«Если начинаются новые гонения, то мы уходим в подполье...»

Протоиерей Владимир Тимаков Мы вновь встречаемся с протоиереем Владимиром Тимаковым и продолжаем эту интереснейшую тему – тему воспоминаний. Потому что ничто не приближает нас так к прошлому и, как ни парадоксально, ничто не связывает нас так с сегодняшним днем и даже с будущим временем, как эти живые впечатления об ушедших людях. Мы вновь будем говорить о личностях и о времени.

– Отец Владимир, мы отмечали сто лет русской революции в 2017 году, а в 2018-м – столетие расстрела Государя и его Семьи. Даты страшные, трагические. А Церковь, которая, казалось бы, сегодня свободна, по-моему, еще чувствует себя каким-то образом в гонениях. Но мне бы хотелось, чтобы вы повспоминали о гонениях настоящих – тех, которые Церковь переживала, например, при Хрущеве.

– Я вспоминаю последний год своего пребывания в Московской духовной академии, с этого и начну. Это 1954–1955 годы. Когда мы вообще учились в академии, то студенты фактически занимали только лишь один корпус в Царских чертогах. А здание, в котором в настоящее время расположен Академический храм, было отведено под Дом культуры (по-моему, в то время он так назывался).

И этот Дом культуры располагался буквально за нашей стеной! Моя спальня, например, находилась внизу, и по вечером за стеной гремела музыка.

В то время, когда мы учились, все здания академии принадлежали Учительскому институту. Мы же, студенты, располагались в единственном корпусе: там и учились, и спали, и столовались... Но в тесноте – не в обиде. И хотя теснота и была, но это было совсем не то, что раньше в Москве, когда духовная семинария располагалась в Новодевичьем монастыре. Там, в монастыре, фактически вообще не было никакого места для студентов: академии принадлежали лишь Трапезный храм, да еще – Лопухинский корпус.

Здесь же, в лавре, помещения были очень маленькие, но все-таки это были Чертоги, да еще и царские! Да еще и хорошо сохранившиеся! Какие там изразцовые камины, не мне вам рассказывать!.. И вот, мы туда приехали, там мы и занимались.

И, конечно же, с Учительским институтом, который временно «оккупировал» академию, мы дружили. А его учащиеся (в основном девушки) охотно откликались на наши предложения посетить кино или просто встретиться, поехать на пикник и пр. В основном, повторяю, там учились девушки, а наш состав – преимущественно мальчики.

– А не было в то время у вас каких-то стычек на идеологической, так сказать, почве?

– Никогда! Никогда! Да и какие могли у нас быть с ними идеологические стычки, когда о религии они вообще ничего не знали?! А мы все-таки знали уже что-то и из истории, и из богословия, и из церковной жизни.

– Надо, наверное, упомянуть тут о том, что и Троице-Сергиева лавра была в то время еще закрыта? Или сам монастырь уже был открыт, но еще не все его здания принадлежали Церкви?..

– Нет, к тому времени все лаврские здания уже принадлежали Церкви. Когда я туда приехал, то не только Успенский собор, но и Трапезный храм, и Троицкий собор были уже открыты для верующих. Кроме Больничного корпуса: лишь Больничный корпус еще не отдали. А, например, Смоленская церковь была достоянием академии уже по крайней мере с 1948 года.

Троице-Сергиева лавра, 1950-е

– Вы начали рассказывать про дружбу с девушками из Учительского института...

– Ну, вот так мы и дружили с ними: ничего плохого себе, разумеется, не позволяли. Мы только лишь встречались, весело проводили время. Кстати, очень многие наши священники, в то время окончившие академию, впоследствии женились на этих студентках Учительского института.

Но в начале 1955 года, уже весной, вдруг резко изменились отношения Церкви и государства. И девочки, наши знакомые, уже боялись к нам выходить.

Поначалу было только лишь это. Те же из них, которые ранее уже встречались с нашими студентами, продолжали эти встречи, хотя, как потом выяснилось, они тоже были уже предупреждены: их предупредили о том, что если только какая-нибудь учащаяся встретится с семинаристом (или академистом, без разницы), она будет сразу же из института отчислена!

Поэтому тайные встречи продолжались, а уж ничего другого – походов в кино или на природу – не было совершенно, все это сразу прекратилось.

Жилые корпуса в академии были высокие (в главном здании, по-моему, четыре этажа), и вот, представьте себе: весна, окна открыты, девочки делали галочки из бумаги, свернув свои письма, и по воздуху посылали их в наши окна... Иногда письма прилетали прямо к своим адресатам.

Девочки делали галочки из бумаги, свернув свои письма, и по воздуху посылали их в наши окна...

Помню, в то время находились и такие странные «активисты», которые приходили к нам в Чертоги и говорили: «Давайте, скорее все реставрируйте, ведь скоро все это снова будет наше!» И действительно, к власти в нашей стране как раз пришел Хрущев и круто повел свою собственную политику в отношении к Церкви.

– А как вы, семинаристы, это ощутили? Какие-то разговоры были или что-то еще?..

– Пока – только на примере отношений с нашими знакомыми девочками! Потом уже, когда я окончил академию и стал священником в Николо-Кузнецком храме, я прямо на себе почувствовал эти изменения. Когда, например, я зашел впервые в кабинет к уполномоченному, то он просто измывался надо мной. Но я четко и спокойно отвечал на все его вопросы, и, несмотря на все измывательства, регистрацию он был вынужден мне все же дать.

Но очень скоро, практически сразу по окончании мною академии, случилась некая странность. Вместо того, чтобы, как ожидалось, академия отдала свой корпус Учительскому институту, я вдруг узнаю, что сам Учительский институт куда-то переведен, а все корпуса, которые он занимал, стали принадлежать академии! И случилось это буквально в мгновение ока!

Николо-Кузнецкий храм

Мне это почему-то показалось странным до предела. Надо было бы узнать что-нибудь подробнее, но как это сделать? Раньше я бы принял решение слетать в Пензу и спросить обо всем своего архиерея, но мой архиерей в 1953-м году уже скончался, а на дворе был 1955-й год, поэтому узнать было не у кого.

Хотя все-таки возможность кое-что узнать у меня была! Несмотря на то, что многие из наших выпускников уже служили на приходах, тем не менее мы не прекращали общаться друг с другом. Может быть, не все, но по крайней мере несколько человек бывших сокурсников поддерживали между собой очень тесные связи. Так, в частности, был я связан с отцом Алексием Остаповым (это бывший мой сокурсник Леня Остапов). И многие наши сокурсники продолжали встречаться: то у меня на квартире, то у отца Анатолия Новикова (тоже моего сокурсника), то у отца Алексия Остапова в Переделкине. Мы встречались и довольно полезно и весело общались.

– А дома у отца Алексия в Сергиевом Посаде вы бывали?

– Бывал я и там, у него дома. Я много раз бывал в этом доме, в памяти осталась значительно большая, чем у меня, библиотека. Полки во всю стену – новейшие книги, прекрасно сохранившиеся, очень многие – из области богословия (удивительно, где только он мог их приобрести, но ведь он же был крестником Патриарха!). И надпись по диагонали: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом! Лишь только круглый идиот знакомым книги раздает!..» И, действительно, получить какую-нибудь книгу у него просто так было нельзя, можно было просто попросить посмотреть и полюбоваться. Уж он на этом стоял!..

Священник Алексий Остапов

– Вы сказали – богословские книги. Дореволюционного издания?

– Конечно, дореволюционного издания! Помилуйте, какие там могли быть другие издания в советское время! Вы что? Если узнавали, что у вас есть богословские книги, – вам сразу же грозила конфискация! Ну, молитвенник или, например, Евангелие – это еще можно было иметь, но все остальное было под страшным запретом!

Если узнавали, что у вас есть богословские книги, – вам сразу же грозила конфискация

– Получается, что у отца Алексия были большие преимущества во время учебы в академии?

– По сравнению со всеми нами, у него, разумеется, были несказанные преимущества! И ведь в то время я, например, только начинал собирать книги, а у него уже была такая вот библиотека... Да, я бывал там и видел эти книги, но взять их почитать было нельзя.

– А что за тематика была, помните?

– И труды святых отцов, и философские труды... Во всю стену – богословско-философская литература, а художественная – уже в другом месте. Большая стена... Главное, что такого вы не встретили бы и в иной библиотеке, потому что в библиотеках обыкновенно книги все-таки истрепаны, а здесь были новейшие дореволюционные издания, практически все – в переплетах с золотом! В общем, шикарная была библиотека...

Но перейдем к нашей теме: поскольку мы встречались все вместе и поскольку у меня появились серьезные недоумения, которые я самостоятельно разрешить не мог, я сразу же пришел к отцу Алексию и буквально с порога заявил: «Расскажи мне, как и чем объяснить эту ситуацию. Мы же вместе с тобой оканчивали курс, и ты сам знаешь, как воспитанницы посылали нам в окна галочки, на которых было написано: ‟Реставрируйте, реставрируйте, скоро корпус будет наш!..” А оказалось, что все корпуса стали академическими! У меня просто крыша едет – ведь все наперекосяк получилось! Не можешь объяснить, что может за этим стоять?»

И он мне в ответ на это кое-что сказал... Документов у меня нет, найти их сейчас невозможно. Но, поскольку все это состыковывалось по времени, то я надеюсь, что слова отца Алексия Остапова верны (да, на самом деле, и не могло быть иначе).

Патриарх Алексий I (Симанский). Фото: Life

– И как же он вам все это объяснил?

– Когда началось новое притеснение Церкви властями, то митрополит Ленинградский Григорий (Чуков), собрав у себя Епархиальное управление, прислал Святейшему Патриарху Алексию (Симанскому) официальное письмо (не личное, а именно от Епархиального управления), в котором писал примерно так: «Ваше Святейшество, мы требуем и очень просим вас, чтобы вы вышли на связь с Правительством на официальном уровне, на уровне Синода. И чтобы вы поставили прямой вопрос перед Правительством: если начинаются новые гонения, то мы уходим в подполье. Если же вы скажете нам, что Церковь продолжает пользоваться хоть какими-то свободами, то вы обязаны эти свободы нам обеспечить».

– Стало быть, что-то побудило митрополита Григория к такому шагу?

– Побудило именно то, что не только в Московской духовной академии, не только на приходах Москвы – но по всей стране сразу ужесточились порядки и начались притеснения верующих, послышались угрозы в адрес Церкви и т.д. На это митрополит Григорий и среагировал таким образом.

Действительно, Святейший Патриарх Алексий (Симанский) на уровне Синода вышел на Правительство. И такой шаг обеспечил ему стопроцентный успех в деле, и вот почему.

Надо представлять себе, что около Патриарха в то время еще были такие иерархи, как митрополит Николай (Ярушевич), митрополит Григорий (Чуков), еще ряд иерархов, которые составляли Священный Синод. Но состав этого Синода подбирал сам Патриарх, и все эти архиереи были ему по-настоящему преданы. Все они вместе составляли единое целое.

И то, что я рассказываю – я говорю не просто так, не понаслышке, я могу это и подтвердить, и прокомментировать. Может быть, мы к этому еще вернемся, но сразу скажу, что у меня были очень тесные отношения с митрополитом Николаем (Ярушевичем). Это отдельная история, но отношения и вправду были очень близкими, вплоть до того, что мы договорились как-то на определенный день, что он в этот день приедет ко мне на квартиру. И я его ждал, но он попал в больницу, из которой уже не вышел.

Митрополит Николай (Ярушевич) – Мне кажется, личность митрополита Николая (Ярушевича) достойна также отдельных воспоминаний. Это был выдающийся иерарх и редкий проповедник...

– Я, например, не могу его поставить рядом с такими выдающимися проповедниками, как митрополит Антоний (Блум) или митрополит Илия (Карам), но владыка Николай, действительно, обладал даром слова. И речь его была пламенной: он никогда не говорил просто так, всегда проповедь была очень яркой. Но, правда, это отдельная тема...

Вернемся к нашей церковной ситуации: вот, вроде бы нагнеталась напряженность, и вдруг внезапно – во всем полное послабление для Церкви! С органами власти на всех приходах стало возможным разговаривать на хорошем языке! Отец Алексий и объяснил мне тогда, почему так вдруг произошло. И не в последней степени этому способствовало то, что вокруг Патриарха сплотились тогда очень твердые и очень преданные Церкви иерархи.

Вокруг Патриарха сплотились тогда очень твердые и очень преданные Церкви иерархи

Синод был настроен очень единодушно, и я уверен, что свои требования он обязательно воплотил бы в жизнь.

– Говорят, что Хрущев, который возглавил Правительство в тот период, был человеком совершенно далеким от Церкви, даже не просто далеким – чрезвычайно враждебным Церкви. И как же получилось с ним договориться?

– Таким вот образом и можно было договориться! Не потому, что его «перевоспитали»: нет, настоящим зверем он оставался до смерти, ярым ненавистником Церкви. Но когда Церковь выразила твердый протест, нужно было просто решать: или входить с ней в конфронтацию и начинать гонения на верующих (и он мог бы воплотить это в жизнь), или, поскольку он гарантировал свободы, он обязан был их предоставить. Он и предоставил эти свободы на несколько лет...

Вот вам и объяснение этого момента церковной истории «изнутри»: наверное, его можно где-то проследить по документам. И, наверное, это заявление Синода Русской Православной Церкви где-то в архивах существует.

Советское Правительство, при всей его лживости, при всей грубости, при всех притеснениях Церкви (насколько мне удается проследить) имело единственное достоинство (если можно использовать тут это слово): какие бы репрессии, расстрелы, гонения не происходили – вся документация сохранялась в архивах!

Я не могу, конечно, дать стопроцентной гарантии, но, насколько мне приходилось с подобным сталкиваться по опыту, документ этот существует. Поэтому, вероятно, можно этот момент, по-видимому, проследить документально. Но когда не знаешь, нечего и искать, а когда знаешь – поиск во много раз легче.

Итак, я свидетельствую, что Церковь пережила такой сложный момент в своей новейшей истории и вышла из него победительницей!

– Только немного представим себе и подумаем: получается, что у власти раньше просто «не доходили руки» до Церкви, чтобы ее «задавить» до конца (я имею в виду послевоенный период и период Великой Отечественной войны)? Или Сталин не занимался специально этим вопросом и, наоборот, дал Церкви послабление?

– Нет, я уверен, что Церковь выжила не потому, что «у Сталина не дошли до нее руки», а потому, что, в общем-то, его обучение в семинарии какой-то все-таки след в нем оставило...

– Значит, он действительно дал тогда Церкви некое послабление?

– Не просто дал, но вынужден был дать, потому что немцы, с которыми мы воевали как с врагами, на оккупированных территориях открывали православные храмы. Открывали храмы! А мы что же? Так и оставались зверями?..

Существует документ, свидетельствующий о том, что Сталин предложил открыть церковные школы и провести избрание Патриарха, которого до этого избрать не удавалось. На все это Сталин дал свое согласие. И в то время отношения власти и Церкви были, я не могу сказать, превосходными, но нормальными: Церковь могла жить и осуществлять свое служение на очень приличном уровне.

– Но перспектива линии партии все-таки была направлена на борьбу с «опиумом для народа»?

Продолжалось еще как бы время гонений. Но в действительности этих гонений не было

– Она, эта борьба, никогда и не прекращалась. Никаких новых директив не поступало, продолжалось еще как бы время гонений. Но в действительности этих гонений не было. И даже закрытые храмы стали открываться. Не в большом количестве, но все же...

Например, вместо одного храма, который был единственным на всю Пензенскую область, там открылось в то время от 36 до 40 храмов!

Храмы открывались, но «объятий» на личном, человеческом уровне не было. Существовали вполне терпимые отношения, при которых верующим с уполномоченными можно было разговаривать обычным языком, и те проявляли человеческую доброжелательность.

– Ну, а можем мы допустить, что Никита Сергеевич, в силу субъективного своего устроения и своего характера, решил вдруг «ускорить строительство коммунизма»?

– Не просто «построить побыстрее коммунизм», это органически всегда вытекает из нашей приязни или неприязни.

Хрущев сразу же показал свой «звериный оскал» в сторону Церкви: сразу же, как возглавил правительство. Но в этот момент ему сразу же нужно было официально ответить Церкви: «в гонениях Церковь или не в гонениях». И этого он не мог сделать только потому, что у СССР как раз в это время упрочились отношения с Америкой и западными странами, которые требовали свобод для верующих. А советские СМИ распространялись на весь мир о том, что у нас «самая свободная страна, где так вольно дышит человек». И они это всячески старались наглядно показать всему миру.