«Изволися Духу Святому и нам». Часть 1

Святые отцы Первого Вселенского Собора

Поместные Соборы

Сами апостолы, распространяя Евангелие в различных уголках Римской империи, поставляли для них епископов как своих полномочных представителей, имеющих власть управлять Церковью своей области. Епископы возглавляли общины верующих, а когда общины начали умножаться, рукополагали для них пресвитеров как своих представителей, уполномоченных на своих местах обучать верующих истинам веры и совершать богослужения. По мере умножения общин, возглавляемых епископами (епископий), стали возникать целые области, включавшие несколько епископий. Эти области с III столетия стали объединяться в Поместные (областные) Церкви. Исторически первой такой Поместной Церковью явилась Римская Церковь, включившая в себя Церкви провинций Римской империи, таких как Ликия, Вифиния, Памфилия, Понт. «Возглавляя церковные общины, епископы находились в постоянном каноническом общении между собой, осуществляя тем самым общение между Поместными Церквами, хранящими единство православной веры и жизни по вере»[1]. Формы этого общения были разнообразны. Помимо молитвенного общения, никогда не прерывавшегося, в эпоху гонений на веру, то есть в течение первых трех столетий, самой основной формой был обмен посланиями. Когда была возможность, епископы посещали Церкви своих собратьев и созывали Соборы епископов отдельных провинций. Примерно с III века стали собираться первые Поместные (то есть областные) Соборы для решения возникавших в церковной среде споров, недоумений, выработки правил касательно внутренней церковной жизни и церковного управления. 34-е апостольское правило предписывает разрешать важные вопросы Церкви предстоятелю в согласии с епископами: «Епископам всякого народа подобает знати первого из них и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения… И первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святой Дух»[2] (см. также 37-е и 74-е апостольские правила, 9-е и 19-е правила Антиохийского Собора). Согласно с этим правилом, Соборы проходили под председательством митрополита области (титул митрополита носил епископ столичного города провинции; от греч. μετροπολισ: μητηρ – «мать» и πολις – «город», дословно «город-мать») и состояли из епископов Поместной Церкви. Следует заметить, что в канонических правилах, выработанных на Вселенских и Поместных Соборах, участие в этих Соборах клириков и мирян никак не оговаривается. Именно Собору, состоящему из архиереев, правила усваивают все права высшей церковной власти и управления. Епископы как преемники апостолов имеют на Соборах право решающего голоса. Правила, однако, не запрещают участия в Соборе клириков или мирян в качестве, например, советников епископов, не запрещают им участвовать в совещаниях по каким-то вопросам. И такое участие, как свидетельствует церковная история, имело место уже с самых первых Соборов. В самом Апостольском Соборе 51 года участвовали, помимо первейших апостолов, «пресвитеры и братия» (Деян. 15: 23). На Римском Соборе 251 года, рассматривавшем вопрос о принятии в Церковь отпадших от нее во время гонений и состоявшем из 60 епископов, было еще более мирян и пресвитеров[3]. На Антиохийском Соборе 268–269 годов, осудившем ересь Павла Самосатского, также помимо епископов присутствовали пресвитеры и диаконы. Тем не менее, участие мирян и клириков в соборном процессе ограничивалось совещательными функциями, в решающих голосованиях по вопросам участвовали одни епископы как преемники апостолов. Акты Карфагенского Собора 256 года, решавшего вопрос о перекрещивании еретиков, перечисляют мнения только епископов, участвовавших в Соборе, хотя клирики и миряне на нем также присутствовали.

Периодичность созыва Соборов с веками изменялась. 37-е апостольское правило предписывало епископам собираться два раза в год. В то время епископов было еще мало, и это требование было легко выполнимо. Впоследствии Трулльский Собор (VII в.), по причине частых набегов варваров и иных причин, повелел созывать Собор не реже одного раза в год. Но, как свидетельствует история, и это требование далеко не всегда было выполнимо. В разных Поместных Церквах Соборы собирались по мере необходимости, в силу различных серьезных оснований. Правила, выработанные на Поместных Соборах, имели силу исключительно для данных Церквей, тем не менее, в свод канонов Православной Церкви, помимо определений Вселенских Соборов, были включены канонические определения некоторых Поместных Соборов, имеющих особое значение для Вселенской Церкви и признанных последующими Вселенскими Соборами. «Что касается включения в канонический свод правил десяти Поместных Соборов, то основанием для этого является не признание за всяким Поместным Собором права на общецерковное законодательство – законодательство Поместного Собора распространяется, естественно, лишь на Поместную Церковь, а не на Вселенскую. Поместных соборов в истории Церкви были тысячи, но правила лишь десяти из них вошли в канонический корпус – их включение в него основано на авторитете признавших их Вселенских Соборов (2-е правило Трулльского Собора)»[4]. Придание правилам этих Поместных Соборов общецерковного авторитета со стороны Соборов Вселенских имеет глубокое экклезиологическое обоснование. Сам Господь говорил Своим ученикам: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18: 20). И каждая Поместная Церковь, являясь частью структуры единой Вселенской Церкви, тем не менее, в своем вероучении и каноническом устройстве должна быть своего рода иконой, полноценным отображением и выявлением Вселенской Церкви, подобно тому, как в каждой частице раздробленного зеркала мы находим полное отображение объекта, а не малую часть его. «Глубокое понимание соотношения вселенского и поместного начала в Кафолической Церкви мы находим у архиепископа Василия (Кривошеина). “Поместная Церковь, – писал он, – не является только частью Кафолической Вселенской Церкви, но ее полным выявлением. Всецелым неуменьшенным выявлением в определенном месте. Она является Кафолической Церковью в известном месте, тождественною с Вселенскою Кафолическою Церковью, которая существует только в ее поместных выявлениях, но в то же время (и здесь мы встречаемся с богословской антиномией) она не тождественна с Вселенской Церковью, отлична от нее. Троическая аналогия может помочь нам несколько проникнуть в экклезиологический парадокс. И мы можем пользоваться такими аналогиями, поскольку жизнь Церкви является отражением Троической Божественной жизни, но мы должны делать это с осторожностью, помня то важное различие, что Божественная жизнь Троична, в то время как Поместных Церквей не три, но много. Мы можем сказать, таким образом, что как Божественные Лица – Отец, Сын и Дух Святой – не являются частями Пресвятой Троицы, но в каждом из Них все Божество полностью выявлено, так что каждое Божественное Лицо есть Пресвятая Троица или тождественно Ей. Подобным образом полнота Кафолической Церкви выявлена в каждой Поместной Церкви, которые не являются "частями" Вселенской, но не могут, однако, быть просто отождествлены с ней”»[5].

Как уже упоминалось, в канонический свод Православной Церкви вошли правила Соборов, признанных Вселенской Церковью наиболее важными, так как «только Вселенский Собор, как выражающий собой всю Кафолическую, Вселенскую Церковь, обладает даром, в силу обетований Господа Своей Церкви, по благодати, сохраняемой в епископате апостольским преемством, выносить непогрешимые и авторитетные решения из области веры и придавать такой характер богословским определениям и постановлениям церковных инстанций меньшего масштаба – Поместных Соборов, патриархов и епископов»[6]. В силу этого все эти Соборы проходили до Вселенских Соборов или в период последних. Анкирский Поместный Собор рассматривал вопросы, связанные с возвращением в лоно Церкви тех ее членов, которые отреклись от Христа во времена гонений. Правила Неокесарийского Собора преимущественно направлены на уврачевание грехов против седьмой заповеди. Здесь же содержится правило о необходимом 30-летии для кандидата в священство. Собор в Гангре, Пафлагонской митрополии (IV в.), собрался «против некоего Евстафия и единомысленных с ним, которые, возводя клевету на законный брак, говорили, что никому из состоящих в браке нет надежды на спасение у Бога. Поверив им, как мужья, так и жены – одни изгоняли своих жен, а другие, оставляя своих мужей, хотели жить целомудренно; потом, не вынося безбрачной жизни, впадали в прелюбодеяние. Последователи Евстафия учили и другому вопреки церковному преданию и обычаю, и присвояли себе церковные плодоприношения, и жены у них одевались в мужские одежды и стригли волосы. Они заповедовали также поститься и в воскресные дни, а посты, установленные в Церкви, отвергали и ели, гнушались мясом, и в домах женатых людей не хотели ни молиться, ни причащаться, отвращались женатых священников и презирали как нечистые те места, в которых находились мученические останки, и осуждали тех, которые имели деньги и не отдавали их, как будто бы спасение было для них безнадежно, и иное многое заповедовали и учили»[7]. Правила Соборов Антиохийского, Лаодикийского и Сардикийского носят преимущественно дисциплинарный характер. Двукратный Константинопольский Собор установил правила относительно монастырей и монашествующих.

Вселенские Соборы

Эпоха Вселенских Соборов (IV–VIII вв.) обусловлена появлением в лоне самой Церкви особенно опасных заблуждений, ересей, могущих воспрепятствовать главному делу Церкви – устроению спасения человека. На первый взгляд может показаться странным, что заблуждение в области умозрительной, к какой по преимуществу относятся догматы Церкви, может каким-то образом повлиять на духовную жизнь человека и помешать спасению души. Но опыт Церкви и учение многих святых отцов, отраженных в определениях Соборов, говорят о тесной взаимосвязи вероучения и духовной жизни, и вторая непосредственно вытекает из первого. На примере Гангрского Собора против Евстафия мы можем видеть, как ложное учение о гибельности брака приводит в конце концов к любодеянию тех, кто не выдерживает невольного безбрачия. Учение александрийского пресвитера Ария о тварности Христа, отвергнутое I Вселенским Собором, вырывало самый корень веры во Христа. Ибо если Христос творение, пусть и наивысшее, и не совечен Отцу, не Единосущен Ему, то и цель христианства – обожение человека – невозможна. «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом», – учил святитель Афанасий Александрийский, и если воплотился не Бог, то и наше богоподобие невозможно. Или рассмотрим, например, учение другого еретика, Аполлинария, епископа Лаодикийского, учившего, что Христос, воплотившись, принял не полное человеческое естество, но только душу и тело человеческие, ум же человеческий у него заменил Божественный Логос. Спаситель, по учению Аполлинария, был неполным человеком, лишенным человеческих ума, воли и характера. Но, по словам святителя Григория Богослова, «что не воспринято, то не уврачевано», и если Христос не воспринял человеческие ум и волю, то исцеление всего нашего существа во Христе также не достижимо.

После Миланского эдикта (313), давшего христианам свободу, в жизни Церкви в Римской империи начинается совершенно новая эпоха. В течение IV столетия в империи сложилась такая система церковно-государственных отношений, которая в дальнейшем получила название симфонической. «Государство при симфонических отношениях с Церковью ищет у нее моральной, духовной поддержки, ищет молитвы за себя и благословения на деятельность, направленную на достижение целей, служащих благополучию граждан, а Церковь получает от государства помощь в создании условий, благоприятных для благовествования и для духовного окормления своих чад, являющихся одновременно гражданами государства»[8]. Христианская вера в империи получила государственный статус, в официальном титуле императора фигурировало, что он – «правоверный Царь во Христе Боге». Принятие христианства в империи всячески поощрялось, христиане приобрели массу привилегий, получение важных должностей в государстве также было связано с принятием христианства. В таких условиях христианская вера очень быстро распространилась по империи. Но обеспечение таких условий создало и благоприятный фон для формального вступления в лоно Церкви. В Церковь стали приходить не только искренне верующие люди, но и карьеристы, желавшие за счет авторитета Церкви сделать себе карьеру. По этой причине нравственный уровень христиан значительно упал. И харизматические дары, присущие христианам I–II веков, позволявшие на должном уровне осуществлять благовестие о Христе, давно иссякли. Чтобы избежать шатаний в области вероучения возникла потребность формулировать в доступной форме основные истины христианской веры. На семи Вселенских Соборах были сформулированы догматические определения – «оросы», которые обладают в Церкви непререкаемым и неотменяемым авторитетом. Дословно в переводе с греческого «орос» – предел, граница. Умопостигаемые истины, которыми являются догматы Церкви как относящиеся к области Божественной жизни и домостроительства спасения человека, остаются до конца непознаваемыми для нашего ограниченного разума. Но поскольку богопознание является целью нашей жизни, то необходимо иметь вероучительные пределы, границы, которые направят нас к истинному богопознанию. Такими пределами являются догматические определения Вселенских Соборов. Оросы – это направляющие и для всего будущего богословия, «верстовые столбы, на которых начертаны руководящие безошибочные указания, куда и как уверенно и безопасно должна идти живая христианская мысль, индивидуальная и соборная, в ее неудержимых и беспредельных поисках ответов на теоретически-богословские и прикладные жизненно-практические вопросы»[9].

Толчком к началу процесса выработки определений послужили серьезные заблуждения, возникшие внутри самой Церкви, среди тех, кто сам должен быть хранителями истинной веры. В 318 году александрийский пресвитер Арий начал с кафедры учить о том, что «Сын не есть ни Нерожденный, ни часть Нерожденного (ни в каком случае), ни взят от лица предсуществовавшего… что Он не существовал раньше того, как был рожден, или сотворен, или основан, ибо Он не был нерожденным»[10]. Современники описывают Ария как «ученого-диалектика, красноречивого проповедника, высокого роста, худощавого, благообразного седовласого старика, в скромной простой одежде, чинного и строгого поведения»[11]. По причине неординарного красноречия, умения быстро убеждать слушателя, Арий вскоре приобрел огромное количество сторонников. За короткое время, несмотря на то, что епископ Александрийский Александр запретил ему публично высказывать свое учение, к нему присоединилась почти треть александрийского клира, в том числе и два епископа. Так как ересь стала быстро распространяться и угрожала не только исказить христианство в пределах всей империи, но и нарушить имперские мир и благоденствие, император Константин в 325 году созывает Собор в Никее, на который приглашает епископов со всей тогдашней ойкумены, с которой тогда ассоциировалась Римская империя. Сам Константин не понимал догматического смысла противостояния. Он желал всеми силами сохранить мир в империи. По причине недопонимания он был склонен даже к оправданию Ария. «При тщательном исследовании подобных вопросов, кто устоит против опасности подвергнуться заблуждению? Поэтому в изысканиях подобного рода надо удерживаться от многословия, чтобы каким-нибудь образом не довести народ до богохульства или раскола, не имея силы или по своей слабости ответить на предложенный вопрос, или по недостатку разумения в слушателях сообщить им ясное понятие о высказанном учении»[12]. Тем не менее, по совету своего постоянного советника епископа Осии Кордубского, хорошо осознавшего суть спора, Собор императором был созван. «Сама идея созыва главой государства Собора Христианской Церкви была совершенно беспрецедентной»[13]. До сих пор императоры были либо гонителями Церкви, либо индифферентны к ней. Теперь же внутреннее дело Церкви впервые было признано делом государственного значения. Константин поручил председательство на Соборе Евстафию Антиохийскому. Сам же, как «правоверный Царь во Христе Боге», должен был высказать свою позицию по рассматриваемому вопросу. «Он мог вмешиваться в споры и доводить до внимания сторон свое мнение. Практика эта также началась на Никейском Соборе, где Константин предложил включить в “итоговый документ” слово “омоусиос” – “единосущный” – и приложил все усилия, чтобы оно было принято епископами; затем, как глава государства, он считал своей задачей добиться проведения в жизнь всех решений Собора и исполнения их»[14].

Собор из более чем 300 епископов со всей империи, среди которых были знаменитые святители Спиридон Тримифунтский, Осия Кордубский, Николай Мир Ликийских, Афанасий Великий, бывший тогда еще диаконом, осудили ересь Ария, предал Ария и его последователей анафеме и составил первые семь членов нынешнего символа веры, содержащих учение о превечном рождении и воплощении Господа Иисуса Христа. «Звучит Никейское определение так: “Веруем во Единого Бога, Отца Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через Которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Святаго Духа”. Заканчивалось определение анафематизмом: “А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел от не-сущего, или утверждающих, что Сын Божий имеет бытие от иного существа или сущности, или создан, или изменяем, или приложим – таковых анафематствует Кафолическая Церковь”»[15].

Во второй половине IV века в Константинополе, тогдашней столице империи, возникло движение «пневматомахов» – «духоборцев», отрицавших Божество Святого Духа. «Духоборцы о Сыне мыслили здраво, а о Святом Духе учили хульно, будто Он сотворен и не имеет Божественного естества»[16]. Создание этого учения приписывается епископу Константинополя Македонию, учившему, что Святой Дух не одной с Отцом и Сыном Божественной природы, но вспомогательная, служебная сила, исходящая от Отца. В этом случае ставилась под сомнение сама возможность обожения человека, ибо если благодать Духа носит тварный характер, то соединение с Богом невозможно. «Тварный», а потому «ограниченный» Святой Дух не может соединить с Нетварным, Неограниченным Богом. Кроме этого, в 60-е годы того же века получило распространение и еще одно ложное учение – Аполлинария, епископа Лаодикии, учившего об отличии Христа от нас по человеческой природе. Аполлинарий говорил, что во Христе ум или дух человеческий заменил Божественный Логос. Таким образом, снова возникла необходимость в созыве Собора. В 381 году император созывает на Собор в Константинополь 150 епископов со всей империи. Правда, на нем не было представителей Римской кафедры, по составу он был чисто восточным. Но проблематика поднятых на нем вопросов придала ему вселенское значение, и он был признан таковым на следующем Вселенском Соборе. Помимо упомянутых Македония и Аполлинария, Собору епископов пришлось рассмотреть и осудить и ереси епископов Евномия, Савеллия, Маркелла, Фотина, всех тех, кто не смог вместить православного учения о равном Божественном достоинстве Лиц Святой Троицы и своим заблуждением вносил разделения в Церковь. Собор признал истину символа, составленного на I Соборе, дополнил его еще пятью членами, где, в частности, утверждается Божественное достоинство Святого Духа, равночестного со Отцом и Сыном. Император Феодосий утвердил соборные постановления и издал декрет: «Передать тотчас все церкви епископам, исповедующим одно величие и силу Отца, Сына и Святого Духа, одну славу и одну честь»[17].

Новая смута в Церкви, «вселенский соблазн», началась, когда в конце 20-х годов V века архиепископ Константинополя Несторий восстал против термина «Богородица». Ссылаясь на своего учителя Феодора Мопсуестийского, он говорил, что безумием было бы считать, что от человека, от Девы, мог родиться Бог Слово. Мать рождает лишь тело ребенка, а душа его происходит от Бога. И Мария родила человека Эммануила, с которым потом соединилось предвечное Слово Божие. Следовательно, неправильно называть Ее Богородицей, но Христородицей или – самое большее, на что он соглашался, – Богоприимицей. Главным оппонентом Нестория выступил святитель Кирилл Александрийский. Главный аргумент святителя Кирилла заключался в том, что человек состоит из души и тела. Действительность воплощения Бога Слова может не вызывать сомнений только в том случае, когда Бог изначально, в самом воплощении воспринимает полноту человеческой природы. «Для спасения человека Бог должен в действительности стать человеком, воспринять человеческую природу, человеческое естество. Если же эта встреча Бога и человека не состоялась во Христе, то тем более невозможна она и для нас, а, следовательно, невозможно и наше спасение»[18]. В 431 году император Феодосий Малый собрал в Ефесе Собор из 200 епископов. Сам Несторий, несмотря на посланные ему три приглашения, на Собор не явился. Святитель Кирилл Александрийский зачитал Собору составленные им 12 анафематизмов против Нестория, которые были приняты единогласно. Сам Несторий был низложен и предан анафеме. Позиция отцов Собора отражена в «антиохийском вероизложении», составленном через два года после Собора. «Посему исповедуем, что Господь наш Иисус Христос, Сын Божий Единородный, есть совершенный Бог и совершенный Человек с разумной душой и телом, рожденный по Божеству от Отца прежде веков, в последние же дни Он же Самый (рожден) по человечеству от Марии Девы, нас ради и нашего ради спасения. Единосущный Отцу по Божеству и Он же Самый единосущный нам по человечеству. Ибо произошло единение двух природ. Посему мы исповедуем Единого Христа, Единого Сына, Единого Господа. Сообразно с этой мыслью о неслиянном единении (природ) мы исповедуем Святую Деву Богородицей, и это потому, что воплотился и вочеловечился Бог Логос и соединил с Собой воспринятый от Нее храм»[19].

В середине V века на волне противодействия несторианству явилось новое лжеучение, зачинщиком и распространителем которого был константинопольский архимандрит Евтихий. Отстаивая несомненность Божественной природы во Христе, он дошел до противоположной крайности и стал утверждать, что в соединении природ (в воплощении) человеческая природа Христа была поглощена Его Божеством, подобно капле в море. Собор против Евтихия и его учения, прозванного монофизитством, собрался в 451 году при императоре Маркиане и императрице Пульхерии в Халкидоне, городе, расположенном напротив Константинополя. «630 святых отцов собрались в Халкидоне против Диоскора, предстоятеля славной Александрии, и Евтихия, константинопольского архимандрита, которые, хотя исповедовали Господа нашего Иисуса Христа Единосущным Отцу, но богохульствовали относительно вочеловечения Его и, избегая разделения Нестория, который вводил двух сынов, впадали в другое противоположное зло. Ибо нечестиво учили, что два естества, Божеское и человеческое, по соединении слились совершенно в единство и сделались одним естеством, так что и Божеству усвояемы были страдания. Сверх того говорили, что и плоть Господь принял не единосущную нам, не из Девственных кровей образовавшуюся, но вымышляли, что он воплотился каким-то неизреченным и божественным образом и выдумывали и другое»[20]. «Орос», определение Собора, содержит опровержение как монофизитства, так и несторианства, послужившего поводом к возникновению новой ереси. «Итак, следуя за божественными отцами, мы все единогласно учим исповедовать… Одного и Того же Христа, Сына, Господа, Единородного, познаваемым в двух природах неслитно, непревращенно (против монофизитства. – Д.В.), неразделимо, неразлучимо (против несторианства. – Д.В.). (При этом) разница природ не исчезает через соединение, а еще тем более сохраняется в особенность каждой природы, сходящейся в одно Лицо и в одну Ипостась»[21].

После Халкидонского Собора еретические волнения не прекратились. Монофизитская партия усиливалась, в некоторых местах определения Собора были встречены беспорядками и открытыми выступлениями; главное ядро возмущавшихся составляли монахи-простецы, верившие искренне нелепым внушениям сторонников ереси, что Халкидонский Собор изменил древней вере и ввел какую-то новую. Кроме того, непоследовательность III и IV Соборов в осуждении несторианства дала повод обвинить Церковь в скрытом несторианстве. Дело в том, что одним из учителей Нестория был епископ Мопсуестии Феодор, и для распространения своей ереси несториане использовали некоторые его творения. Феодор не был осужден на предыдущих двух Соборах, как не был осужден и Феодорит Кирский, писавший анафематизмы на святителя Кирилла Александрийского. Не осудили Соборы и епископа Иву Едесского, которому долгое время приписывали послание к некоему Марию Персу, содержащее непочтительные отзывы о III Вселенском Соборе, будто бы несправедливо осудившем Нестория, и в котором находились выражения, оскорбительные для святителя Кирилла. Чтобы не давать повода несторианам действовать от имени Церкви и отнять всякий повод у монофизитов к противлению, император Юстиниан Великий в 553 году собирает в Константинополе Собор из более чем 150 епископов. Собор осудил сочинения Феодора Мопсуестийского, самого же Феодора предал анафеме. Феодорит Кирский и Ива Едесский не были осуждены как уже умершие в мире с Церковью, а анафематствованы только некоторые сочинения первого и послание второго.

Первые три десятилетия VII века Византия несла тяжкое иго борьбы за выживание. Сначала была война с персами, закончившаяся победой императора Ираклия, потом изнурительные нападения арабов. В таких условиях необходимо было консолидировать силы империи, изнуренные не только войнами, но и усиливающимся противостоянием между монофизитами и православными. Император задумал примирить враждующие стороны путем компромисса в вероучении. Находясь по военным делам с 622 года в Армении и Колхиде, гнезде монофизитства, Ираклий вел беседы с видными представителями этого еретического учения о том, не присоединятся ли монофизиты к Православной Церкви под условием провозглашения последней сродного монофизитству учения об одной воле и одном действии во Христе. Представители монофизитства, из коих император особенно близко сошелся с митрополитом Колхидским Киром, по-видимому, обнадежили Ираклия, одобрили его план. Император обратился с запросом к Константинопольскому патриарху Сергию, без сомнения еще ранее посвященному императором в его намерения. Сергий отвечал Ираклию, что учение об одной воле и одном действии во Христе более согласно с Преданием Церкви, чем учение о двух волях и двух действиях. Возникло учение об «одном богомужном действии» во Христе, согласно которому Христос при двух природах в воплощении (в этом состояла уступка православным) проявлял Себя в этом мире лишь действиями одной Божественной воли. По сути, православным предлагалось то же монофизитство, только слегка завуалированное словесным реверансом. Согласно определению IV Вселенского Собора, два естества во Христе соединились неизменно: при соединении природ во Христе каждая природа сохраняла все свойства, присущие ей, в том числе и волю как неотъемлемое свойство разумной природы. Если во Христе отрицалось всякое действие человеческой природы, этим самым утверждалась ее ущербность, то есть все та же поглощенность ее природой Божественной. Православные не могли пойти на компромисс, оборачивающийся таким поруганием веры. Поборниками Православия выступили в это время святой патриарх Иерусалимский Софроний, а после его смерти преподобный Максим Исповедник и святой папа Мартин. В своем окружном послании патриархам по случаю вступления на кафедру святитель Софроний указал на опасность, грозящую Церкви от монофелитства (от греч. μονος – «один» и θέλημα – «воля»): «Называя Христа состоящим из Божества и человечества, мы проповедуем, что Он и Бог и человек, состоит из двух естеств и двойствен по отношению к естествам, и естественно совершает то, что свойственно тому и другому существу, в силу присущего тому и другому существенного качества и естественной особенности. Как Бог, совершал Он Божественное, как человек – человеческое»[22]. Мысль о созыве Вселенского Собора для осуждения монофелитства созрела у императора Константина Погоната главным образом под влиянием Константинопольского патриарха Феодора. На Соборе, который открылся в 680 году и продолжался почти год, присутствовали около 150 епископов. Зачинщиков и апологетов ереси: Феодора, бывшего епископа Фаранского, Сергия, Пирра, Павла и Петра, бывших епископов Константинополя, еще Гонория, бывшего папу Рима, Кира, епископствовавшего в Александрии, и других – Собор предал анафеме. Далее, основываясь главным образом на послании папы Агафона, а также на вероопределении V Вселенского Собора, окружном послании Софрония, патриарха Иерусалимского, и послании папы Льва Великого, VI Вселенский Собор так выражает православное учение о волях и действиях во Христе: «Проповедуем, согласно учению святых отцов, что в Нем (Христе) два естественных хотения, или воли, нераздельно, неизменно, неразлучно, неслитно, и две естественные воли не противоположные, как говорили нечестивые еретики, да не будет, но человеческая Его воля уступает, не противоречит или противоборствует, а подчиняется Его Божественной и всемогущей воле. Утверждаем, что в одном и том же Господе нашем Иисусе Христе, истинном Боге нашем, два естественных действия нераздельно, неизменно, неразлучно, неслитно. Мы признаем две естественные воли и действия (во Христе), согласно сочетавшиеся между собой для спасения рода человеческого»[23].

VIII век в истории Византии остался как век борьбы за иконы. К этому времени иконопочитание крепко укоренилось в церковной жизни. Оно было узаконено и 82-м правилом Трулльского Собора (692): «Посему, чтобы и искусством живописания совершенное было представлено очам всех, постановляем отныне запечатлевать на иконах Христа Бога нашего – в человеческом образе, чтобы через это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова и приводить себе на память Его житие по плоти, страдания, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира»[24]. Но невежество народа, не до конца осознавшего истинный смысл иконопочитания, послужило почвой к распространению грубых, языческих форм отношения к иконе. «Появился обычай иконы брать в восприемники детей, примешивать соскобленную с икон краску в евхаристическое вино, причастие класть на икону, чтобы получить его из рук святых, многие служили литургии по домам на иконах вместо престолов и т.д.… С иконопочитанием происходило то, что раньше часто происходило с культом святых и почитанием мощей. Возникнув на правильной христологической основе как плод и раскрытие веры Церкви во Христа, они слишком часто отрываются от этой основы, превращаются в нечто самодовлеющее, а следовательно, в ниспадение обратно в язычество»[25]. Император Лев III Исавр, видя такие злоупотребления, вместо того, чтобы утвердить истинное иконопочитание, начал преследовать его. После смерти Льва его сын Константин Копроним продолжил дело отца. Он созвал так называемый «вселенский собор», который осудил иконопочитание как идолопоклонство. Гонения на иконы прекратились лишь с воцарением императрицы Ирины, жены сына Константина Льва IV Хазара. Православная афинянка Ирина сохранила почтение к иконе, несмотря на строгое запрещение мужа. Вскоре скоропостижная смерть Льва прекратила чреду гонений на иконы. Патриархом был избран императорский секретарь Тарасий, который по поставлении немедленно стал созывать Вселенский Собор, согласно воле только что почившего патриарха Павла.

Собор удалость собрать лишь в 787 году в Никее. Собор проходил всего лишь месяц, на его заседаниях присутствовало до 350 епископов. Лишь «на пятом заседании, по предложению римских легатов, постановлено было принести икону и поклониться ей. Этот эпизод весьма характерен и показывал, насколько за годы гонений все отвыкли от присутствия икон в церквах»[26]. По предложению патриарха Тарасия решено было сделать пересмотр всех мест из Священного Писания, из святоотеческих творений и из описаний житий святых, могущих служить основанием к утверждению догмата иконопочитания. Среди последних встретилось великое множество повествований о чудесах, исшедших от святых икон и мощей. В описании мученичества святого Анастасия Персянина (ок. 628) было зачитано повествование об исцелении одной женщины после молитвы перед его мощами и иконой. Приведено было повествование церковного историка Евагрия (VI в.) об Едесском чуде от Нерукотворенного образа Спасителя. Затем Собор осудил так называемый «вселенский собор», созванный Константином, опровергнув неправильное толкование тех мест из Писания и отеческих творений, будто бы свидетельствующих о недопустимости иконопочитания. Наконец, было выработано соборное вероопределение в защиту иконопочитания. «В этом окончательном вероопределении отцы нашли нужным сначала упомянуть о поводе к созванию Собора и о предпринятых им трудах, затем привели дословно весь символ веры и опровержение всех тех ересей, которые уже были опровергнуты шестью предшествующими Вселенскими Соборами и, наконец, на вечные времена утвердить догмат иконопоклонения: “Мы определяем, чтобы святые и честные иконы предлагались для поклонения точно так же, как и изображения Честного и Животворящего Креста, будут ли они сделаны из красок, или мозаичных плиточек, или из какого-либо другого вещества, только бы сделаны были приличным образом, и будут ли находиться во святых церквах Божиих, на священных сосудах и одеждах, на стенах и дощечках, или в домах и при дорогах, а равно будут ли эти иконы Господа и Бога, Спасителя нашего Иисуса Христа, или Непорочной нашей Владычицы Богородицы, или честных ангелов и всех святых и праведных мужей. Чем чаще, при помощи икон, они делаются предметом нашего созерцания, тем более взирающие на эти иконы возбуждаются к воспоминанию о самых первообразах, приобретают более любви к ним и получают более побуждений воздавать им лобызание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое по вере нашей приличествует одному только Божественному естеству. Взирающие на сии иконы возбуждаются приносить иконам фимиам и ставить свечи в честь их, как делалось это в древности, потому что честь, воздаваемая иконе, относится к ее первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней”»[27].

Правилами Никейского Собора заканчивается свод канонов Православной Церкви. Но в дальнейшей церковной истории было несколько Поместных Соборов, значение которых для Вселенской Церкви невозможно переоценить. Во-первых, это Константинопольский Собор 879–880 годов, созванный при патриархе Фотии и папе Иоанне VIII. «Как по своему составу, так и по характеру своих постановлений этот Собор носит все признаки Вселенского Собора. На нем были представлены все пять патриархатов тогдашней Церкви, в том числе и Римской, так что этот Собор является последним Собором, общим как для Восточной, так и Западной Церкви. На нем участвовали 383 отца, то есть это был самый большой Собор со времени Халкидона. Он был созван как Вселенский Собор и называет себя в своих актах “великим и Вселенским Собором”. И хотя он не был официально признан Церковью Вселенским, ибо обыкновенно такое признание делалось на последующем Соборе, а его не было, ряд видных церковных деятелей на протяжении веков называли его VIII Вселенским Собором: например, знаменитый канонист XII века Феодор Вальсамон, Нил Фессалоникский (XIV в.), Нил Родосский (XIV в.), Симеон Фессалоникский (XV в.), святой Марк Ефесский (XV в.), Геннадий Схоларий (XV в.), Досифей Иерусалимский (XVII в.) и т.д.»[28]. К IX веку, несмотря на запрещение Вселенских Соборов что-либо менять в символе веры, составленном отцами I и II Соборов, во многих местах на Западе в символ была введена добавка Filioque («И от Сына») в том месте, где речь шла об исхождении Святого Духа от Отца. Собор провозгласил неизменность прежнего символа и анафематствовал тех, кто его изменяет. «Итак, если кто, придя в такую крайность безумия, дерзнет излагать другой символ… или сделает прибавку или убавку в символе, переданном нам от Святого и Вселенского Никейского Собора… анафема да будет»[29]. Также Собор принял ряд канонических постановлений, разграничив власть Римского и Константинопольского патриархов и осудив антиканоническое вмешательство пап Николая I и Адриана II в дела Константинопольской Церкви. Тем самым Собор отверг давнишние притязания Римского епископа на юрисдикционную власть на Востоке.

Далее из последующих Поместных Соборов, вынесших важные богословско-догматические определения, необходимо отметить Константинопольские Соборы 1156 и 1157 годов и «исихастские» Соборы 1341, 1347 и 1351 годов, также проходившие в Константинополе. Соборы 1156–1157 годов были первыми Соборами, собравшимися непосредственно для разбора евхаристических вопросов (если не брать во внимание Трулльский Собор, коснувшийся евхаристии лишь с обрядовой стороны). Собор 1156 года, собравшийся, кстати, по инициативе новоизбранного митрополита Киевского Константина (из греков), рассматривал разногласия в понимании заключительных слов молитвы перед Херувимской песнью «Ты бо еси Приносяй и Приносимый». На основании того, что в этой молитве священник обращается к Господу Иисусу Христу, возник спор: Богу Отцу и Духу приносится Жертва или же со Отцем и Духом и Сыну, то есть всей Святой Троице. Собор 1156 года принял в свое определение мнение Киевского митрополита Константина, присутствовавшего на Соборе, что «Животворящая Жертва, как первоначально, когда она была совершена Спасителем Христом, так и после и доныне, принесена и приносится не только одному Безначальному Отцу Единородного, но и Самому Вочеловечившемуся Слову; точно так же не лишен этой богоприличной чести и Святой Дух. Приношение же таин произошло и происходит повсеместно Единому Триипостасному Божеству…»[30]. Собор также определил, что евхаристия не есть лишь воспоминание о Жертве и научил о единстве евхаристии с Жертвой, принесенной на Кресте. Это выражено в соборных анафематизмах недели Православия: «Не понимающим правильно слова “воспоминание” и дерзающим говорить, что оно обновляет мечтательно и образно Жертву Его Тела и Крови… и потому вводящим, что это иная Жертва, чем совершенная изначала… анафема»[31]. Эти анафематизмы, кстати, «провозглашались и в Русской Церкви до 1766 года, когда чин недели Православия был заменен новым, в котором имена отдельных еретиков и ересей не упоминались и вместо того произносились другие анафематствования, в большинстве случаев более общего характера. В Греческой Церкви эти анафематствования произносятся и до наших дней, как это видно из текста греческой Триоди»[32].

Соборы 1341, 1347 и 1351 годов, хотя и не были Вселенскими по своему составу, а только Поместными Соборами Константинопольской Церкви, тем не менее, ввиду важности принятых на них определений относительно нетварности Божественной благодати, они имеют непререкаемый авторитет для Вселенской Церкви. «Константинопольские Соборы XIV века, особенно Собор 1351 года, принадлежат к наиболее важным и значительным в Православной Церкви, не уступая по своему значению древним Вселенским Соборам… В богословском отношении своим учением о действиях, или энергиях, Божиих Собор 1351 года является продолжением VI Вселенского Собора. На его учении о двух действиях или энергиях Христа – Божественной и человеческой, нетварной и тварной, как это формулировал в своих актах VI Вселенский Собор, – обосновывает Собор учение о нетварности Божественных энергий. Боголепное различение между сущностью и энергией Божией, простота Божия, не нарушаемая этим непостижимым различием, именование также и энергии “Божеством”, учение о Боге как источнике Своих действий и в этом смысле высшем, чем Его энергии, причастность Богу по энергии, а не по существу – вот основные положения, принятые Собором 1351 года. К этому нужно прибавить церковное признание и одобрение на Соборе 1347 года молитвы Иисусовой как выражающей подлинный дух православного благочестия и свойственной не только монахам, но и всем христианам»[33].

(Окончание следует.)