«Я благодарю Бога за все пережитые страдания»

Воистину драгоценной находкой можно назвать письма Кати из архива Высокопреосвященнейшего Иоанна (Вендланда), митрополита Ярославского и Ростовского. Время не сохранило ее фамилии, неизвестно, сколько ей было лет, когда фашисты вывезли ее с сестрой и братом из СССР в трудовой лагерь в Германии. Неведомо, когда и где, по Провидению Господню, пересеклись пути девушки и архиерея Русской Православной Церкви. Скорее всего, это произошло в начале 1960-х годов, во время служения владыки Архиепископом Среднеевропейским, Экзархом Московской Патриархии в Средней Европе, под окормлением которого были православные общины в Германии.

Митрополит Иоанн был добрым пастырем, настоящим русским архиереем, готовым послужить каждому, взыскующему помощи Божией. И Катерина в полной мере, судя по ее письмам, была награждена его отеческой заботой. Глубокая, всеобъемлющая вера в Господа и заступничество Пресвятой Богородицы даровали ей силы духовные и физические, помогли преодолеть всё – непосильный труд, голод, холод, болезни, потерю близких, утрату Отечества.

Ее бесхитростное повествование, написанное сердцем, дарит нам неоценимую возможность прикоснуться к тому, что было пережито нашими соотечественниками, попавшими в жернова страшной войны, и о чем невозможно узнать из учебников по истории. И, главное, оно помогает осознать, что сила духа, освященного верой, воистину безгранична.

Воспоминаниям Кати предшествует ее поздравление с Пасхой 1967 года. Письмо написано, когда митрополит Иоанн уже пять лет как покинул Германию и служил в США.

Митрополит Иоанн (Вендланд)

«Дорогой Владыко!

Спасибо за Ваше пасхальное письмо.

У меня есть кратко описанные воспоминания. Я напишу это – для Вас.

Вы и не представляете себе, какое духовное утешение осталось у меня в душе о Вашем пребывании в Берлине и о Вашем добром отношении ко мне.

Написала кратко, что могла, – все описать невозможно. Я думаю, что Вы понимаете меня. Мы приехали в Германию 3/VI 1942 г. – в праздник Св. Равноап. Константина и Елены и иконы Божией Матери Владимирской.

Господь судил сестре лечь на этом кладбище и меня привел в Церковь, где в день нашего приезда бывает Престольный праздник.

Мне в этом утешение, т. к. я верю, что в жизни случайно ничего не бывает. Очень прошу Вас, дорогой Владыко, помолитесь обо мне. А я всегда молюсь о Вас.

Помоги Вам во всем Господь и Его Пречистая Матерь-Заступница наша.

Всей душой почитающая Вас, Катя.»

С самого раннего детства я помню в нашей семье, среди других икон, икону Божией Матери ‟Утоли моя печали”. Она была большая, в киоте и богато украшенной ризе, и считалась старинной. Старообрядцы предлагали отцу большие деньги за нее, но он отказался от продажи.

Когда Лиля собиралась выходить замуж, по предложению родителей из разных семейных икон она почему-то выбрала эту для родительского благословения при обручении с женихом. С тех пор считалось, что эта икона принадлежит Лиле.

Перед отъездом в Германию мы были озабочены, как бы по возможности лучше обеспечить больную сестру Олю, которую оставляли одну в Киеве. Все ценное было продано в трудной борьбе за жизнь, и казалось, что осталась одна ценность – эта икона.

Лиля решила ее продать.

Как раз тогда, после долгого периода, открывались церкви, а потому появились специальные магазины, где продавали и покупали иконы, – время было благоприятное для продажи.Но, несмотря на красоту и ценность иконы, она не продавалась.

День за днем мы носили икону по магазинам и комиссионным лавкам. Ее рассматривали, оценивали, но никто не покупал, словно было какое-то недопущение.

Как бывает в жизни, будто случайно, мы встретили монахиню из Покровского монастыря, и та посоветовала нам отнести икону в церковь Покровского монастыря, отцу Адриану, который, по ее словам, любит хорошие иконы. На другой же день я и Оля понесли нашу икону в Покровский монастырь.

Мы вошли в церковь во время литургии. Как церковь, так и отец Адриан, которого мы увидели впервые, произвели на нас самое отрадное впечатление.

Икона Божией Матери «Утоли моя печали»

После литургии отец Адриан подошел к нам и, узнав цель нашего прихода, не говоря ни слова, взял икону, положил ее на аналой и начал служить перед ней молебен, заказанный какой-то женщиной. На слова женщины: ‟Батюшка, я не этой иконе хотела молебен” отец Адриан не обратил внимания.

Такое неожиданное отношение к иконе, которую все эти дни торговцы брали в руки и рассматривали как материальную ценность, настолько поразило нас, что я и Оля упали на колени и стали плакать. Казалось, что своим поступком отец Адриан сразу освятил нашу икону.

Во время молебна отец Адриан иногда с жалостью смотрел на опухшую от голода Олечку.

По окончании молебна отец Адриан сказал нам, что икона чудная, но купить ее он не может, т.к. небогат. И посоветовал нам пойти с иконой к местному епископу, который может ее купить.

Мы же, потрясенные его поступком, отказались идти к епископу, и я вдруг, неожиданно для себя, сказала, что мы хотим отдать икону только ему, хотя бы и без денег.

Но узнав из наших слов, что икона принадлежит Лиле, он сказал, что это должна она решить, потому лучше, если и она придет с нами.

Я просила оставить икону в церкви до следующего дня, когда мы опять придём, но отец Адриан и от этого отказался. Пришлось покориться, и мы, взволнованные, пошли домой. Я несла нашу икону, и мы спешили домой, чтобы скорее рассказать Лиле о пережитом.

По дороге, как-то неожиданно, к нам подошел очень почтенного вида мужчина и спросил: ‟Что это у вас, икона? Может, старинная? Я бы купил ее”.

Еще вчера мы обрадовались бы покупателю. Но, под впечатлением только что пережитого, я прижала к себе икону и поспешно ответила: ‟Да, это икона, но она не продается”.

Благообразный вид этого человека, его неожиданное появление на нашем пути и то, что в завернутом в бумагу пакете он угадал икону, показалось нам не простой случайностью. И не только у нас, а и у Лили, узнавшей об этой встрече по нашим рассказам и описанию внешности таинственного покупателя, осталось в душе уверенность, что это был свт. Николай Чудотворец, посланный испытать нас.

Оказалось, что и Лиля много пережила за это время. После нашего ухода вдруг, как молния, поразила ее мысль, что она продает икону, которой благословили ее умершие родители. Она пришла в отчаяние, но потом упала на колени перед иконами, со слезами стала молиться и умолять Матерь Божью не допустить продажи иконы. С рыданьем каялась она и просила у Матери Божией прощения и помощи.

Когда мы подходили к дому, увидев нас из окна с иконой в руках, Лиля с плачем радости выбежала на улицу навстречу нам. Мы поделились переживаниями и были счастливы, что единодушно решили отдать икону отцу Адриану. Все материальные соображения, прежде казавшиеся важными, будто исчезли для нас.

На другой день мы все пошли с иконой в Покровский монастырь.

Когда Лиля сказала отцу Адриану, что хочет отдать икону ему, отец Адриан, видимо, обрадовался. Он взял икону из наших рук, внес ее в алтарь и поставил на престол.

Тут случилось самое чудесное, незабываемое. Мы стояли перед открытыми царскими вратами, и все три одновременно увидели, как икона Матери Божией просияла каким-то дивным неземным светом. Пораженные, мы схватили друг дружку за руки и смотрели на это чудо.

Тогда мы еще не знали ни акафиста Божией Матери ‟Утоли моя печали”, ни слов из него:

‟Мы же грешнии на земли видевше святую Твою икону, яко светозарное солнце нам светящуюся….”. Но потом как эти слова, так и многие другие из этого акафиста, при чтении его, поражали и волновали нас во многих случаях жизни.

Мы еще раз пришли к отцу Адриану накануне отъезда. Он помолился с нами перед этой иконой Божией Матери ‟Утоли моя печали” и благословил ею нас.

Матерь Божья благословила нас на тяжкий путь испытаний, но никогда не оставляла и много раз чудесно спасала нас.

Матерь Божья благословила нас на тяжкий путь испытаний, но никогда не оставляла и много раз чудесно спасала нас

И мы всегда помнили пережитое и благодарили Заступницу нашу за то, что Она не допустила такого греха, как продажа Ея благословенной иконы.

Отец Адриан обещал заботиться об Олечке, когда она останется одна, что и делал до своего отъезда из Киева. Из недолгой переписки с Олей в 1946-м г. мы узнали, что наша икона с почетом хранится в Покровском монастыре. Матерь Божья не оставила Олечку и, хотя через скорбный путь испытаний и смертельной опасности, устроила ее судьбу так счастливо и чудно, как невозможно было бы устроить никакими материальными ценностями.

Своей иконой ‟Утоли моя печали” Матерь Божья до самого конца жизни Лили была для нее благословением, помощью и утешением. По воле Божьей Матерь Божья взяла Лиличку к Себе.

Верю, что меня Она не оставит и спасет, как спасает всех грешных, но любящих Ее людей».

Мои воспоминания

«Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и будешь счастлив, и жизнь свою благословишь, и других благословить заставишь».
(Слова старца Зосимы Алеше Карамазову)

После многообразных мытарств дороги и распределительного лагеря в

г. Нюрнберге мы попали на фабрику игрушек. Когда нас привели в новое жилище, первое, что произвело грустное впечатление, – решетки на окнах и ужасные трехэтажные кровати, каких мы никогда не видели.

Потому, когда хозяин привел Лилю и меня по узкой лестнице в маленькую комнатку, где стояли две «человеческие» кровати, в нашем положении это показалось чуть ли не счастьем. Кроме нас, было 45 деревенских девушек, которые, за малым исключением, были молодые, почти дети. Среди них только мы были горожанки.

Наш хозяин вначале показался таким заботливым и добрым, что девушки стали даже называть его «Vater». Но постепенно, и все больше, он оказывался грубым и жестоким. Купленные им работницы были для него как новая игрушка, которой он считал себя вправе развлекаться, как хотел.

После трудового дня вместо отдыха девушки должны были петь или, стоя перед хозяином часами, разговаривать с ним. Он любил, чтоб все были веселые и довольные. Но Лиля и я, все больше сознавая безотрадность положения, бывали серьезные и печальные. Это раздражало хозяина. Он говорил нам: «Warum so traurig? Das Leben ist schőn!» (Почему такие грустные? Жизнь прекрасна! – ред.) Тогда Лиля указывала на оконные решетки и спрашивала: «Das ist schőn?» (Это прекрасно? – ред.)

Я должна сказать, что впервые в жизни судьба так близко соединила нас с простыми девушками, с этими «детьми народа». И мы были поражены, какие это чистые, хорошие души.

Молодость и простота натуры имели большое значение, и им, конечно, было много легче, чем нам.

Но иногда громким плачем они выражали тоску по Родине и родной семье.

Хозяин равнодушно говорил, что это болезнь – Hunweh. В этом хоре плача чаще всего «запевала» молоденькая, грустная Галя Т. Стоило только ей жалобно заплакать: «Ой, дiвчата, ой, до дому!» – поднимался такой вой и плач, какой остановить было невозможно, пока они переплачут и затихнут от усталости. Мы жалели этих бедных детей, за что они отвечали благодарной привязанностью. У меня сохранились еще открытки и картинки с трогательными надписями, например, «На довгу и вiчну згадку» и т. п.

В это первое время нашей неволи неожиданно к нам приехал из Берлина брат Володя. После очень долгой разлуки мы увиделись на короткое время в присутствии полицейского. Но мы были рады и такому свиданию.

Постепенно наша жизнь становилась все труднее из-за отношения хозяина.

Был период самого сильного гитлеровского патриотизма. Хозяин становился все более грубым и жестоким, особенно в отношении нас. Он откровенно объяснял это тем, что мы «почувствуем сильнее», чем простые девушки.

Что только приходилось нам терпеть! Описать все невозможно!

И вот мы узнали, что хозяин отбирает больных, ленивых, а с ними и нас, чтобы передать в другой лагерь. Мы узнали также, что для этого он выбрал лагерь, где условия жизни были самые тяжелые.

Это испытание показалось нам непосильным, и мы упали духом до отчаяния.

В ночь перед днем, когда должна была решиться наша дальнейшая судьба, приснился мне такой сон:

Высоко передо мной, в воздухе, я увидела слова: «Да будет воля Твоя…»

Высоко передо мной, в воздухе, я увидела слова: «Да будет воля Твоя…».

Сон в эту ночь повторился дважды с той только разницей, что в одном я была вместе с Лилией, в другом одна. Этот сон так укрепил нас духовно, что все, казавшееся нам вчера непосильным, уже не страшило.

Когда хозяин пришел к нам и сообщил о переводе в другой лагерь, он, очевидно, ожидал увидеть отчаяние, слезы, т. к. был поражен, что мы приняли это спокойно.

В этот же день нас привезли в новый лагерь, состоявший из бараков, раскинутых на большом пространстве.

В этом лагере мы испытали голод, холод и тяжелую работу. Мы так голодали, что, помню, я горько плакала, когда одна из голодных девушек украла у меня кусочек хлеба.

Фабрика, где мы должны были работать, находилась очень далеко от лагеря, и, чтобы прийти к 7-ми часам, нас будили в 4 ч. утра. В бараке, где жили 20 человек, трудно было рано уснуть. Приходилось вставать после очень короткого сна.

Днем, во время работы, так хотелось спать, что я иногда засыпала за рабочим столом. Но мне, конечно, не давали спать. И когда уже не было сил бороться со сном, единственное, что я могла, – в уборной, стоя у запертой двери, я засыпала на несколько минут.

Как ни странно, и такой сон хоть немного укреплял меня.

Когда говорят о человеческой выносливости, я думаю, что не человек вынослив, а Бог помогает выносить. И чем больше испытание, тем больше дает сил перенести его.

Надсмотрщики обращались с нами грубо. И когда утром выстраивали нас, чтобы идти на работу, и пересчитывали, сколько «Stilcr», часто на руке или плече оставались синяки, как след их счета.

Наш лагерь, как и другие, находился далеко за городом, и дорога на фабрику была длинная. Наступила осень, утром было еще совсем темно!

Город спал, когда со всех сторон и перекрестков двигались «ОСТы» (так в фашистской Германии называли людей, вывезенных из Восточной Европы – Ред.) – мужчины и женщины. Обычно шли молча, голодные и невыспавшиеся.

Но один раз осталось незабываемое воспоминание. Неожиданно одна группа остов затянула печальную народную песню. Как по сигналу, подхватили ее другие, многие. Ярко осталась в памяти эта картина – в спящем немецком городе, как волна, тянулись со всех сторон группы «русских рабов». И когда из наболевших душ вырвалось пение, в нем было столько тоски, безотрадного горя и слез, что нельзя было спокойно слушать. Потрясенные и взволнованные, Лиля и я молча плакали. Надсмотрщики не прерывали пения, возможно, что оно тронуло и души этих людей, которые обязаны были быть с нами грубыми.

Ярко осталась в памяти эта картина – в спящем немецком городе тянулись со всех сторон группы «русских рабов»

Когда мы возвращались с работы, уже по людным улицам, нас преследовали немецкие мальчишки. Они ругали нас, бросали камни, очевидно, этим выражая свой «патриотизм». И ни разу никто не остановил их и не удержал от этой травли, выражавшей общее враждебное отношение к нам.

Когда я вспоминаю нашу лагерную жизнь, так понятны слова: «с ним я в скорби…» (Пс. 90). Условия жизни и страдания очень сближали. И эти девушки были именно «ближние» нам. Несмотря на наше безотрадное положение, бывало как-то легко и даже радостно на душе. Конечно, Господь утешал.

Мы глубоко верили, что Матерь Божья, чудесно благословившая нас на этот путь Своей иконой «Утоли моя печали», не оставит нас.

А в трудные минуты вспоминали мой сон, который напоминал нам о воле Божьей. Лиля и я добросовестно старались работать, но мы обе были очень слабые фабричные работницы. Потому месяца через два нас перевели уже на 3-ю фабрику. Нас, очевидно, продавали все дешевле, т. к. условия работы были все труднее. А на этой последней фабрике работа оказалась настолько непосильной для нас, что мы очень скоро попали в лагерную больницу.

В наших испытаниях мы как будто опускались все ниже и глубже и, наверно, не вынесли бы, если б не брат Володя. Нельзя без слез вспомнить его самоотверженную любовь и готовность на все, только бы нас спасти.

После свидания с нами Володя стал энергично добиваться разрешения на перевод нас в Берлин. Он получил это разрешение, но с условием перевода в лагерь в Берлине. Володя согласился, т. к. главное – хотел увезти нас из Нюрнберга. Он выполнил все необходимые формальности, смело давал обязательства и подписки о переводе нас в лагерь в Берлине, что было очень ответственно в трудное военное время.

Но когда мы приехали в Берлин, Володя привел нас в свою комнату и сказал: «Ну, сестрички, никуда я вас не отдам». Господь помог нашему доброму брату найти для нас комнату на Nachodstr, и мы укрылись под покровом Церкви.

За все годы нашего изгнания самым счастливым было время пребывания в Берлине владыки Сергия (б. Венский). Отеческая любовь к нам владыки и весь его духовный облик навсегда останется в памяти светлым воспоминанием.

4/XII (21/XI церк. ст.) 1949 г. от сильной бури башня соседней сгоревшей пожарной упала на фасад дома, где жили мы. Случилось это мгновенно. Мы были погребены под 3 этажами. Через несколько часов нас отрыли и раненых отвезли в больницу. Но было великое чудо, что, среди других убитых, мы остались живы. Мы верили, что Матерь Божья спасла нас ради святого праздника Своего.

После больницы много пришлось пережить, пока наша жизнь как-то снова наладилась. О, как тогда особенно утешал, помогал и облегчал нашу жизнь дорогой, незабвенный владыко!

Смерть брата Володи была еще нашим общим горем. И было все легче, когда мы были вдвоем. Но Бог судил мне пережить самое большое и непосильное без помощи Божией горе – смерть Лилички. Многие из знакомых и друзей, знавшие нашу взаимную любовь и общую судьбу, говорили: «Катя это не переживет». Но в моей душе навсегда остались памятны слова сна: «Да будет воля Твоя!»

Лиля показала пример, которому я должна была следовать. Все годы изгнания она жила мечтой и надеждой вернуться на Родину. Но когда в болезни она поняла волю Божью о смерти, приняла ее с таким смирением и покорностью, перенесла ужасные страдания болезни с таким кротким терпением, что я все это не могу вспоминать без изумления – как велика может быть душа человека с помощью и благодатью Божьей!

Как велика может быть душа человека с помощью и благодатью Божьей!

После смерти Лилички я впервые в жизни осталась одна. У меня было чувство, будто я, совсем не умеющая плавать, брошена в море. О, сколько раз я «тонула» в море своей жизненной неумелости! Я чувствовала себя слабой, беспомощной и такой маленькой в жизни!

Но в трудную или опасную минуту я искала только Божьей помощи, особенно молилась Матери Божией и всегда чувствовала на себе Ея Материнский Покров.

В это тяжелое время самым большим утешением для меня была церковь. Для церкви я не жалела ни времени, ни сил. Можно сказать, что я жила церковью, и казалось, что дня не могу прожить без нея. Иногда бывает невозможно постигнуть Промысл Божий, противоположный человеческим соображениям.

Господу угодно было лишить меня этого утешения, т. к. хозяйка потребовала освободить комнату. После смерти Лили это было самое большое испытание для меня. Тяжело было оставить комнату, к которой, по воспоминаниям пережитого с Лиличкой, будто моя «душа приросла». Еще тяжелее было лишиться любимой церкви. Но я приняла это испытание, как волю Божью, а не как произвол хозяйки. Как утешение в моем горе, много было мне помощи и участия добрых людей.

Так сложились обстоятельства, что я могла переехать только в Тегель (район Берлина – Ред.), и даже не в комнату, а в уголок зала Heim’a. Случилось то, что я считала невозможным. Все же и это я приняла, как волю Божью.

Но последнюю ночь в комнате, среди сложенных вещей, и мой отъезд я никогда не забуду. Был праздник Божией Матери Владимирской. Я очень молилась Заступнице нашей и просила помощи Ея.

В Тегеле я должна была ухаживать за матушкой (вдовой о. Димитрия Кратирова), умиравшей от рака в груди. Матушка очень любила меня и только меня допускала делать перевязки и т. п. Болезнь ее напоминала мне еще недавно пережитую ту же болезнь Лили. Но все было так иначе! Трудный уход за больной и все, что пришлось пережить из-за комнаты, так надорвало мое здоровье, что я едва на ногах держалась. Я тосковала по любимой церкви и трудно привыкала к новой жизни. Даже в церкви Тегелевской было мне больше огорчений, чем помощи и утешения. Постепенно все больше я слабела физически и душевно.

Тегельский храм в честь свв. Константина и Елены

Малый случай переполнил чашу моих страданий, и я впала в крайнее отчаяние. Душа моя помрачилась, и я думала – Бог оставил меня. Это было днем. Я легла на свою кровать и думала только одно: как все ужасно!

Не помню, как долго я лежала так. Но вдруг я услышала в душе голос так ясно и реально, как бы услышала ушами: «Ты что думаешь, что Я ошибаюсь?» Я мгновенно вскочила и села на кровати в сильном волнении. И вспомнила глубоко мудрое «Слово»: «От Меня это было».

После этого я почувствовала, будто чья-то невидимая рука взяла из души моей всю скорбь и отчаяние. Это было как чудо, хотя внешне ничего не изменилось, на душе стало тихо и спокойно. Было и страшно, и радостно от сознания – как близко Господь!

Много еще было тяжелого и в болезни матушки, и после смерти ее. Но, по милости Божьей, я все перенесла с покорностью воле Божьей. И хотя мою жизнь в Тегеле я прозвала «изгнание в изгнании», в этой новой жизни было мне столько помощи Божьей и столько добра от людей, что я должна была Бога благодарить. А главное – здесь особенно я поняла смысл и пользу испытаний.

В жизни люди больше всего боятся страданий. Добровольно страдают только святые. Бог посылает невольные страдания, но большинство людей не понимает, что и в этом милосердие Божье. Преп. Серафим говорит: «Мир душевный приобретается скорбями». Это истина, но в отношении людей верующих, принимающих скорби от Бога, Который и дает им за это Свой мир (ср. Ин. 14, 27). Обычно, за редким исключением, каждый человек думает, что никто не пережил так много, как он.

В жизни люди больше всего боятся страданий. Добровольно страдают только святые

Потому я всегда молчу о своих переживаниях. Этому тоже научила меня Лиля.

До самого конца своей многострадальной жизни она говорила: «Ненужных страданий Бог не дает». И я верю так. Я благодарю Бога за все пережитые страдания, которые научили меня понимать истинный смысл жизни и видеть чудеса премудрости Божией во всем, даже в малом цветке.

Часто думаю я: о, если б люди могли понять, как милостив Господь! Но понять это можно только путем страданий. Я благодарю Бога за все дивные чудеса Божьи, пережитые именно в скорби и страданиях. В самых сильных испытаниях Матерь Божья являла на нас чудеса помощи, спасения и Покрова Своего. Я хотела бы до конца жизни с любовью прославлять и благодарить Царицу Небесную, чтоб все люди узнали Ея милосердие и любовь к грешным людям.

Во всем, что случается не только со мной, но в жизни дорогой Родины и даже всего мира, я верю в Промысл Божий к лучшему, хотя бы и путем страданий и жертв. Я, несомненно, верю, что воля Божья – это любовь и милость Божья. Потому я могу искренно, от всей души сказать: да будет благословенна воля Божья всегда и во всем!