Победа между строк / Православие.Ru

Настоящая и крепкая любовь и верность к своей семье, а значит и Родине, позволяет пережить смуты и испытания любого масштаба. Потому что любовь и верность придают силы никогда не сдаваться. В истории нашей страны примеров предостаточно. Так и теперь, читая эти короткие весточки из-под содрогающейся от бомбежек Москвы 41-го, залитого кровью Орла, прифронтового Тамбова, убеждаешься, что наши деды и прадеды не могли не победить. Потому что:

«…Голубка моя, храни себя, детей и помни обо мне. Также и я повседневно чувствую тебя и детей около себя и мысленно всегда с тобой. Вот это моя единственная просьба к тебе. Помни, что ты должна жить для детей и работать для общества и помнить меня, как друга, беспредельно любящего тебя, моя дорогая…»

«…Лорочка, родимая моя, мы на фронте, вы там в тылу. Помогайте бойцам, организуйте женщин, создайте штаб боевых подруг, организуйте группы помощи фронту, сделайте все, что в ваших силах. Собирайте теплые вещи, организуйте письма на фронт, давайте свою кровь раненым бойцам. Таким образом, весь народ, объединившись одним желанием, трудом, самопожертвованием, обеспечит победу над фашистскими выродками…»

«…Хочется, чтобы ты, моя голубка, крепче обняв, как раньше целовала мои глаза, чтобы я имел возможность целовать вас всех и тебя, как всегда целовал. Такое желание порождается ежедневно, хотя это пока что только желание, оно может сбыться только после войны, когда будут уничтожены все гитлеровские собаки…»

Письма лежат перемешанные, сбившейся стопкой на полированной поверхности овального стола. Женщина, встретившая войну 12-летней девочкой, дрожащей, морщинистой рукой берет из стопки наугад конверт. Не спеша разворачивает желтый, хрустящий, исписанный вдоль, на полях – поперек, крючковатым почерком листочек. Поправляет цветастый платок, накинутый на плечи; янтарные бусы, искусственный румянец, напомаженные губы, аккуратно подведенные карандашом брови, ресницы, каре золотисто крашеных волос… Старинные, напольные часы, у стены, между широкими окнами, с резным корпусом и длинным позолоченным маятником – давно неисправны, молчат.

Женщина откладывает листок в сторону и начинает рассказ. Ее голос, как звучание граммофонной пластинки: уютно трескуч, волнисто эмоционален, завораживающе близок. Иногда рассказчица на несколько секунд замолкает и, набравшись сил-воспоминаний, вновь продолжает:

– Начнем с того, что папа служил в царской армии солдатом. Моложе был, чем вы сейчас. Он 1898 года рождения, значит, тогда ему лет 17 было… В армии он подружился с коммунистом… Васильченко – до сих пор фамилию помню! И Васильченко его распропагандировал. Это было как раз перед началом гражданской войны. И все: папа стал коммунистом, красноармейцем, воевал на Северном Кавказе, Кубани; он родом из тех мест – из Краснодара, из казаков.

– А до армии он был рабочим на кондитерской фабрике. Все об этом вспоминал, когда уже генералом стал и вышел после войны в отставку, а его гардероб из одного костюма тогда состоял – время такое было. Он часто говорил: «Вот раньше, когда я работал на кондитерской фабрике, у меня и костюмчик был, и жилеточка, и шапочка…», – женщина улыбается – освещается лучиками-морщинками вокруг глаз. – Вон его фотография. Это папа во время гражданской войны, – указывает на стену.

Над телевизором, на выцветших розовато-золотистых узорчато-цветочных обоях, в темном прямоугольнике картинной рамки висит портрет – раскрашенная акварелью черно-белая фотография. Красивый молодой парень, о чем-то глубоко и серьезно задумавшись, смотрит с нее на все происходящее в комнате. Аккуратно причесанные на бок с пробором темные волосы над высоким лбом, густой изгиб черных бровей, выточенный нос, волевой подбородок. В углу рта легко зажата, дымящаяся трубка, поддерживаемая правой рукой.

– Да, он был очень красивый мужчина, – продолжает женщина. – Это спасло ему жизнь. Во время гражданской войны в боях в Сальских степях он получил тяжелое ранение. Пока его искали на поле боя, он отморозил ноги – зимой дело было. Долго лежал в госпитале без сознания. Его приняли за мертвого, отнесли в морг. И совершенно случайно, мимо койки, на которой он лежал, проходила медсестра. Остановилась, заметив, что такой красивый и молодой лежит, подошла поближе, присмотрелась… слышит: «Дышит – живой!». Папа, конечно, медсестричке этой потом был очень благодарен… В том же госпитале как раз работал известный хирург Вишневский, который своей мазью лечил папе ноги. Ампутации удалось избежать, но все равно с тех пор на всю оставшуюся жизнь ему тяжело было ходить на большие расстояния.

– Это я все про отца рассказываю… А когда война началась мы жили в Виннице на Украине. Дедушка, я, младший брат 10-ти лет, папа, он был партийным работником, секретарем обкома, и мама, она работала в госбанке. В июне 1941-го все мы, кроме папы и деда, разъехались. Мама с братом – в санаторий в Одессу, а я к бабушке – во Львов. У бабушки пятеро детей было: четыре дочки и сын. Во Львове она жила вместе с младшей дочкой, которая только отучилась в Калуге и была по распределению отправлена во Львов работать инженером на паровозоремонтный завод. Помню, приехала я числа 18-го, а там уже весь город на ушах стоит, все кричат: «Война, война…(ударение на первый слог)». Львовяне, они же не раз проходили все эти военные события, уже чувствовали, запасались водой, продуктами… Ну а мы, конечно, не верили до последнего… И тут немцы шарахнули. Бабушка меня в охапку и на вокзал. Тетка уезжать категорически отказалась. Сказала: «Не могу бросить завод». Вот тебе и пожалуйста, комсомолка… Бабушка потом все ждала, надеялась, что, может быть, она к американцам попала, мало ли что. Уже после войны съездила во Львов, нашла людей, которые видели, как ее и таких же, не оставивших завод,… расстреляли…

Так вот, мы с бабушкой на вокзале. Поезда забиты – не влезть, по пути их бомбят. Хорошо, машиниста знакомого нашли, он помог.

Приехали в Винницу. К тому времени и мама с братом из Одессы чудом доехали. Папу, конечно, уже не застали, он сразу в армию ушел. Сидим, ждем, а куда деваться? Где папа – не знаем, с нами дедушка, мама тоже ухать не может, она в банке работает. А Винницу уже бомбят во всю!

И тут бабушка говорит: я возьму детей и увезу их в Москву. В Москве жила вторая моя тетка, Клеопатра, училась в академии Жуковского на летчицу. Потом рвалась на фронт, но ее не пустили… Мы приехали, жили в студенческом общежитии, на метро Динамо. Начали бомбить Москву. Бабушка опять: здесь оставаться нельзя, надо ехать дальше. Куда бежать? На Северном Кавказе, в Пятигорске жила еще одна моя тетка. Бабушка постановила: в Пятигорск!

К тому времени, мама вместе с банком эвакуируется в Куйбышев. Дедушка остался в Виннице, наотрез отказавшись уезжать, бросать хозяйство… Больше мы о нем не слышали…

– Мама, догадавшись, что мы в Пятигорске, приезжает к нам, нарушив служебную дисциплину. Вот, даже папа пишет – требует, чтобы она съездила в Москву за распределением на работу. А война кругом идет страшная! Кавказ почти отрезали, Ростов уже захватили, Пятигорск бомбят… Очень хорошо помню, как мы в траншее сидели, а над нами летали и бомбы свистели…

– Папа нас нашел с помощью писем, через Клеопатру, московскую тетю. Мы о нем ничего не знали, мама очень переживала, а тут письмо приходит. Не представляете, как мы были рады, особенно мама!

– Теперь давайте посмотрим письма, – женщина берет в руки лупу для чтения, наклоняется над листком бумаги, одновременно продолжая говорить:

– Тут несколько писем. Первые – из Перхушково, куда папу почти сразу откомандировали. Там располагалась военная школа, где готовили офицеров, перед отправкой на фронт. Затем – из Орла. А когда Орел пал, его перевели в Тамбов, последние письма оттуда. Больше он почти не писал. Зимой 42 его назначили членом Военного совета Южно-Уральского военного округа. И мы вскоре перебрались к нему в Чкалов… Ну вот, первое письмо…

Женщина начинает читать, изредка прерываясь на комментарии:

– «Лорочка» – это моя мама… «Женя» – брат… «Мамаша» – бабушка… Дело в том, что у папы не было высшего образования, и он всю жизнь писал безграмотно… «Тоня» – пятигорская тетя, «Копа» – это Клеопатра Ф., из Москвы… Марина и Семен – близкие друзья родителей… А «Эля» – это я… Почитаем:

…«Милая моя жена, я далеко от тебя, но всегда чувствую тебя около себя и живу надеждой на нашу встречу. Почему я так и не увижу тебя? Нет, этого не может быть. Бандит будет разбит и уничтожен, иначе быть не может. Будь он трижды проклят, этот зверь – Гитлер. И мы вновь будем жить счастливо. Эта разлука еще ближе нас сблизила, и любить будем друг друга сильнее. Береги детей, если мы погибнем, то пусть хотя бы они останутся после этой войны»…

Женщина замолкает и отводит взгляд от листа бумаги. Смотрит на то, как отражается от поверхности стола хрустальная люстра: блестящие, размытые очертания. Точно так же в глазах женщины отражаются ее воспоминания…

Ты, бедняжечка, так много пережила за эти дни, а для тебя, с твоим сердцем, этого делать нельзя. Тебе следует просто отдохнуть и не выезжать из Пятигорска в Челябинск, тем более что туда надо ехать с детьми. Я думаю так: ты останешься в Пятигорске, пойдешь в Горком и возьмешься на временный учет. Пусть горком запросит через ЦК ВКП/б твою учетную карточку и если нужно, можно будет тебе написать письмо заместителю тов. Маленкова, тов. Киселеву и там объяснить им, что вызван из Винницы в ряды Красной армии, и что тебе нет смысла уезжать с родных мест в Челябинск. Если это не поможет, сообщите мне, и я тогда сам напишу ему.

Лорочка, после войны, если я останусь жив, на Украину больше не поеду, тем более, что с учета меня сняли и партдела находятся в главном политическом управлении Красной армии. Это будет правильным. Довольно с нас того, что пережили до и вообще. Наш Сев. Кавказ во всех отношениях лучше других мест.

Родная моя, я очень сожалею, что ты уехала без меня, я бы тебя не пустил, а уехал бы после или со мной. Я обижен на Мищенко, ведь он мог меня предупредить, что надо отправить семью. Я был от дома всего в 190 километрах за Днестром. Мог же я приехать за каких-нибудь 4-5 часов, и затем вернуться назад, продолжить выполнять задание ЦК и Командования.

Домой возвратился 8/VII, тебя не было и вещей никаких не было. Отец сказал, что Тимофеевна (соседка, – прим.) все вещи взяла к себе, спрятать. Только патефон и машину я передал Петровскому, а Тимофеевну так и не видел. Сюда я должен был выехать 9/VII, но обязательства задержали до 15/ VII и мы с Жуковским и Китаевым ехали уже не через Житомир – Киев, а через Черкасы – Полтаву, а в Харькове бросили ЗИС и поехали поездом.

В Москве, переночевав на Белорусском вокзале, утром нашел Копу и передал ей чемодан с вещами. Там два альбома с фотокарточками и другие вещи, деньги для пересылки матери, для Жени пули. Т.к. я не знал адреса, да и вообще не мог сам переслать деньги, а Копа уезжала, то чемодан она должна была передать Ф. – вым. В Москве я после этого не был, хотя это всего 30 км (не разрешают), то и не мог узнать, куда точно и когда уехала Копа.

Только после твоего отъезда я узнал, что представляет собой отец? Он наотрез отказался уезжать(из Винницы, – прим.) не смотря на мою с ним беседу и беседу 3-х работников обкома. Заявил, чтобы не вмешивались в его жизнь. Не знаю, может быть, он после моего отъезда уехал? Я оставил ему денег и продуктов, что с ним теперь – не знаю.

Мы со дня на день ждем назначения на фронт. Те товарищи, которые приехали сюда раньше нас, многие уже уехали, а мы все еще торчим здесь.

Пока учимся, повторяем все забытое. Прошу тебя, родная моя Лорочка, обо мне не беспокойся, мне хорошо, а когда поеду в часть, там будет видно: буду жив – увидимся, а умру, значит так суждено. Лучше умереть на фронте, чем быть расстрелянным фашистскими бандитами. Ты лучше смотри, чтобы дети росли здоровыми смелыми и добрыми. Целуй Женю и Элю. Сообщи мне свой точный адрес для высылки справки и денежного аттестата.

Передавай привет мамаше и Тоне(родственница, – прим.) целуй детей.

(Написано на полях, поперек листа, тесным почерком):

Сегодня, после окончания сочинения этого письма вызвали для беседы. Возможно, скоро еду на фронт.

Сегодня у меня оригинальный день. С одной стороны, ужасно противный, а с другой, радостный. Неприятный потому, что зубной врач едва не своротил мне скулу. Я, знаешь, решил вырвать зуб, который лечил еще в Виннице и теперь каюсь, т.к. не знал, что здесь зубы рвут точно так, как у Чехова в «Хирургии». И в результате имею освобождение от строевых занятий на два дня и сижу забинтован. Ну а радостный, потому что получил много почты. Два письма и две телеграммы: одна телеграмма из Куйбышева, от управляющего госбанка Сергачева (я его запрашивал о тебе) и вторая из Пятигорска, по всей вероятности от мамаши, т.к. не подписана, она пожалела 35 коп. Телеграмма датирована 2/VIII, а из писем: открытка от Эли и твое письмо. Хочу признаться, что больше всего меня обрадовали письма. Родная моя, как я рад, что, наконец, вы там все вместе. Я так беспокоился, забросал телеграммы Куйбышев, Челябинск, Москву, Пятигорск и, наконец, я могу несколько успокоиться, так как ты с детьми, и душа на месте.

Элечка! Ты спрашиваешь, как я сюда попал? Очень просто – призван в армию. Сейчас учимся, изучаем пулемет, гранату, винтовку, штыковой бой и др. вещи. А затем поеду на фронт. Здесь со мной Китаев, а где его дочь, он не знает, они уехали по направлению Воронежа.

Эля и Женя! Вы не ссорьтесь, слушайте маму, тогда мамочке будет легко и вам хорошо, а когда я буду ехать домой с фронта, куплю хорошие подарки.

Хотелось бы быть поближе к вам, мне было бы легче. Прошу тебя родная, сфотографируйся с детьми и быстрей пришли мне фотокарточку, и я буду чувствовать вас около себя. А когда разобьем фашистскую гадину, а мы ее разобьем скоро, тогда вновь будем вместе, и незачем нам будет разъезжаться в разные стороны до конца жизни. А пока приходится жить порознь.

Голубка моя, даю тебе клятву от чистого сердца, что буду зверем к врагу, беспощадным к фашизму, к тебе же, моя родная, буду добр и честен, ибо ты единственная моя любовь, моя жизнь.

Прошу тебя быстрее устраивайся и решай, где будешь жить, и дай точный адрес для справки и аттестата.

Пиши чаще письма, ведь каждое твое письмо мне придает бодрости.

Вчера получил твое письмо, но ответить не смог, т.к. одновременно был вызван в Москву в Главное политическое управление для переговоров о посылке меня на фронт. Сегодня возвратился в Перхушково и немедленно пишу тебе и Клеопатре. Очевидно, днями поеду на фронт, сегодня-завтра должно состояться постановление Комитета обороны.

Лорочка, я доволен, что еду на фронт. В такой тяжелый час даже неудобно сидеть в тылу. Но боюсь одного, слишком большую и ответственную должность доверяют мне, смогу ли я справится? Я просил тов. Кузнецова и тов. Мехлиса дать мне Артполк, хотя бы дивизию, но со мной не согласились и заявили, что поставят вопрос в комитете обороны, и будут просить товарища Сталина утвердить мою кандидатуру на должность члена Военного совета армии, на одном из фронтов. Очевидно, это будет Западный, т.е. Центральный.

Голубка моя, храни себя, детей и помни обо мне. Также и я повседневно чувствую тебя и детей около себя и мысленно всегда с тобой. Вот это моя единственная просьба к тебе. Помни, что ты должна жить для детей и работать для общества и помнить меня, как друга, беспредельно любящего тебя, моя дорогая. Я же клянусь тебе, как клялся перед народом и правительством, что сохраню себя не запятнанным грязью позора, буду честным бойцом, преданным солдатом большевистской партии. Буду честным твоим мужем, преданным другом и отцом. Прошу, не считай это за исповедь перед смертью. Нет, я буду бороться с врагом и со смертью, легко не дамся, за свою жизнь я возьму много фашистских жизней.

Лорочка, как только приеду на место, немедленно вышлю тебе справку на Пятигорский военкомат. Справку вложу в письмо тебе, а ты отнесешь в военкомат. Не выслал справку и аттестат, потому что не знал, где ты будешь жить, толи в Пятигорске или еще где. Постараюсь выслать спешной почтой, чтобы ускорить.

Сегодня рано утром в 4,30 заходил к тетке – Ф.-вым. Около часа стоял около дома, просто жалко было будить, т.к. они только легли после воздушной тревоги. Затем зашел в 12 часов, дома были одни дети. Они ознакомили меня с открыткой Клеопатры, откуда я узнал, что наши фотоальбомы, мой пояс и кинжал находятся у матери поэта Б… . Но уже тогда не успел зайти. Если смогу – зайду, а нет, порошу тебя, свяжись с ними или через Ф.-вых. Пусть они сохранят главное альбомы.

Адрес Ф.-вых: Москва, центр, Пушкинская № 24, кв. XX.

Вот, пожалуй, все, что можно было сообщить нового.

Посылаю вам фотокарточки. Верно, они паршивые, минутные, но необходимо было фотографироваться.

После долгих ожиданий сегодня на своем столе нашел твое письмо от 4/IX. Ты не можешь себе представить, сколько было радости в этом. Ведь как приятно было получить весточку от тебя, моя Радость. Верно, до этого я послал тебе два письма, в которых пожурил тебя за невнимание ко мне, а вот сегодня, получив это письмо, забыл обиду, вновь возродился и полон энергии для борьбы с фашизмом. Ты голубка, говоришь, что я исхудал, нет, я еще жирненький, вот только, животик потерялся, нет его – вытрясло. И не мудрено, ведь здесь только место, где я отдыхаю несколько часов, а в остальное время бываю там, среди бойцов и командиров. Поэтому я и злился, что когда приезжаю сюда, то не застаю от тебя писем и, зная, что уеду в ночь или на заре на несколько дней, не узнав ничего о тебе и детях. Злился и писал, может быть, даже несуразные вещи, тем более, что последний раз приехал и нашел открытку от Эли, а от тебя – опять нет. Ну и понятно, разошелся. Ты уж, прошу, прости меня. Сама понимаешь, я здесь не сплю по несколько суток подряд... Ну, прости, прошу еще раз. В дальнейшем буду удерживать себя от таких писем, буду переживать один. Обо мне, Солнышко мое, не беспокойся, мне не плохо, я бы сказал хорошо, товарищи относятся ко мне с уважением. Все горим одним желанием быстрейшей победы над врагом. Вот только хочется увидеть тебя, скорее приласкать тебя и детей, а это может быть только после окончательной победы над этой фашисткой гадиной. Поэтому все мы бьемся за то чтобы ускорить ее, ибо не я один, вернее, не мы с тобой одни хотим быть вместе, а весь советский народ борется за то, чтобы в эту осень и зиму кончить с этим проклятым всеми народами извергом, выродком рода человеческого – Гитлером и его бандой. Ничего родная, будет и у нас праздник. Несмотря на его хитрость, мы его перехитрим и тогда заживем счастливо. Ты, деточка, говоришь, что переживаешь… Что делать, милая, борьба не может быть без крови. За зверства гитлеровских молодчиков отвечать будем разгромом. Я видел его зверства и бандитизм. Мурашки ходят под гимнастеркой, и не верится, что это сделал человек. Одно могу сказать, за все его издевательства надо его бить, бить и бить, пока земля не очистится от фашизма.

Лорочка, передавай привет мамаше, целую Элечку и Женечку, привет Тоне.

Прости, родная, больше писать не могу, сейчас 2 часа 45 минут, а в 6 утра нужно ехать.

Пиши, Лорочка, чаще, как освобождаешься от работы, так и пиши, хоть каждый день листочек. Я посылал тебе фотокарточки, но не знаю, получила ли ты их? Но, на всякий случай, посылаю тебе еще одну плюс одну = две.

До свидания, моя славная Лорочка. Крепко целую тебя, так, как целовал в былые дни. Целуй еще раз детей.

Как приеду, напишу еще. Пойду, прилягу на диванчик, уже 3 ч. 25 м. Пока, родная, Ф.

Ты, очевидно, совсем там пала духом, не получая от меня писем? Пойми, что не было времени. Твое последнее письмо от 22.9. получил 3-го, мне его привезли на фронт. Ты теперь знаешь, что мы вынуждены были сдать Орел, но он врагу достался дорого. Могу тебя порадовать, что за жизнь отца я отомстил с лихвой. Вот только жалко, что убили моего заместителя тов. Дергунова и еще кое-кого из товарищей. Лорочка, я очень рад, что ты послала для двух красноармейцев теплые вещи. Возьми на себя инициативу – организуйте посылку теплых вещей на фронт, шлите им подарки, пишите воодушевляющие письма, каждое товарищеское письмо подбадривает бойца на новые подвиги.

Лорочка, сейчас наша страна переживает тяжелый час. Необходимо мобилизовать все население на борьбу с этой нацистской сволочью. Надо ускорить гибель Гитлера и его банды. С каждым днем банда приобретает ожесточенных характер. В этой войне решается судьба – или Гитлер, или мы. Наша партия – тов. Сталин, сделают все, чтобы победа была за нами. Поднимется всяк могучий, держа оружие, и пойдет на врага, и мы победим. Лишняя смерть, может быть и моя, облегчит страдания советского народа.

Враг коварен, он впереди себя, т.е. танков и пехоты, выводит женщин, детей и стариков, зная, что стрелять не будут, и идет. Это звери, это выродки рода человеческого, которых надо истреблять.

Прошу тебя, родимая, обо мне не беспокоится, ничего мне не надо, посылку мне не посылай, я ни в чем не нуждаюсь. Верно, у меня кое-что из вещей в Орле пропало, т.к. я в штаб не заезжал, ибо его уже не было там, а уходил с бойцами, но сейчас восстанавливаю положение. Во всяком случае, буду иметь теплое белье.

Зима здесь вступает в свои права, сейчас слякоть, мокрый снег. Скоро ляжет снег, видно, поэтому Гитлер и прет, хочет к зиме забрать важнейшие промышленные центры – но не выйдет у него, не выйдет.

Я доволен, что ты не выехала в Москву. Сиди уж на месте до весны, никуда не трогайся. Ты и там сможешь принести пользу для нашей родины.

Почему ты до сих пор не получила в военкомате деньги?

Пиши, как вы там живете и пиши не медленно. Вчера посылал тебе молнию, о себе пиши не медля.

Я сильно скучаю, хочется хотя бы час, да пожить с вами. Но ничего не сделаешь, надо держаться до конца.

Привет мамаше, Тоне, целую Женю и Элю. Целую крепко-крепко тебя, мою Любимую женочку.

Прости, что мало написал, нет времени. Днями напишу. Целую еще раз.

После боев у Орла послал тебе молнию и письмо, получила ли ты их? Теперь не скоро смогу иметь от тебя весточку, моя родная. Следи внимательно за детьми, главное – сохрани их и себя. Держи связь с Военкоматом и горкомом партии, и если что случиться, искать тебя буду по военкоматам, банкам и обкомам партии. Обо мне не беспокойся, не волнуйся, я здоров. В это тяжелое время надо находиться там, где льется кровь лучших сынов нашей родины, мобилизовав всю волю, защищать нашу родную страну, нашу красавицу столицу – Москву. И если суждено мне будет умереть, то умру с мыслью о тебе и нашем народе. Буду честно и мужественно сражаться за честь нашей родины, за жизнь наших детей. Лорочка, родимая моя, мы на фронте, вы там в тылу. Помогайте бойцам, организуйте женщин, создайте штаб боевых подруг, организуйте группы помощи фронту, сделайте все, что в ваших силах. Собирайте теплые вещи, организуйте письма на фронт, давайте свою кровь раненным бойцам. Таким образом, весь народ, объединившись одним желанием, трудом, самопожертвованием, обеспечит победу над фашистскими выродками.

Лорочка, как я ненавижу проклятого Гитлера! Он отравил всю нашу жизнь, как и остальных людей. Жили мы спокойно, любили так, как могут любить только у нас. Мы любили друг друга, и все то, что делала для нас наша страна, наше правительство, он – сволочь! – разрушил, разлучил нас на долгое время, и, может быть, навсегда.

Милая моя жена, я далеко от тебя, но всегда чувствую тебя около себя и живу надеждой на нашу встречу. Почему я так и не увижу тебя? Нет, этого не может быть. Бандит будет разбит и уничтожен, иначе быть не может. Будь он трижды проклят, этот зверь – Гитлер. И мы вновь будем жить счастливо. Эта разлука еще ближе нас сблизила, и любить будем друг друга сильнее.

Береги детей, если мы погибнем, то пусть хотя бы они останутся после той войны. Тов. Сталин сделает все, чтобы восстановить разрушенные города, чтобы вновь зацвела жизнь советского народа, наша смерть будет удобрением, на котором вырастет пшеница будущего для всего человечества. Победа приближается – зима начинается, а зимой будем бить Гитлера, как уже били Наполеона. Верь, Лорочка, мы выйдем победителями.

Целую тебя, мою голубушку, мою единственную славную женочку. Целую тебя, моя дорогая всю крепко-крепко.

Пишу тебе это письмо и в тоже время не знаю, получишь ли ты его. Для меня также неизвестно, получила ли ты два письма, и две молнии из Тамбова.

Вот уже скоро месяц, как от тебя нет никаких вестей, и это меня сильно волнует – я же не знаю, что с вами? Я-то как-нибудь, а вот вы (?) на месте ли?

Голубка моя, сегодня, как и повседневно, смотрю на твою фотокарточку (ту маленькую, которую все время носил с собой) и кровь заливает мое сердце. Я не могу себе представить, чтобы мы больше не увиделись. Неужели эта сволочь – Гитлер, будет ходить по кубанской и терской земле? Неужели тебе опять придется уходить, как это было в Виннице. Ведь тогда я, пожалуй, тебя совсем не найду. Я не представляю, что со мной случится, если это так станется. Прошу тебя, Лорочка, если потеряется со мной связь, т.е. не будешь знать, где я, тогда пиши на имя тов. Мехлиса – политуправления Красной армии и его заместителю тов. Кузнецову. Товарищ Кузнецов будет знать, где я буду. А тебя я буду искать облвоенкоматом и банком. Сейчас я совершенно не знаю, что с вами. Как чувствуете себя ты, дети, мамаша? Хотя бы ты телеграфировала, мне было бы легче. Боюсь, что ты не получаешь мои письма, написанные тебе после боев у Орла и волнуешься. Я уже писал, что вышел из боя здоровым. Вот жалко моего заместителя, тов. Дергунова, убитого под Орлом, но за смерть Дергунова отомстили. Милая моя жена, прошу, обо мне не беспокойся, я смогу постоять за себя и за вас. Легко не умру. А если и придется умереть, то умру, как полагается умирать коммунисту.

Мне хорошо, вот только скучаю по тебе и детям. Вот уже пятый месяц как мы разлучены, этим варваром. Прошло много времени, как этот зверь в образе человека разбил наше счастье. Я положу все свои силы, и если потребуется, то и жизнь, чтобы отомстить ему за его преступления перед нашим народом, за все злодеяния, творимые этими фашистскими бандитами.

Теперь я от тебя табачку не получу, ибо посылка будет искать меня очень долго, да вообще, получу ли ее?

Так что ты, родимая, не заботься с посылкой, не надо. Получаешь ли письма из Краснодара? Что пишут Семен и Маруся? Теперь у них виноград. Ух, с каким удовольствием я бы съел хотя бы одну гроздь. Вы потом, когда будете кушать виноград, арбузы и дыни, прошу, скушайте и за мое здоровье особенно виноград и дыни. Я обязываю Женю кушать много долго винограда, а Элю дыни, ну и вам с мамашей – арбузы.

Эля! Дыню я люблю маленькую, так называемую «Колхозницу», та очень вкусная.

Лорочка, в Армавир поехал один товарищ, генерал. Я просил связаться с тобой по телефону или если будет в Пятигорске, чтобы заезжал в Кисловодск, передавал привет.

До свидания. Целую Женю, Элю, мамашу, привет Тоне. Обнимаю и крепко целую тебя, моя родная жена и подруга.

За эту неделю послал тебе три письма и, несмотря на это, пишу еще, чтобы быстрее получить от тебя весточку и тем самым убедиться, что ты знаешь обо мне, и что у нас еще теплится надежда на встречу. Родная моя, в каждом письме хочется сказать: «Любимая! Скучаю по тебе, хочу посмотреть на тебя, на детей». Хочется приласкать, почувствовать вас близко, чтобы дети сказали: «Вот приехал наш папка», чтобы Эля бросилась на шею и целовала щетинистый подбородок, а Женя как всегда по-детски грубовато ласкался. Хочется, чтобы ты моя голубка, крепче обняв, как раньше целовала мои глаза, чтобы я имел возможность целовать вас всех и тебя целовать, как всегда целовал. Такое желание порождается ежедневно, хотя это пока что только желание, оно может сбыться только после войны, когда будут уничтожены все гитлеровские собаки. И вот, милая Лорочка, живу этой надеждой, жду той счастливой минуты. Скоро поеду на передовые позиции, пойдут миллионы, миллионы советских людей обрушатся на этих бандитов и враг окончательно дрогнет и постарается уйти восвояси, чтобы не быть уничтоженным. Дал клятву, что не отступлю, буду биться до последней капли крови, до последнего вздоха, до тех пор, пока не будут истреблены все гитлеровцы. Ведь мне, моя радость, говорю тебе как комсомолке, что призыв вождя будет исполнен. За тебя, за наших детей, за весь советский народ отомстим!

Лорочка, когда мне трудно, я думаю о тебе и мне легко. А вот, когда я слушаю радиопередачу «Слушай, фронт» в 19 час. 1 мин. думаю о тебе, и мне кажется, что ты тоже слушаешь, вспоминая своего Федюшу, своего старичка. Теперь я имею вашу фотокарточку и ежедневно смотрю на нее. Прошу тебя, если сможешь, сфотографируйтесь у порядочного фотографа да покрупнее, чтобы можно было разглядеть все знакомые черточки на ваших лицах. Пиши чаще, пиши как живете, пиши подробнее. Обо мне не беспокойся, мне хорошо, к зиме подготовился, осталось только получить валенки, остальное есть все. Чувствую я себя не плохо, только вот тоскую по настоящему украинскому борщу. Здесь его не готовят. Кушаю щи и суп, а вот борща с затолченным чесноком и салом, нет, и я терпеливо жду, когда мамаша угостит меня борщом своего производства. Вот как приеду домой, на целый месяц отменю всякие супы! Женя возражать не будет, ну а вы – женщины, безусловно, последуете за нами, так-то.

Прошу тебя меньше беспокойся обо мне, храни себя и детей. В противном случае приеду, скандал устрою, если ты будешь себя так вести и будешь похожа на щепку, так что не худей. Все невзгоды переноси спокойно, если вы окажетесь в непосредственной опасности, постараюсь любыми средствами вас вызволить на север или на северо-восток. Помни, Лорочка, пока я жив, позабочусь о вас, а в случае чего, товарищи помогут. Держись военкомата и парторганизации. Но только нет, я еще долго жить буду. Мы с тобой еще так лет через пятнадцать-двадцать будем сидеть, где-нибудь под вишенкой у своей хатенки и будем вспоминать прошлые горестные и радостные дни и годы. Мы еще поживем, еще будем работать над восстановлением нашего народного хозяйства, разрушенного в эту войну.

Лорочка, известно ли тебе что о Семене, как у него с глазами, сделал ли ему профессор Очаковский операцию? Как он себя чувствует? Если он до сих пор ничего не видит, ему бедняге в двойне трудно. Как будешь писать в город Троицк, узнай, где Жуковский, я его здесь потерял.

…Женщина, которая встретила войну 12-летней девочкой, сдержалась и не заплакала, подняла от стола взгляд:

– Вы думаете, это будет кому-нибудь интересно?.. Я же понимаю, что сейчас многое, чем мы жили раньше... об этом не принято что ли говорить: о Сталине, о коммунизме… Или принято, но только плохое. Не научились мы еще уважать своего прошлого, каким бы оно ни было. Как и любить свою страну, какой бы она ни была. А папа, он ведь был не просто солдатом, а офицером, полковником… Поэтому, я вас прошу, если соберетесь эти письма публиковать, то, пожалуйста, – без фамилий… Хотя папа, мне кажется, был бы не против.

Комментарии

Юлия26 мая 2012, 11:21

Автор вернулся, в начале мельком упоминается об этом:
"Все об этом вспоминал, когда уже генералом стал и вышел после войны в отставку..."

Маруся 1 ноября 2011, 14:55

Сильные люди..Надо всегда помнить о них.

Даниил11 июля 2011, 17:42

Дмитрий, Мария, Елена, см. "А когда Орел пал, его перевели в Тамбов, последние письма оттуда. Больше он почти не писал. Зимой 42 его назначили членом Военного совета Южно-Уральского военного округа. И мы вскоре перебрались к нему в Чкалов… Ну вот, первое письмо…"

Григорий11 июля 2011, 16:04

Так и непонятна судьба автора писем.

Мария11 июля 2011, 15:43

Да, мне тоже интересно, вернулся ли он?

Елена11 июля 2011, 13:49

Удивительные письма! А вернулся ли Федор с войны?
Письма напоминают нам, какой ценой куплен мир- ценой счастья миллионов людей.

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

Православный календарь на каждый день.
Новые книги издательства «Вольный странник».
Анонсы предстоящих мероприятий.

Победа между строк

В честь дня памяти святых Петра и Февронии

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru