам церковной истории, вполне понятно.

То, что византиноведение по определению изначально связано с историей Православия опять-таки не стоит подробно объяснять. Именно это обстоятельство, не в последнюю очередь, стало причиной тому, что сразу же после революции и до начала 40-х годов византиноведение в глазах власти было скомпрометировано двояко: и своей конституирующей связью с Православием и своей в такой же степени определяющей связью с самодержавием. Поэтому для начинающих византинистов сегодня характерно перенесение акцентов в византиноведении на вопросы, связанные с Церковью в самых разнообразных аспектах: агиография, церковная история, каноническое право. Все это естественно и потому, что слишком долгим был перерыв в изучении этих сюжетов, и, не в последнюю очередь, потому, что в российском византиноведении не только церковная, но и церковно-правовая тематика традиционно была широко представлена.

— Несколько слов о «Православной Энциклопедии». По своему замыслу, это самый крупный научный проект в истории русской церковной науке, и один из крупнейших в мировой церковной науке. Как вы считаете, не слишком ли амбициозную задачу поставил перед собой коллектив «Православной Энциклопедии? Ведь долгое время История Церкви у нас на родине изучалась довольно слабо, и возрождение этого направления в византиноведении началось относительно недавно.

— В русском языке существует пословица: «Глаза боятся, руки (а я добавил бы: головы) делают». Конечно, проект «Православная Энциклопедия», настолько, насколько я могу судить, без преувеличения грандиозен, даже если его сравнивать с аналогичными проектами, уже осуществленными на Западе. Я назову два примера: это новое издание «Лексикона теологии и Церкви» и второе новое издание, тоже практически полностью осуществленное, «Реальная энциклопедия теологии». Таким же образцом для современного исследователя и читателя может служить и французский проект «Словарь церковной истории и географии». Но, в отличие от немецких изданий, которые осуществлялись в довольно-таки сжатые сроки, на протяжении 80-х — 90-х годов, французское издание было начато в первое десятилетие XX века и до сих пор не завершено, а только-только подступает где-то к середине проекта. «Православная Энциклопедия» по своим задачам, по объему (об этом можно уже судить по шести изданным алфавитным томам и по первому неалфавитному тому «Русская Православная Церковь») может сравняться с этими широкомасштабными энциклопедическими справочными изданиями. Разумеется, мы находимся в положении много более сложном, чем наши немецкие и французские коллеги. Во-первых, потому что, действительно, на многие десятилетия традиция такого рода исследования у нас была прервана. Русская наука вообще не располагает (и не располагала раньше) такого рода изданиями, хотя первая попытка создания энциклопедии такого рода в России была предпринята, но не завершена. Несмотря на все существующие сложности, я по своему врожденному оптимизму смотрю с надеждой на это начинание. Не только потому, что надеюсь на его благополучное завершение, но и еще потому, что уверен, у «Православной Энциклопедии» есть своя сверхзадача помимо создания фундаментального справочного издания. Ведь дело в том, что по ходу подготовки каждого отдельного тома растет круг авторов, и отрадно заметить круг молодых авторов, который консолидируется вокруг этого, без преувеличения, проекта века. Тем самым Православная Энциклопедия (церковно-научный центр) выполняет как минимум две задачи:

— первую, конкретную, хотя и масштабную — создание современного справочного издания, «Православной Энциклопедии»;

— вторую — возрождение церковно-исторической науки в России, которая уже сейчас представляется не только историками, принадлежащему к клиру, к духовенству Московской Патриархии, но и академическими историками.

Есть ли основание с оптимизмом смотреть на это начинание именно в двояком ракурсе создания справочного многотомного издания и возрождения историко-церковной науки в России? Несомненно, есть, потому что современный образовательный ландшафт, особенно в Москве, дает основание надеяться на расширение круга исследователей всех тех вопросов, которые связаны с историей Византии в целом, с историей Греко-Православной Церкви, Православных Патриархатов, их взаимоотношений с Римским Престолом, историей РПЦ. Кроме традиционных учебных заведений, где была представлена эта тематика, скажем, на историческом факультете МГУ, появились новые образовательные структуры, в рамках которых готовится молодое поколение исследователей. Назову лишь несколько из этих образовательных структур. Если говорить об МГУ, то это отделение византийской и новогреческой филологии на филологическом факультете. Надо сказать, что и среди студентов отделения классической филологии и по сей день находятся такие, которые обращают свои взоры к византиноведению в самых разных проявлениях этой исторической дисциплины. Помимо Московского Государственного Университета, хорошие предпосылки для воссоздания широкого слоя высокопрофессиональных исследователей существуют в Православном Свято-Тихоновском Богословском Институте на разных его факультетах, где среди прочих кафедр существует, например, кафедра «Истории Церкви и канонического права», и в Российском Православном Университете Иоанна Богослова. Иными словами, существуют определенные предпосылки для возрождения и молодых научных сил, а значит для продолжения и завершения издания «Православной Энциклопедии».

Беседовал Максим Большаков

Интервью было опубликовано в феврале 2004 г.