Михаил Керулларий – патриарх Константинопольский. Часть 1

К 950-летию кончины

Патриарх Михаил Керулларий. Хроника Иоанна Скилицы

Его смерть потрясла императора. «Гордый Комнин, предвкушающий победу при жизни патриарха, был им побежден после смерти», – пишет профессор Н. Скабаланович[1]. Раскаявшийся император публично выступил перед народом, оплакивая свой грех. Останки почившего патриарха с подобающими почестями были погребены в том же монастыре, в котором несколькими месяцами ранее он был арестован по приказу императора. Так закончился скорбный жизненный путь этого стойкого борца за Православие, за Церковь, за народ. Сам император не на много пережил патриарха. В ноябре того же года он тяжело заболел и, оставив престол, удалился в монастырь, где 31 мая 1060 или 1061 года преставился.

Михаил Керулларий родился в Константинополе в богатой аристократической семье, приближенной к императорскому двору. Отец его занимал важную финансовую должность, дед и прадед также были знамениты при дворах предшествующих императоров. Получив достойное своему положению образование, Михаил готовил себя к государственной карьере, что соответствовало и его благородному образу, светлому уму и обширным знаниям. «Михаил Керулларий был человек молодой, холостой и в среде молодежи выдавался серьезностью, самоуглубленностью», – приводит отзыв о нем Н. Скабаланович[2]. Но жизнь мирская полна превратностей. В 1040 году был раскрыт заговор против императора Михаила Пафлагона, в котором участвовали братья Керулларии и зять их сестры Иоанн Макремволит. Целью заговора было устранение «пафлагонской клики» – многочисленных родственников императора, разорявших страну поборами, что вызывало недовольство населения и провоцировало волнения. Вместо императора Михаила Пафлагона заговорщики предполагали возвести на престол более достойного – Михаила Керуллария! Однако планы свои заговорщикам осуществить не удалось, братья Керулларии были арестованы, их имущество конфисковано, а сами они вскоре были отправлены в ссылку, причем в разные места. Старший брат вскоре умер, и Михаил, потрясенный этим, принял монашеский постриг и отошел от переменчивой светской жизни, углубившись в познание возвышенных, духовных, неизменных и вечных истин. Но, видимо, не к затворнической жизни готовил его Бог, не в скромном монашеском подвиге было его призвание.

Вскоре император Михаил Пафлагон сам оставил престол: перед своей смертью он принял монашество, чтобы быть погребенным по монашескому чину в основанном им монастыре. При императоре Михаиле Калафате Керулларий смог возвратился в столицу. В июне 1042 года на императорский трон восшел император Константин Мономах. Новый император был немного знаком с братьями Керуллариями еще до их ссылки. К тому же роднила и общность судеб: во времена царствования императора Михаила Пафлагона будущий император Константин, подозреваемый в неблагонадежности, также находился в изгнании. Он вспомнил о благочестивом монахе Михаиле Керулларии, а так как патриарший престол к этому времени был свободен, император пожелал видеть на нем только Керуллария. Известно, что монах Михаил пытался уклониться от столь высокой чести, предлагал обратиться к другим, более достойным, чем он, кандидатам, но, видя непоколебимое желание императора, чтобы именно он, Михаил Керулларий, был на патриаршем престоле, дал согласие. 25 марта 1043 года, в праздник Благовещения, Михаил Керулларий был интронизован на Константинопольскую патриаршую кафедру.

Тесное взаимодействие светской власти и Церкви – одна из особенностей византийской государственности. Византийские императоры созывали Вселенские Соборы и утверждали законы, касающиеся Церкви. Государственная власть принимала деятельное участие в решении церковных вопросов. И даже присвоила себе право назначения на церковные должности; неканоничность этого осознавалась Константинопольской Церковью, но не пресекалась: к этому привыкли и смирились. В свою очередь, и представители духовенства участвовали в государственных делах: занимали места первых министров, выступали как руководители партий, как послы и посредники в спорных вопросах. В Византии, как православном государстве, роль Церкви и ее предстоятеля была очень велика. Поэтому не удивительно, что императоры желали видеть на патриаршем престоле близких им по духу патриархов, а патриархи, часто возглавлявшие партии, опосредованно влияли на возвышение тех или иных государственных деятелей, становившихся императорами. Да и на императорский престол кандидатов обязательно короновал патриарх. Союз этот был плодотворен, и до сих пор является примером. Были, конечно же, и злоупотребления, но частного характера, обусловленные несовершенством человеческой природы.

Личность патриарха Михаила Керуллария привлекала внимание многих историков. Однако рассматривая одни и те же факты жизни патриарха, опираясь на одни и те же немногие документы, которые сохранила нам история, исследователи приходили к разным выводам и оценкам, и в их работах патриарх представал то светлейшей личностью, то человеком, весьма непривлекательным. Одни видели в нем недальновидного политика, властолюбивого и до глупости упрямого, другие – удивительно цельного, непоколебимого воина Христова, раз и навсегда подчиненного выбранным нравственным идеалам, которым он следовал независимо от суетных выгод или тяжелых невзгод. Каким же был этот избранник Божий, оказавшийся на столь почетном месте, как Константинопольский патриарший престол, в столь сложное время истории?

«В лице Керуллария вступил на престол патриарх, который по некоторым душевным качествам скорее был бы на месте на престоле императорском, чем патриаршем. Недаром его прочили в императоры. Отличительной особенностью его нравственного облика было преобладание мысли над чувством. Все у него имело свой источник в голове, а не в сердце, рассудок над всем господствовал», – пишет о нем Скабаланович[3]. Можно добавить, что ум его был освящен глубокой Христовой верой, и поэтому господство рассудка превращалось в рассудительность, а осмотрительность во всех своих поступках – в исполнение Божией воли.

Поведение патриарха было сдержанным и обдуманным до мелочей с учетом времени, места, обстоятельств, характеров людей. Поэтому его решения отличались твердостью и непоколебимостью. Он настойчиво старался воплотить в жизни то, что когда-то счел правильным. Если он на кого-то сердился, то гнев его проходил нескоро, что давало повод считать его злопамятным. Однако сам он объяснял это памятование полезностью для совершившего проступок: в этом он видел воспитательный момент. Керулларий, надевая на себя внешнюю личину, не отвечающую внутренней настроенности, и при этом оставаясь бесстрастным, старался исправить выявленный порок в человеке. Высшей наукой патриарх считал ту, которая открывает путь к Царству Небесному. Особенно почитал каноническое право, изучал отеческие предания, апостольские и соборные постановления. С другой стороны, более абстрактные, оторванные от практического использования предметы, такие как философия или поэзия, были для патриарха «суетой и глупостью». По жизни он был аскет, и это проявлялось во всех деталях его частной жизни: скромнейшее, если не убогое убранство кельи, непритязательная еда, постоянное богомыслие при уединении, угождение только Богу, а не плоти и страстям. Но как только Керулларий выходил из кельи, он преображался, он становился патриархом с подобающими этому высокому званию величием, пышностью, уверенностью высшего пастыря. Он был блестящ и властен и вызывал этим трепетное уважение.

«Однажды, в день престольного праздника в храме святых апостолов, когда патриарх обходил верхнюю галерею, любуясь образами, и, насладившись зрелищем, спускался вниз, весь народ почтительно приблизился, которые сидели – поднялись со своих седалищ, чтобы получить благословение, но один из присутствующих, по рассеянности или по чему иному, остался сидеть. Керулларий заметил это и, отрядив церковных глашатаев, иерокириков, грозно потребовал виновника к ответу. Иерокирики подвели его, дрожащего и бледного, к патриаршей кафедре; Керулларий прочитал ему надлежащее внушение, а потом утешил принятием в состав клира», – приводит один из эпизодов профессор Скабаланович[4].

Свое патриаршее служение Михаил Керулларий ставил очень высоко, даже выше царского, так как на себе ощущал ответственность руководить поступками императоров, исправлять их слабости и нравы. Свое влияние он простирал и на государственные дела, за что обличался современным ему историком Михаилом Пселлом, да и позже дал повод некоторым историкам назвать его «византийским папой» (например Н.С. Суворову и В.М. Грибовскому). Но кругозор его и знание государственных вопросов не позволяли ему быть безучастным. Однако его роль в государственных делах была скорее назидательной и совещательной, а чаще и просто созерцательной, ибо он имел по многим вопросам свое собственное мнение, но не более. Взаимоотношения между императором Константином Мономахом и патриархом были самые доверительные: патриарх был лучшим и преданнейшим утешителем Константину Мономаху в периоды его невзгод, молитвенником и советчиком перед решительными событиями и сражениями, обличителем его нравственных падений. Даже когда Константин Мономах находился при смерти и большинство его приближенных переметнулось в другой лагерь, оставив его, патриарх поспешил к нему с утешением и не покидал до самой его кончины, а потом почти единственный распорядился о достойном его званию погребении. Это тем более замечательно, что в последние два года Мономах существенно изменил свое отношение и к Церкви, и к ее предстоятелю, а перед смертью даже распорядился об обращении церковных и монастырских доходов в государственную казну, чем переполнил чашу огорчений, причиненных патриарху.

Четыре императора сменились при патриаршем служении Михаила Керуллария: Константин Мономах (1042–1054), Феодора (1055–1056), Михаил Стратиотик (1056–1057) и Исаак Комнин (1057–1059). Сколько попыток царских переворотов, закончившихся неудачей или восхождением на престол, сколько интриг, сколько противостоящих партий, в которые старались привлечь и патриарха! Во всех ситуациях рассудительность патриарха опиралась на сохранение строгой законности и христианского благочестия – они были определяющими во всех его решениях и поступках, отстраняющих свои личные симпатии и антипатии, обиды и тем более выгоды. Он не позволял себе в своих поступках или решениях проявлять субъективизм, продиктованный личными чувствами. В храме Святой Софии находили убежище и свергнутые императоры, и готовящиеся воссесть на императорский престол, и неудачливые претенденты на власть, и бежавшие от расправы за подготовку переворотов. Одни просили монашеского пострига, чтобы сохранить свою жизнь под омофором Церкви, другие провозглашались императорами, третьи отрекались от престола и удалялись в монастыри. Строгий ум патриарха отсеивал личные чувства и сохранял христианский и гражданский долг по отношению к каждому из них. Особо историки говорят о восхождении на престол Исаака Комнина, чему предшествовало восстание: некоторые считают, что патриарх был первопричиной восстания – это позже было ему поставлено в вину в обвинительном акте к несостоявшемуся над ним суду. Профессор Скабаланович отмечает, что «обвинительный акт против Керуллария страдает непоследовательностью… Но если бы он затеял восстание… то едва ли бы он для гарантии успеха не вошел в предварительное соглашение с Комнином. Отсутствие такого соглашения делает невероятным выставленное против Керуллария обвинение»[5]. Наоборот, Керулларий сделал все возможное, чтобы обеспечить безопасность свергнутого императора Михаила Стратиотика, пригласив его под укрытие святой Церкви и поселив в патриарших покоях.

Но главной заботой патриарха всегда была Церковь. Приняв тяжелый патриарший крест, Михаил Керулларий направлял свои усилия на сохранение своей паствы в лоне Константинопольской Церкви и на ограждение самой Церкви от ересей, заблуждений и прочей нечистоты. Взаимное уважение православного императора и патриарха много способствовало расцвету Константинопольской Церкви. Известно, что при патриархе Михаиле Божественная литургия в храме Святой Софии стала совершаться ежедневно (до этого – только по субботам, воскресениям и большим праздникам) за счет щедрой помощи из казны императора Константина Мономаха. При содействии Мономаха храм пополнился богослужебными сосудами из золота, жемчуга и драгоценных камней, был украшен и многими другими дорогими вещами. Заботы патриарха распространялись и на материальное положение клира и монастырей. В его правление в 1045 году был составлен новый афонский устав, известный как Типикон Константина Мономаха. Патриарх имел особое попечение о Святой горе. Но чрезвычайные обстоятельства во время его правления выдвинули на первый план другие задачи, кроме повседневной пастырской заботы. Время его служения совпало с выявлением очередных нововведений Латинской Церкви и продолжением ее политики экспансии своих взглядов и обрядов на паству Церкви Константинопольской.

Первые серьезные расхождения по поводу различий в символе веры Западной и Восточной Церквей (добавление filioque) и высшей власти Римского престола обнаружились еще при Константинопольском патриархе Фотии (858–866; 877–886; память 6 февраля), крупнейшем церковном деятеле и богослове Православия. После нескольких Соборов Константинопольская Церковь утвердилась в недопустимости прибавлений к символу веры, и Собор 879–880 годов, осудивший filioque, в то время был признан Вселенским обеими Церквами, но позже Римская Церковь сочла его решения неприемлемыми. Несмотря на натянутость отношений между Церквами, до XI века духовная связь между ними была еще сильна, а вера во единую святую соборную и апостольскую Церковь побуждала закрывать глаза на догматическое расхождение. При этом в Константинополе строго придерживались установлений апостольской Церкви и Вселенских Соборов (553 года, 680–681 годов, 787 года), в то время как латиняне, сделав одно отступление от учения святых отцов, на этом не остановились. Правда, не в ярких дискуссиях, а во взаимоотношениях между конкретными главами Церквей проявлялось отчуждение, и римские папы то исключались из диптихов для поминовения на литургии в константинопольских храмах, то вновь вносились. Предположительно в XI веке (по другим данным, между 840–1048 годами) Римская Церковь внесла в практику еще одно нововведение: вместо квасного хлеба в евхаристии стали использовать опресноки – в этом проявилось очередное дерзновение править святых отцов Вселенской Церкви. Были найдены и теоретические основания этому, а древнее употребление квасного хлеба объявлено как бы нерадением: мол, использовали хлеб наиболее распространенный, то есть тот, который был под рукой. Так позже объяснял это кардинал Гумберт, один из легатов Римской Церкви и активный участник развивавшегося конфликта, бывший бургундский монах, епископ Сильва-Кандидский (Санто Руфино) и секретарь папы Льва IX. Высветились и другие изменения в служении и обрядах Римской Церкви.

Патриарх Михаил достоверно узнал, что некоторые представители Греческой Церкви стали подражать латинским обрядам и совершать евхаристию также на опресноках[6]. Соблазном для жителей Константинополя были и несколько латинских храмов в столице, также совершающих службу по своему уставу. Другим моментом, подтолкнувшим патриарха поднять вопрос о расхождениях с Латинской Церковью, были вскрывшиеся переговоры папы Льва IX с константинопольским императором Константином Мономахом, который обещал передать некоторые области в южной Италии (Апулию, Калабрию и Сицилию), принадлежавшие Византии и окормляемые Константинопольской Церковью, в ведение Латинской Церкви.

Как подлинный пастырь, поставленный Богом, патриарх не мог на это смотреть бездеятельно. Совместно с архиепископом Охридским (Болгарским) Львом и от имени последнего было отправлено письмо, адресованное греческому епископу апулийского города Трани Иоанну, который и сам подпал под влияние латинян. Пространное письмо к клирику Константинопольской Церкви подробно излагало основания православных обрядов, и в частности использование квасного хлеба, в противоположность латинским изменениям. В письме автор призывал показать его и другим владыкам, и папе в том числе, в надежде на полезность этого собеседования. Это письмо, «очень простое по содержанию, благородное по цели, умеренное по тону, с одними легкими указаниями на современные заблуждения западных христиан, без всяких политических тонкостей, было принято на Западе как величайшая обида и оскорбление папского престола», – так говорит о послании патриарха неизвестный автор в книге о патриархе Михаиле, изданной в 1854 году в Киеве. Позже профессор Скабаланович, углубив исследование данного вопроса, решит, что послание патриарха в Апулию к епископу Иоанну было написано с целью показать, какое торжество неправды может совершиться, если паства Константинопольской Церкви будет передана латинянам, изменившим Православию. Это – смертельный грех, торжество заблуждений над истиной, ложной веры над правой, ибо далеко отошли латиняне от апостольских правил и обрядов. «Послание имело важность не само по себе, а по внутренней тенденции… в основе его скрывался протест, с одной стороны, против византийского правительства и его намерений, с другой – против папства и какого бы то ни было предпочтения Римской кафедры Константинопольской», – пишет Скабаланович[7]. Несколько иначе трактуют эти события профессор Д.П. Огицкий и протоиерей Максим Козлов[8]. Переписку с папой Львом IX начинает Антиохийский патриарх Петр для установления мира между Церквами и возможности поминовения папы на Божественной литургии, как это было примерно за 45 лет до этого. Но Антиохийский патриарх хотел убедиться в отсутствии расхождений и правильности исповедуемого папой символа веры. Для этого он тотчас же по своем восхождении на престол в 1052 году пишет Римскому папе письмо с приложением восточного исповедования символа веры и просит папу сделать то же самое. Делает он это через архиепископа Градского (Венецианского) Доминика, но ответа не получает. И лишь в 1054 году, после повторного письма патриарха Петра, пришел ответ с папскими притязаниями на главенствующую роль над всеми Церквами и с искаженным символом веры. Цель письма патриарха Михаила Керуллария та же – установление мира между Церквами, но при договоренности соблюдения православных обрядов, для чего и говорилось в письме о прегрешении Римской Церкви, то есть использовании опресноков.

Для нас же конкретная мотивировка написания письма не является столь важной: в любом случае обращение Константинопольского патриарха к папе Римскому носило миролюбивый характер, оно было продиктовано желанием, чтобы собрат по вере прислушался к мнению четырех патриархий, где литургический хлеб был квасным с апостольских времен.

Ответное письмо папы Льва IX, состоящее из 41 параграфа (целый трактат!), в целом не касалось предложенных для обсуждения расхождений между Церквами. Все внимание папа направил на утверждение единоличной власти Римской Церкви как кафедры первоверховного апостола Петра. В письме впервые с полной ясностью раскрывалась система римского самовластия, разработанная и уже усвоенная иерархической верхушкой Западной Церкви. Она – матерь всех Церквей, которая имеет своих дочерей в лице других Церквей. Вот такое домостроительство апостольской Церкви утверждает папа и свою первоверховную власть ни с какими Церквами делить не желает, в том числе и с Константинопольской. И ей ли учить Римскую Церковь!

Позже, возможно после полученного ответа, патриарх Михаил написал письмо и самому папе Льву IX, где также были высказаны соображения, по которым Восточная Церковь сохраняет свои обряды. Письмо было написано с глубоким уважением к предстоятелю Римской Церкви. Сам патриарх Михаил позже писал патриарху Антиохийскому Петру об этом письме следующее: «Услышав несколько времени тому назад от пришедших из древнего Рима о добродетели, благородстве и познаниях папы[9], ныне умершего, я тогда писал к нему довольно пространно и со многим смирением, как сам можешь видеть из письма моего, о взаимном мире и согласии, касательно соблазнов, распространяемых ими (латинянами) против православной веры. Я хотел частью приобрести самого папу, а частью через его благосклонность к нам получить помощь против франков…». Как видно, намерения патриарха таковы, что письмо могло включить только намек на поучительность, но никак не оскорбление. Писал папе и константинопольский император Константин Мономах со многою угодливостью и лестью из некоторых политических соображений, а также желая привлечь его в посредничество для переговоров с германским императором Генрихом III, зная его тесную связь с императором (сам папа Лев IX – чистокровный германец, бывший епископ города Туля Бруно, родственник и протеже германского императора, сохранявший за собой даже прежнюю свою епископскую кафедру в Германии). Для этого Константин Мономах приглашал легатов из Рима для переговоров политических и разрешения возникших разногласий между Церквами.

Примерно к этому же времени относится написание монахом знаменитого Студийского монастыря Никиты Стифата, ученика и келейника столь же знаменитого святого Симеона Нового Богослова, книги «Об опресноках, субботе и браке священников», в которой автор обосновывает позиции Восточной Церкви по этим вопросам. Книга об опресноках им была написана и к Армянской Церкви, но в книге для Западной Церкви были подняты и другие проблемы.

Итак, Константинопольская и Антиохийская Церкви (такие же воззрения имели и Александрийская, и Иерусалимская Церкви) подняли вопрос о серьезных расхождениях с Римской Церковью, что требовало самых глубоких богословских дискуссий между еще, казалось, дружественными христианскими Церквами. Однако сама Римская Церковь к этому времени от догмата о соборности и единстве апостольской Церкви уже, по сути дела, отошла, заменив его догматом о непогрешимости папы и его единоличной власти. Папа Лев IX имел возможность убедиться в своем влиянии и авторитете во время предпринятых ранее поездок по европейским странам, так что на совещаниях в Реймсе (Франция, 1049 год) и Майнце (Германия, 1049 год) уже, между прочим, поднимал вопрос и о Восточных Церквах, и последние были резко осуждены за непризнание его, папы Римского, главой христианского мира. Папа Лев IX к тому времени уже имел определенный взгляд на непослушных патриархов Восточной Церкви, и теперь на этих совещаниях получил полную поддержку своего мнения у европейских правителей. Поэтому в ответных письмах, которые были доставлены прибывшими в столицу римскими легатами, речь шла преимущественно об особой роли папы как судьи всех других Церквей. И по тону папских писем, и по поведению его советников-легатов, и прежде всего кардинала Гумберта, демонстрирующим надменность и враждебность, можно было понять, что не божественные истины интересуют Западную Церковь.

«…папские легаты отправлялись в Константинополь далеко не с теми чувствами братской любви и уважения к правам Константинопольской кафедры, которые Керулларий считал непременным условием доброго согласия. Римский престол в гордом самомнении о своих преимущественных правах… выступал не как равный с Константинопольским престолом по власти, но как судья, вершитель всех важнейших церковных дел и источник всякой церковной власти. Константинопольской Церкви предлагался мир, но лишь под условием отречения от прав, принадлежавших Константинопольской кафедре, и признания папского главенства, под тем же условием, которое заявлялось еще при Фотии, хотя не с такой резкостью; от Керуллария требовалось, чтобы он с покорностью явился перед трибуналом трех папских легатов как подсудимый, доказал, что он не неофит, латинян за опресноки не преследовал, церквей их не закрывал, притязаний на предпочтительную власть, сравнительно с другими патриархами, равно как на титул Вселенского не питал, Римскую Церковь считать матерью и главой всех Церквей никогда не переставал, если же Керулларий повинен в каком-нибудь из этих грехов, то чтобы смиренно выслушал наставление папских легатов, покаялся и анафематствовал тех, которые впредь в этих грехах будут повинны, – и все это требовалось от того патриарха, который имел такое возвышенное представление о своем патриаршем достоинстве, как о достоинстве выше царского, и который так был непреклонен и строг в охранении чести своей как патриарха. Нужно было (иметь) слишком много самообольщения со стороны Рима, чтобы не видеть, что легатам нечего ездить в Константинополь и что свой мир они привезут обратно», – такую оценку дает Скабаланович самонадейным намерениям латинян[10]. Даже профессор церковного права Николай Семенович Суворов, имеющий иную точку зрения[11], отмечает, что претензии папы не соответствовали истинному невысокому авторитету Римской Церкви того времени, оказавшейся подчиненной варварскому Западу, в то время как Восток был несопоставимо компетентнее в церковных и догматических правилах.

Папские легаты прибыли в Константинополь летом 1054 года, торжественно въехали в столицу и расположились во дворце Пиги. К этому времени относится и смерть папы Льва IX (19 апреля), что несколько осложняет анализ событий: неизвестно, соблюдали ли легаты указания папы или, зная о его смерти, действовали самочинно от лица уже умершего папы. Но и это не имело принципиального значения, так как легатами были именно те люди, которые и руководили политикой папы – он был лишь покорным орудием в их руках. В византийских кругах уже знали о смерти папы, и для многих было невозможным, чтобы посол существовал без пославшего, а уполномоченный – без лица уполномочившего. Вот почему у патриарха возникло обоснованное подозрение, что легаты – самозванцы. Подтверждением этого предположения была и подделка папской печати. Надо отдать должное патриарху Михаилу, который сохранял деликатность в общении с легатами, никак не выказал своих подозрений, не позволил никакого оскорбительного поступка, но предусмотрительно отклонялся от встречи с ними и как с возможными самозванцами, и как с немиролюбиво настроенными, плодотворные переговоры с которыми вести невозможно. Однако в своей переписке с патриархом Антиохийским он поделился своими соображениями по поводу и вероятности самочиния и неуважительности в поведении по отношению клиру константинопольскому.

Во время пребывания папских легатов в Константинополе кардиналом Гумбертом был написан «Ответ, или Возражения против книги Никиты Стифата». Возражения против книги Никиты сводятся к тому, что он якобы неправильно понимает и применяет Священное Писание. Противники монаха воспринимаются как более сильные, но не в догматической области, а как полемисты, в отличие от Никиты, который, стоя в истине, к сожалению, не смог привести нужных аргументов, а также допустил ряд ошибок. Профессор Скабаланович, сопоставляя сочинение монаха Никиты с тем, что написано папскими легатами[12], отмечает, что последние: «…далеко уступают ему в чувстве приличия, обрушиваются на несчастного монаха потоком ругательств, которые оставляют невыгодное впечатление относительно благовоспитанности сановников Римской Церкви»[13]. Профессор А.П. Лебедев отмечает, что в пылу доказательств своей правоты автор «Ответа» использует такие выражения, как «ты лаешь», «ты глупее осла», «ты изшел не из монастыря, но из блудилищницы», «ты змей, Юлиан, Порфирий, собака», «умолкни, собака», «прикуси язык», «молчи, дурак» и пр., и пр[14]. В общем, брань и сквернословие занимали не последнее место для утверждения своей правоты в книге римского легата кардинала Гумберта, который, осмеивая ошибки монаха, сам допускает едва ли не более грубые. Возможно, такой подход и имел успех на варварском Западе, но переносить этот опыт на просвещенный Восток, с его отточенным этикетом, с глубокими богословскими познаниями, было неприлично.

(Окончание следует.)