Церковь в эпоху гонений Диоклетиана и Галерия

Сайт «Православие.Ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Ж. Л. Жером. «Последняя молитва христиан перед казнью» В Римской империи относительно мирная эпоха в жизни Церкви закончилась в самом начале IV века – в конце правления Диоклетиана. В 303 и 304 годах им изданы были один за другим четыре эдикта против христиан, которые подвергли их самым кровавым за всю тогдашнюю историю преследованиям. Это была последняя попытка языческого Рима нанести смертельный удар по Церкви, стоившая ему жизни.

По-христиански мыслящий церковный историк Евсевий Кесарийский усматривает коренную причину обрушившихся на Церковь бедствий в духовном расслаблении самих христиан, которому они подверглись в мирные для них времена, предшествовавшие гонениям: «Полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе; мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей – ломать друг о друга словесные копья, миряне – восставать на мирян; невыразимые лицемерие и притворство дошли до предела гнусности… Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно – зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как и к тирании тираны»[1]. В своем обличающем и покаянном обобщении Евсевий сгущает краски, но Господь, действительно, попустил тогда врагам Церкви в очередной раз обрушиться на нее, устроив христианам кровавую баню, послужившую к очищению народа Божия от грехов и к славе Церкви, на этот раз явным образом одержавшей победу над своими гонителями.

Почти два десятилетия Диоклетиан весьма толерантно относился к христианам: возможно, что к Церкви принадлежали супруга императора Приска и его дочь Валерия, которая была замужем за цезарем Галерием. Во всяком случае они обе не делали тайны из своих христианских убеждений, явным образом избегая языческих жертвоприношений. Христианами были придворные вельможи Петр, Горгоний и Дорофей, а также Лукиан, имевший звание препозита священных покоев (praepositus sacri cubiculi) – нечто вроде обер-камергера. К числу христиан принадлежали многие центурионы, военные трибуны и высокопоставленные военачальники и чиновники.

Фоллис Диоклетиана Радикальная ревизия религиозной политики, произведенная Диоклетианом, современникам представлялась внезапной и даже загадочной. Но и для историков вопрос о причине столь крутого пересмотра политического курса представляет немалые затруднения, и они высказывают на этот счет разные предположения. В.В. Болотов склоняется к версии, которая возникла еще у современников Диоклетиана. В разгар гонений случились подряд два пожара никомидийского дворца императора. Кто в действительности был поджигателем, осталось неизвестным; ими, разумеется, не были христиане, которых молва – не народная, а дворцовая – обвинила в этом преступлении. И вот, как писал В.В. Болотов, император, пораженный в конце жизни «старческой немощью… легко мог подчиниться влиянию своего зятя Максимиана Галерия, который ненавидел христиан и легко убедил Диоклетиана, что они являются виновниками пожара в никомидийском дворце. Галерий побудил Диоклетиана издать эдикт от лица всех четырех правителей, чтобы, таким образом, было воздвигнуто на христиан гонение во всей Римской империи»[2]. Между тем, как пишет далее сам историк[3], пожар во дворце случился уже после издания первого эдикта о гонениях. Таким образом, Галерий мог лишь внушить Диоклетиану мысль о более беспощадном преследовании христиан как виновников преступления. Но само начало гонений с пожарами связано не было – оно предшествовало им.

Версия, что главным гонителем был Галерий, а Диоклетиан, вняв его наветам, дал себя убедить в необходимости принятия карательных мер против христиан, восходит к латиноязычному христианскому писателю Лактанцию, который самим Диоклетианом был приглашен в Никомидию, чтобы занять кафедру риторики в тамошней школе. В сочинении «О смерти гонителей» («De mortibus persecutorum») он писал, что мать Галерия, Ромула, была ревностной почитательницей богини гор, в честь которой она часто совершала жертвоприношения, «но христиане отказывались присутствовать на этих жертвах и принимать участие в ядении идоложертвенного. Вследствие этого мать Галерия пожаловалась на христиан Галерию, а Галерий подбил Диоклетиана к гонению на христиан»[4]. Но представление о легкой внушаемости императора, отличавшегося незаурядным умом, железной волей и властностью, кажется, мягко говоря, безосновательным, а что касается его мнимой старческой немощи, то Диоклетиан прожил после начала гонений еще десять лет.

И совсем уж неправдоподобен рассказ Лактанция о том, что прямым толчком к изданию эдикта о гонениях стало следующее событие: совершалось «гадание по внутренностям в присутствии императора», внезапно прерванное потому, что «бывшие там христианские придворные перекрестились и так прогнали демонов; жертвоприношение повторили несколько раз впустую, прежде чем главный гаруспик догадался, в чем дело, и объявил о причине. После чего Диоклетиан в приступе ярости… потребовал, чтобы все, кто был во дворце, принесли жертвы»[5]. Диоклетиан, действительно, доверял гадателям и гадалкам, и помехи, чинимые гаруспикам, его и в самом деле могли раздражить или прогневить, но подобная версия основана на предположении, что присутствие христиан в императорском дворце оставалось для Диоклетиана тайной, внезапно открывшейся при гадании, а это, безусловно, было не так, о чем вполне ясно свидетельствует главный источник по гонениям Диоклетиана Евсевий Кесарийский и все вообще документы, затрагивающие эту тему.

Не заслуживает внимания и предположение, что гонениями Диоклетиан пытался перевести массовое недовольство, вызванное провалом его опыта введения твердых лимитов на цены товаров и оплату труда, на христиан. Обладавший проницательным умом и опытом государственного деятеля, Диоклетиан прекрасно понимал, что, инициируя преследования значительной части своих подданных, одушевленных крепкой верой, духовно бодрых и стойких людей, он рискует вызвать несравненно более опасную бурю, чем та, которая могла бы произрасти из его возможно ошибочной финансовой политики; к тому же, введенную им неудачную меру было легко исправить как ее явной отменой, так и игнорированием ранее изданного закона со стороны государственных чиновников по указанию верховной власти, что, очевидно, и было сделано.

Ряд историков XIX века, в частности О. Гунцикер и Т. Прейсс, склонных к апологетической оценке и личности, и дел Диоклетиана, находят виновников гонений в их жертвах – самих христианах: мол, они подрывали вооруженную мощь империи своим пацифизмом. Современный итальянский автор Ф. Самполи толчок к гонениям усмотрел в том, что цезаря Галерия возмутило малодушие легионеров-христиан, обнаруженное ими в войне с персами, которое они «маскировали религиозными мотивами»[6]. В действительности же христиане мужественно сражались с врагами империи, а пацифистские настроения обнаруживались в еретической или уж во всяком случае маргинальной для Церкви среде – дело обстояло тогда примерно так же, как в новое время, когда толстовцы, квакеры или иеговисты в своем отношении к войне и службе в армии радикально расходятся с церковным христианством.

Крайне натянутыми представляются и обвинения христиан в том, что они своими внутренними разделениями, враждой и интригами оттолкнули императора, который раньше относился к ним благосклонно. Этот довод легко опровергается таким соображением: император, учинивший гонение на Церковь, был ее несомненным врагом, а значит, раздоры между христианами в его глазах должны были не преувеличивать, но преуменьшать опасность и, скорее, отводить правителя от мысли о необходимости гонений, которые при многочисленности христиан заведомо не могли обойтись без потрясений для государства.

Я. Буркхард, резюмируя свой анализ причин, подтолкнувших Диоклетиана к гонениям, которые разразились не в начале, но уже в конце его правления, приходит к заключению, что действительная причина гонений кроется в том, что христиане готовили государственный переворот: «Некая часть придворных христиан, возможно очень немногочисленная, и некая часть провинциальных офицеров-христиан решила, что они смогут осуществить государственный переворот и передать империю в руки христиан или кого-то, кто им благоволит, намереваясь, может быть, пощадить самих императоров. Не исключено, что Галерий действительно обнаружил свидетельства этого прежде Диоклетиана и что последнего только с большим трудом удалось убедить»[7].

Косвенные основания для подобного навета Я. Буркхард находит в одном сохранившемся от тех лет документе, действительное содержание которого свидетельствует как раз об обратном – о крайне деликатном, если не сказать благоговейном отношении по крайней мере некоторых христиан к императору, разумеется, в пору до начала гонений. Это послание епископа Александрийского Феоны препозиту Лукиану. Наставляя придворного христианина, святитель писал: «Бог соделал тебя прекрасным орудием благого дела и даровал тебе великое значение у императора: чрез бури прежних гонений христианство очистилось, как золото в горниле, истина и чистота его учения заблистали еще яснее; и теперь при терпимости, какою пользуется Церковь со стороны доброго государя… дела христиан светят пред лицем неверных. Император, не будучи еще христианином, вверил христианам за их особенную преданность и свое тело, и свою жизнь. Поэтому вы… должны оправдать его доверенность и сколько можно более заботиться об его благоденствии»[8]. В этом послании Феона советует адресату принять на свое попечение императорскую библиотеку и затем, ведя с Диоклетианом разговоры о хранящихся там книгах, подвести его постепенно к принятию христианского учения.

Комментируя этот совет Александрийского епископа, Буркхард замечает: «Надпись в честь Диоклетиана приписывает христианам желание нисповергнуть государство – rem publicam evertebant; в такой форме утверждение смысла не имеет, но не исключено, что в нем все же скрывается зерно истины. Не случилось ли так, что христиане, почувствовав собственный рост и силу, попытались приобрести влияние на империю?»[9] – то есть христиане попытались чрез обращение императора изменить государственный строй, а из контекста рассуждений историка о причине гонений, начатых в конце правления Диоклетиана, вытекает, что, не преуспев в его обращении, они решили прибегнуть к более острым акциям, чем и навлекли на себя кровавые преследования. Буркхард не утверждает этого прямо, избегая обвинения в прямой инсинуации, но подводит читателя к такому выводу. Солидаризуется он и с обвинением в том, что виновниками двух пожаров императорского дворца были придворные христиане[10].

Прямым толчком к изданию эдикта против христиан могли послужить разные обстоятельства, в том числе и наветы Галерия; гонения могли ужесточиться из-за пожара во дворце, если у императора возникла хоть тень подозрения, что поджигателями были христиане. Но само решение о нанесении удара по Церкви было, конечно, принято Диоклетианом независимо от случайных обстоятельств, по соображениям принципиального характера, и это решение было им основательно продумано. Два акта, изданных ранее эдикта о гонениях на христиан, проливают свет на мотивы их преследования.

Первый из них, датированный 295 годом, направлен на укрепление семьи и восстановление исконно римской чистоты брачных отношений. В нем, в частности, говорится: «Нашей благочестивой и религиозной мысли представляется в высшей степени досточтимым и достойным вечного сохранения с благоговейным страхом всего того, что постановлено святого и целомудренного в римских законах. Ибо бессмертные боги как прежде были, так, несомненно, оставались бы и теперь благосклонными и содружественными римлянам, если бы все живущие под нашим скипетром провождали жизнь всегда благочестивую и честную»[11].

Масштабный и смелый реформатор, создатель нового государственного строя – домината, Диоклетиан, как это нередко бывает, по своему самосознанию был приверженцем традиции, хранителем или, лучше сказать, восстановителем основ, давно рухнувших, но представлявшихся ему способными к регенерации – революционер на троне мыслил себя реакционером. Ничего небывалого в этом нет, ведь и Ж.-Ж. Руссо, проповедуя пересмотр вымышленного общественного договора, что означало революцию, мнил себя пассеистом, стремящимся к возрождению истоков, к восстановлению изначального общественного строя. Так вот, основная идея «эдикта о браке» – в неразрывном единстве семьи, морали, права, государства и религии, служащей фундаментом общества. Поэтому для возрождения потрясенного римского государства необходимо восстановление римской национальной религии в самых ее основаниях и возвращение ей былого господствующего статуса и духовной монополии – вполне тоталитарная и фундаменталистская концепция.

Еще более выпукло выразилась политическая и религиозная идеология императора в его эдикте против манихеев, относящемся к 296 году: «Не позволительно, чтобы новая религия порицала древнюю… Величайшее преступление – упразднять то, что некогда было определено и установлено древними… Поэтому мы намереваемся со всею ревностью наказывать злостное упрямство дурных людей, которые противопоставляют новые и неслыханные секты древним богослужениям, чтобы уничтожить по своему гнусному произволу то, что нам некогда было даровано богами… Есть опасность, что со временем они… смогут своими позорными обычаями и извращенными законами персидских людей… своей отравой заразить скромный и спокойный римский народ и весь наш земной круг… Поэтому мы повелеваем предавать основателей и глав вместе с их отвратительными писаниями строжайшему наказанию – сожжению в огне; их приверженцы, и прежде всего фанатики, должны быть караемы смертью, их имущество подлежит конфискации в пользу фиска… Язва этого зла должна быть с корнем вырвана из нашего счастливого века»[12].

По меткому замечанию К. Криста, «совершенно неизбежным образом подобная установка должна была в конце концов привести к гонениям христиан»[13]. Жестокое преследование относительно малочисленных манихеев послужило своего рода репетицией гонений на христиан, несравненно более многочисленных и к тому же, что особенно тревожило императора, объединенных в разветвленную и стройную церковную структуру, которая могла представляться ему монолитной организаций вроде государства в государстве.

Но Диоклетиан медлил с развязыванием этих гонений, рискованности которых он не мог не предвидеть. Он долго откладывал принятие решения, необходимость которого сознавал в рамках своего мировоззрения и своей политической идеологии, откладывал потому, что, как справедливо писал русский историк А.П. Лебедев, «в начале правления Диоклетианова государственная система не представляла твердости и прочности; наперед нужно было усилить и укрепить эту систему, и только опираясь на нее, можно было думать о борьбе с христианством… Борьба с христианством была заключительным звеном в программе реформирования римского государства, и это было потому, что Диоклетиан сначала хотел собраться с силами, а потом уже ринуться на христиан»[14].

При очевидной продуманности решения о гонениях и вполне понятном отлагательстве их начала до того момента, когда режим укрепится и будет способен во всеоружии обрушиться на Церковь, не вполне объяснимыми остаются проявления особой терпимости, если не сказать расположения, Диоклетиана к христианам, которые он выказывал до начала их преследования: при нем и, несомненно, с его разрешения возле самого дворца в Никомидии был построен огромный христианский храм; христиане входили в число ближайших царедворцев и присутствовали в его охране; христиане служили военачальниками и правителями провинций; наконец, христианками или, по меньшей мере, всецело сочувствовавшими им были его домашние – супруга и дочь! Во власти императора было не допустить подобного положения дел. Предположение о том, что таким образом он стремился усыпить бдительность христиан, не выдерживает критики, потому что он прекрасно понимал, что Церковь – это не милитантная политическая партия, способная к закулисным интригам и заговорам; тем более ни с чем не сообразны были бы подобные эксперименты внутри собственной семьи.

Причина крайней терпимости Диоклетиана к христианам, граничащей с покровительством, при том что его решение о гонениях было принято не спонтанно, а явилось плодом продуманной политики, заключалась, вероятно, в том, что, не разделяя верований христиан, он по-человечески испытывал к ним сочувствие и расположение. При всей целеустремленности этого политика он не был внутренне монолитным; совсем напротив, как личность Диоклетиан был соткан из противоречий. Одно из них лежит на поверхности: при самом благоговейном, если не сказать культовом отношении к римскому имени, к римским древностям, этот иллириец эмоционально относился к Риму с отвращением. Он поселился в Никомидии не только по военно-стратегическим соображениям, но и потому, что ему, выходцу из балканского захолустья, было душно в гигантском мегаполисе, в этом кишащем человеческом муравейнике.

Диоклетиан ценил христиан за то, что мог на них положиться, и потому окружал себя ими. Считая необходимым для восстановления разрушенного прежними гражданскими войнами Римского государства реставрировать древнюю религию и находя главным препятствием в этом деле Христианскую Церковь, он решил нанести по ней удар, на который ему, однако, нелегко было пойти по причинам былых или не до конца исчезнувших симпатий к христианам. Кроме того, удар этот, считал он, следовало тщательно подготовить.

Но, отлагая начало гонений, император не терял времени даром. Действуя обдуманно, он загодя обезопасил себя от возможных, по его представлениям, силовых акций со стороны христиан. Именно поэтому за четыре года до издания эдикта против христиан, в 299 году, Диоклетиан повелел принести жертвы римским божествам всем придворным, а затем также всем воинам и чиновникам, что по существу дела обозначало чистку двора, армии и государственного аппарата от стойких христиан. В результате этой меры в окружении Диоклетиана должны были остаться лишь падшие христиане, хотя в действительности это было не совсем так. Вероятно, существовали разнообразные способы уклониться от жертвоприношений идолам и остаться на службе. Об этом говорят случаи репрессий христианских воинов, чиновников и придворных, имевшие место уже после издания эдикта против христиан.

Прямые гонения начались в Никомидии с разрушения христианской церкви этого города. 23 февраля 303 года, в праздник терминалий, посвященный богу пределов, префект Никомидии в сопровождении нескольких чиновников и вооруженного отряда вошел в церковь и приказал предать ее разрушению, а священные книги – изъятию и сожжению, тем самым открыв чреду событий, при своем завершении положивших предел существованию языческого Рима. При исполнении этого распоряжения евхаристические сосуды и иные святыни были поруганы, расхищены или уничтожены. А на следующий день был оглашен императорский эдикт против христиан. Текст эдикта не сохранился, но о содержании его известно из сочинения Лактанция «О смерти гонителей» и из «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, чье свидетельство, при наличии некоторых расхождений в изложении императорского акта, представляется более достоверным: «Накануне праздника Страстей Господних повсюду был развешан императорский указ, повелевший разрушать церкви до основания, а Писание сжигать и объявлявший людей, державшихся христианства, лишенными почетных должностей; домашняя прислуга лишалась свободы»[15].

Комментируя содержание этого акта, который вскоре был репродуцирован тремя другими правителями: Максимианом, Галерием и Констанцием, А.П. Лебедев писал: из эдикта видно, что на первом этапе «характеристическими чертами гонения были: 1) разрушение церквей и сожжение священных книг, но, по свидетельству одного древнего писателя (Арновия), приказано было уничтожать не одни священные книги, а все вообще сочинения христианские… 2) христиане лишались гражданских прав и чести, лишались своих должностей – так по Евсевию, а по редакции указа у Лактанция – даже лишались права жаловаться на кого-либо в суде… 3) для христиан произошло ограничение в правах на свободу. Эта черта требований указа представляется неясною, в особенности в редакции указа у Лактанция. Христиане, говорит последний, «лишены были свободы» («non haberent libertatem»). Но этих слов нельзя понимать в том смысле, что христиане обращены были поголовно в рабство – ничего подобного не указывает история гонений. Указанному требованию, как оно выражено в… словах Евсевия, нужно давать такое толкование: рабы-христиане не могут стать свободными, если они, получив свободу по какому-либо случаю, будут, однако ж, оставаться в христианстве»[16].

В самый день обнародования эдикта один высокопоставленный христианин, «движимый, – по словам Евсевия, – горячей ревностью по Боге и побуждаемый верой, схватил указ, прибитый на виду в общественном месте, и разорвал его на куски как безбожный и нечестивейший»[17]. При этом, по сведениям, почерпаемым у Лактанция, он с мрачным сарказмом произнес такие слова: «Не еще ли объявление победы над готами и сарматами?»[18]. Подвергнутый жесточайшим пыткам, он был заживо сожжен. Возможно, он носил имя Эветия, которое упомянуто в сирийском мартирологе никомидийских мучеников под 24 февраля[19].

В Антиохии был казнен диакон Роман, который, прибыв в этот город из Кесарии Палестинской, после сожжения антиохийских церквей укорял местных христиан «за их равнодушие к вере, за то, что они позволили себе приносить жертвы. За такую смелость… он сначала был осужден на сожжение, а потом ему отрезан был язык и сам он ввергнут в тюрьму, где и замучен»[20].

Сразу после издания эдикта придворные чины, военачальники и чиновники, исповедавшие Христа, были принуждаемы к отречению от Него под угрозой увольнения от службы и лишения привилегированного статуса honestiores. Падших, как и в гонение Декия, оказалось немало. Именно в ту пору к жертвоприношениям были принуждены супруга императора Приска и его дочь Валерия – так они отвели от себя подозрение в принадлежности к Церкви, справедливое или нет, трудно сказать, но хорошо известно было их расположение к христианам.

Вскоре затем один за другим случились два пожара в никомидийском дворце императора. Ненавистники Церкви обвинили в поджоге христиан, среди самих христиан распространилось подозрение, что тайным подстрекателем поджога был цезарь Галерий, уже ранее подталкивавший Диоклетиана к гонениям против христиан и искавший повода для обвинения их в преступных деяниях. Историки выдвигают разные версии о причине пожара, повторяя слухи, которые распространялись его очевидцами.

Современный итальянский автор Ф. Самполи склоняется вслед за Я. Буркхардом к обвинению в поджоге христиан, хотя и не утверждает этого категорически: после издания первого эдикта против христиан, весьма умеренного, по его характеристике, «в течение пятнадцати дней императорский дворец в Никомидии горел дважды. При этом огонь оба раза загорался в тех самых покоях, где спал Диоклетиан. Это было уже слишком. Подозрение пало на христиан, в особенности на дворцовых евнухов, фанатичных и могущественных, заодно с некоторыми из их собратий, столь же фанатичных»[21]. Бездоказательный навет! Впрочем, и версия Лактанция о том, что дворец подожгли клевреты Галерия, чтобы спровоцировать Диоклетиана на ужесточение ранее начатых гонений, также не заслуживает доверия. Святой император Константин впоследствии назвал причиной пожара молнию, поразившую дворец. Большинство историков сомневается в достоверности и этой версии.

Затем случились еще два параллельных события, виновниками которых молва также назвала христиан: появление узурпаторов в Армении и Антиохии. Оба мятежа были легко и быстро подавлены, но в правительственных кругах усугубились тревожные настроения, которые побуждали к ужесточению репрессивной политики.

В этой обстановке Диоклетианом один за другим изданы были два новых эдикта, одним из которых, по словам Евсевия, «предписывалось всех епископов повсеместно… заключить в тюрьму», а другим – «всякими средствами заставить их принести жертву»[22]. Поскольку далее Евсевий пишет о «предстоятелях Церквей, мужественно претерпевших жестокие мучения», и о «тысячах других, не помнивших себя от трусости» и «при первом же натиске сразу лишившихся всех сил»[23], действие эдикта распространялось не только на епископов, но, очевидно, на всех вообще клириков. Это, собственно, видно и из слов Евсевия о том, что «повсюду попали в заключение тысячные толпы; тюрьмы, построенные издавна для убийц и разрывателей могил, были теперь полны епископов, священников, диаконов, чтецов и заклинателей; места для осужденных за преступление не оставалось»[24].

Казни обрушились и на христиан, служивших при дворе или занимавших командные должности в армии. Дорофей и Горгоний вместе с другими христианами из числа придворных юношей были удавлены. Особенно лютым мучениям предан был дворцовый сановник Петр. Его, по рассказу Евсевия, «привели на площадь» в Никомидии и «велели принести жертву; он отказался. Его велели раздеть, подвесить и сечь по всему телу бичами, пока, умученный, он, пусть и против воли, не сделает, что приказано. Он терпел, бесповоротный в своем решении, хотя кости его уже были видны; и вот составили смесь из уксуса с солью и стали поливать уже помертвевшие части тела. Он презрел и эти страдания; тогда притащили на середину железную решетку, подложили под нее огонь и стали жарить то, что оставалось от его тела, так, как жарят мясо, приготовляемое в пищу, не целиком, чтобы он сразу не скончался, а по частям: пусть умирает медленно. Уложившим его на огонь разрешено было снять его не раньше, чем он знаком даст согласие выполнить приказ. Мученик, однако, не сдался и победоносно испустил дух среди мучений. Так был замучен один из императорских придворных юношей. Его звали Петром, он был достоин своего имени»[25]. Останки придворных юношей бросили в море. По церковному преданию, отразившемуся у Метафраста, в Никомидии, после восьмидневных мучений пыток за верность Христу, был обезглавлен военачальник, родом из Каппадокии, Георгий, которого христианский мир чтит как мученика и отважного воина.

Гонения на христиан из Никомидии распространились в другие провинции. Сохранившиеся мученические акты свидетельствуют о казнях христиан в Александрии, Фракии, Ликии, Палестине, Финикии, Африке, Мавритании, Нумидии, Испании, Италии и на Сицилии. В Кесарии Палестинской после жестоких пыток был обезглавлен священник Прокопий, обвиненный в государственной измене, которая заключалась в том, что он на допросе «произнес гомеровские стихи “Нет доброго там, где много господ” – стихи, которые приняты были за слова, содержащие оскорбление императоров»[26]. Два других палестинских клирика, Алфей и Закхей, были казнены за то, что «они настойчиво утверждали, что они признают одного только царя – Иисуса Христа, а это язычниками было принято как богохульство против священного имени императоров»[27].

Август Максимиан и цезарь Галерий преследовали христиан даже с большей свирепостью, чем сам Диоклетиан. Особенно много мучеников пострадало в Африке, находившейся под верховным управлением Максимиана. Епископ Феликс был схвачен в африканском городе Тибиуре. Проконсул Африки потребовал от него выдачи священных книг. После отказа сделать это Феликс был переправлен в Апулию. Его допрашивали и там, требуя выдачи Писаний, и в конце концов за отказ подчиниться гонителям он был приговорен к усечению мечом.

Чтобы сломить волю христиан и особенно христианок, палачей подталкивали к надругательству над их целомудрием, к растлению девиц. Спасая свою честь, христианки иногда шли на добровольную смерть, которая Церковью никогда не рассматривалась как греховное самоубийство: «Некоторые из них, – по словам Евсевия, – избегая испытания и не дожидаясь, пока их схватят враги, бросались вниз с высоты дома»[28]. Подобным образом поступила ученица антиохийского пресвитера Лукиана 15-летняя мученица Пелагия, бросившаяся с крыши своего дома, чтобы сохранить целомудрие.

Более сносным оставалось положение христиан в той части империи, которая находилась под управлением цезаря Констанция: в Британии, Германии и Галлии, но не в ее южной части, находившейся в прямом подчинении августа Максимиана. Лактанций писал: «Что касается до Констанция, то, опасаясь, чтобы кто не подумал, что он не одобряет решения императора, он дал дозволение разрушить несколько церквей, которые можно было легко восстановить, но не позволял, чтобы гонение простиралось на самих христиан»[29]. Впрочем, Евсевий, биограф и панегирист его сына – святого Константина, утверждает, что Констанций «вовсе не участвовал в войне против нас, оберегал своих подданных христиан от вреда и обид» и даже «не разорял церквей и ничего иного против нас не придумывал»[30]. По обстоятельствам действительного положения вещей, характеристика Лактанция в данном случае представляется более достоверной.

Христиан преследовали римские власти, но, по разительному контрасту со временами Нерона или Траяна, народ при Диоклетиане не удалось заразить антихристианской фобией и истерией. Казни христиан, которые были добрыми соседями, сослуживцами и даже иногда друзьями бок о бок живших с ними язычников, не только не вызывали энтузиазма толпы, но, скорее, способны были настроить народ против властей, жестокость которых вызывала у благонамеренных обывателей отвращение или стыд. «Афанасий Великий рассказывает, что в Александрии некоторые язычники предпочитали рисковать и своим состоянием, и свободой, чтобы только не выдавать христиан, укрывавшихся в их домах»[31].

Максимиан В ноябре 303 года Рим праздновал 20-летие правления Диоклетиана. К юбилею был присоединен триумф в честь победы над сасанидским Ираном. Диоклетиан прибыл на торжества из своей никомидийской резиденции в Рим, туда же приехал для участия в юбилейных празднествах и триумфе Максимиан. В честь празднеств 17 ноября в Риме издан был эдикт об амнистии осужденных и подсудимых. Этот акт затронул и христиан, содержавшихся в узах. Из сочинения Евсевия Кесарийского «О палестинских мучениках» известно, что в Палестине из тюрем выпустили всех заключенных пастырей, в Антиохии в темнице остался лишь один диакон[32]. Подобное происходило, очевидно, и в других провинциях, но действие амнистии продолжалось недолго.

Хотя Диоклетиан велел раздать в подарки римлянам 310 миллионов динариев – юбилейный конгиарий превосходил по размерам подарки его предшественников, римляне все равно были недовольны и даже обвиняли императора в скупости. Еще большее недовольство вызвало то обстоятельство, что они рассчитывали на более впечатляющие игры. Неблагодарность римлян огорчила императора. Вся обстановка шумной и суетной столичной жизни раздражала состарившегося провинциала, и он постарался как можно скорее оставить неуютный Рим. В начале 304 года он уже находился в Равенне, а затем отправился оттуда на восток – в ставшую ему привычной и родной Никомидию. Зимний путь оказался для пожилого опасным. В дороге он простудился. Началась тяжелая болезнь, угрожавшая императору смертью. На некоторое время он вынужден был устраниться от дел. Важные государственные решения принимались цезарем Галерием.

Он, собственно, и стал инициатором изданного от имени Диоклетиана в феврале 304 года нового, уже четвертого, и самого жестокого эдикта против христиан. Содержание этого эдикта в книге Евсевия «О палестинских мучениках» передано так: «Посланы были царские грамоты, в которых заключалось повеление всем (христианам) поголовно приносить жертвы и делать возлияния богам»[33]. По своему размаху на этом этапе гонения достигли масштабов Дециевых и превзошли их.

Антихристианский террор приобрел тотальный характер в Египте, земля которого обагрилась кровью мучеников. Многие христиане бежали из Египта в другие земли – в Палестину и Финикию, но и там их не оставляли в покое, арестовывали, требовали от них отречения от Христа, и затем отказавшихся подчиниться предавали в руки палачей. Евсевий рассказывает о мучениях христиан, которые он собственными глазами видел в Тире Финикийском: «С изумительной выдержкой встречали эти благородные люди нападение любого зверя: леопарда, медведя… кабана, быка, разъяренных от прижигания каленым железом. Мы и сами присутствовали при этом и видели, как в свидетельствовавшем о Спасителе нашем явно присутствовала и являла себя Божественная сила Самого свидетельствуемого Иисуса Христа. Плотоядные звери долго не осмеливались ни прикасаться, ни даже подходить к телам людей, возлюбленных Богом, а кидались на тех, кто, стоя за ареной, их дразнил. Святые борцы одиноко стояли, обнаженные, и, как им было приказано, размахивали руками, привлекая зверей на себя, но звери к ним не прикасались. А иной раз звери устремлялись на них, но, как бы удерживаемые Божественной силой, они отходили вспять»[34].

Христианскую кровь гонители проливали и в западных провинциях: в Африке, Испании, Галлии, находившихся под властью Максимиана. «До нас сохранилось очень значительное количество актов мученических из времени его правления… О кровавом гонении в Италии свидетельствуют акты Сотеры, девицы… и акты диакона Евпла, скончавшегося мученически в г. Катанье в Сицилии. О суровости гонения в Галлии свидетельствуют акты Рогациана и Донациана, пострадавших в Нанте… Рогациан и Донациан были братья, они были брошены в темницу, один из них, впрочем, еще не был крещен, именно старший Рогациан. В тюрьме братья молят Бога, чтобы Он попустил вместо воды крещения креститься Рогациану кровью мученическою. Оба они были потом обезглавлены. О гонении в Испании свидетельствуют акты Винцентия, диакона в Сарагосе… Проконсул Дациан потребовал к себе на суд епископа Валерия и диакона Винцентия, отличавшегося даром красноречия и бывшего проповедником в христианских собраниях. Валерий, епископ, как человек некрасноречивый, просил Винцентия произнести за него исповедание христианское на суде. Винцентий это и исполнил. Епископ был сослан в ссылку, а Винцентий после многих мучений скончался в тюрьме»[35].

Волна гонений и на этот раз менее всего задела Британию, где правил цезарь Констанций, но и там в 304 или в начале 305 года пострадал святой мученик Албаний.

В 305 году Диоклетиан и Максимиан оставили власть, передав ее Галерию и Констанцию. Затем после смерти Констанция, последовавшей в 306 году, цезарем был провозглашен его сын Константин. В Италии править стал сын Максимиана Максенций. Галерий провозгласил своим соправителем и цезарем своего племянника Максимина Дазу. В Италии гонения на христиан прекратились в правление Максенция, как уже раньше, в 305 году, с уходом Диоклетиана они были прекращены Констанцием в Галлии и Британии. «В Испании, – по замечанию В.В. Болотова, – было несколько случаев казни мучеников. Впрочем, некоторые христиане здесь держали себя настолько вызывающим образом, что, например, Эльвирский Собор, бывший в 305 году, должен был постановить одним правилом, что убитые в походах на разрушение языческих капищ и идолов не должны быть признаваемы мучениками»[36].

В церковно-исторической литературе высказывались сомнения относительно традиционной датировки Собора, состоявшегося в Эльвире (Гренаде). Некоторые относят его ко времени до начала Диоклетиановых гонений либо уже к 313 году, когда был издан Миланский эдикт. Во всяком случае, в 316 году скончался один из его участников – епископ Валерий. Председательствовал на Соборе епископ Акциса (современного Кадикса) Феликс, вероятно по причине старшинства хиротонии или возраста, подобно тому как таким же образом определялось первенство епископов в пределах провинциальных Церквей Африки. В соборных деяниях участвовало 19 епископов, 24 пресвитера, диаконы и миряне. Известно, что епископы и пресвитеры на соборных заседаниях сидели, а диаконы и миряне участвовали в них стоя. Постановления Собора, изданные в виде 81 канона, в основном относятся к христианской этике и дисциплине, предусматривают прещения для грешников и при этом отличаются ригористической тенденцией, сближающей их с новацианством, хотя это был Собор кафолических христиан южной Испании. Смягчение епитимий Собор допускал лишь применительно к женщинам и больным.

При относительно безопасной обстановке для западных христиан, на Востоке, где правили Галерий и его племянник Макcимин Даза, свирепствовали гонения. По словам А.П. Лебедева, «много пролито было христианской крови на Востоке, когда Галерий в 306 году, по смерти Констанция, сделался первым августом, верховным императором (с этого времени он жил в Никомидии)… Он не издавал новых грозных указов против христиан; гонение продолжалось на основании прежних указов Диоклетиана. Но бесконтрольность в управлении делала то, что гонение потеряло всякую цель и стало бессмысленным изуверством. Христиан гнали, мучили и казнили главным образом потому, что они лишены были покровительства законов. К царствованию Галерия должны быть отнесены все те подлинные акты мучеников, какие носят дату Диоклетианову, но не могут быть приписаны времени правления самого Диоклетиана»[37].

Евсевий Кесарийский рассказывает о самых изобретательных способах мучительства, которым подвергали христиан: «Одних, как в Аравии, зарубили секирами; другим, как в Каппадокии, ломали ноги; иногда подвешивали головой вниз и разводили под ними слабый огонь: люди задыхались в дыму, поднимавшемся от горячих сучьев, как случилось в Месопотамии; а иногда, как в Александрии, им отрезали носы, уши, руки и уродовали другие члены и части тела. Вспоминать ли антиохийских мучеников, которых поджаривали на раскаленных решетках с расчетом не сразу их умертвить, а подольше мучить; другие предпочитали положить в огонь правую руку, чем прикоснуться к мерзкой жертве»[38]. Понтийским мученикам «загоняли под ногти на руках острые тростинки и прокалывали насквозь пальцы; расплавив свинец, поливали этим кипящим металлом спину»[39].

Одна мать христианка, чтобы уберечь своих дочерей Домнину, Веронику и Просдоку от растления, по рассказу Евсевия, который, правда, не называет их имена, известные, однако, из церковного предания, «изобразила дочерям все те ужасы, какие готовят им люди; самой страшной и непереносимой была угроза непотребным домом… и предложила единственный выход – бегство к Господу. Дочери утвердились в этой мысли, пристойно окутались плащами, на полпути попросили у стражи разрешения отойти немного в сторону и бросились в реку, протекавшую рядом»[40].

В Илиополе Финикийском были обезглавлены святые мученицы Варвара и Иулиания. В житии святой Варвары говорится о том, что она была крещена тайком от своего отца Диоскора, когда тот уезжал из города. Перед своим отъездом он распорядился выстроить баню с двумя окнами в честь чтимых им божеств солнца и луны, но Варвара упросила строителей сделать три окна в честь Святой Троицы и у входа в баню начертала крест. Фанатичный язычник, Диоскор, узнав по возвращении в Илиополь, что его дочь христианка, попытался принудить ее отречься от Христа, угрожал ей смертью и наконец выдал ее городским властям, и те подвергли ее истязаниям. Изо дня в день на городской площади палачи бичевали ее воловьими жилами. Увидев происходящее, христианка Иулиания стала обличать палачей, была схвачена и подвергнута таким же зверским истязаниям, что и святая Варвара. Казнь обеих мучениц собственноручно совершил отец святой Варвары Диоскор.

Особенно страшное злодеяние совершено было тогда во Фригии. Там был город, имя которого у Евсевия не упомянуто, но из иных источников известно, что речь идет о Евмениях. И вот этот город «окружили солдаты и сожгли… дотла вместе с детьми и женщинами, взывавшими к Богу Вседержителю, сожгли потому, что все жители города: сам градоправитель, военачальник с прочими магистратами и весь народ – исповедали себя христианами и не послушались приказа поклониться кумирам»[41]. Правда, по рассказу Лактанция, во Фригии был сожжен не целый город, но храм вместе со всеми собравшимися в нем христианами. И это свидетельство А.П. Лебедев находит более достоверным[42].

В 310 году первый август Галерий стал часто болеть, и в связи с этим на Востоке усилились властные позиции его племянника Максимина Дазы, а он был лютым ненавистником христиан, превосходившим в своей вражде на них своего дядю. В Сирии, Палестине и Египте он правил самовластно. Максимин был ревностным язычником, к тому же приверженным всякого рода оккультным опытам.

По словам Евсевия Кесарийского, «первые из чародеев и магов удостоились у него высочайших почестей… шага не делал без гаданий и прорицателей. Поэтому он взялся преследовать нас чаще и сильнее своих предшественников; приказал воздвигать храмы в каждом городе, а капища, от времени обветшавшие, старательно восстанавливать; по всем местам и городам назначил идольских жрецов»[43]. По его приказанию товары, которые продавались на рынках, в том числе и съестные припасы, окроплялись жертвенной кровью. В термы и бани не впускали без совершения у входа жертвоприношения богам. По указанию Максимина были сочинены подложные «Акты Пилата», содержащие хулу на Спасителя, и, как пишет Евсевий, «списки этих “Актов” разослали по всей подвластной ему стране с приказом поместить их всюду по деревням и городам на виду у всех; учителям же вместо занятий учебными предметами велели читать их в школах и заставлять учеников выучивать наизусть»[44]. Эта фальшивка до нас не дошла, сохранившийся до наших дней документ с таким же названием был составлен позже и имеет иное содержание.

При всем разнообразии изобретенных им приемов противодействия христианству самым надежным Максимин считал испытанный способ – террор, но христиане «презирали смерть и ни во что ставили такую тиранию. Мужчин жгли, закалывали, распинали, бросали диким зверям и топили в морской пучине, отрубали им части тела и прижигали каленым железом, выкалывали глаза и вырывали их, делали совершенными калеками и еще морили голодом и, заковав, отправляли в рудники – все терпели они за веру, лишь бы поклонялись не идолам, а Богу. Божественное слово сделало женщин мужественными, как мужчины: одни, выдержав такие же подвиги, получали равную награду за свое мужество; другие, влекомые на поругание, скорее предавали душу смерти, чем тело растлению»[45].

На правление Галерия и Максимина Дазы приходится гибель предстоятеля Никомидийской Церкви Анфима, который был обезглавлен. Вместе с ним смерти был предан сонм никомидийских мучеников. По словам Евсевия, никомидийских христиан «избивали поголовно без разбора: одних закалывали мечом, другие кончали жизнь на костре… мужья вместе с женами кидались в костер. Множество людей палачи привязывали к лодкам и топили в морской пучине»[46]. Правда, сам Евсевий относит мученическую кончину Анфима к началу Диоклетиановых гонений. Но, как считает церковный историк А.П. Лебедев, «есть все основания утверждать, что Евсевий в этом случае впадает в грубую ошибку. Анфим мученически умер, во-первых, не по воле Диоклетиана, во-вторых, не в 303 году, а много позднее»[47]. В доказательство своей версии А.П. Лебедев приводит такие доводы: «Евсевий еще и в другом месте своей истории упоминает о мученической кончине Анфима, но в этом случае как на одновременного с Анфимом мученика указывает на пресвитера Лукиана антиохийского. А так как сам Евсевий ясно дает знать, что Лукиан пострадал при соправителе Галерия Максимине в Никомидии, после личной беседы с этим государем, в 311 или 312 году, то отсюда следует, что Анфим пострадал тоже уже при Максимине в одном году с Лукианом. Дальше, есть прямой факт, указывающий, что Анфим пострадал в указываемое нами время: Лукиан из темницы в Никомидии пред своей смертью писал к антиохийцам послание такого содержания: “Приветствует вас весь сонм мучеников, возвещаю вам, что Анфим, епископ, сподобился мученической кончины”»[48].

Церковь совершает память епископа Анфима вместе с замученными при Диоклетиане Петром, Горгонием и Дорофеем, а также другими никомидийскими мучениками: диаконом Феофилом, Мардонием, Мигдонием, Индисом, Зиноном, Евфимием и Домной – 3 сентября, а 28 декабря празднуется память 20 тысяч никомидийских мучеников, пострадавших в этом городе в разное время в гонения Диоклетиана, Галерия и Максимина.

Недруг Церкви нового времени Э. Гиббон в своих калькуляциях относительно числа христиан, пострадавших в гонение Диоклетиана и его преемников, приходит к заключению, что за десятилетие замучено было приблизительно полторы тысячи человек. Подобный вывод представляется злой насмешкой перед лицом сонма никомидийских мучеников. Для Гиббона церковное предание не имеет ни малейшей достоверности. Но как быть с упоминаемым Евсевием сожжением всех жителей целого города во Фригийской провинции, пускай это был маленький городок и пускай в этом случае более вероятно свидетельство Лактанция, что сожжены были христиане этого города, собравшиеся в церкви, вместе с самой церковью? Евсевий, епископ Кесарии Палестинской, который собственными глазами наблюдал происходившее тогда в Палестине, писал в книге «О палестинских мучениках», что Максимин, преследуя палестинских христиан, приказал отправить часть из них на рудники в Ливан, а 39 человек казнить усекновением головы (глава 13)[49]. И это был только один из эпизодов гонений, продолжавшихся целое десятилетие и свирепствовавших на большей части Римской империи, а Палестина была одной из сотни римских провинций. Уже из приведенных примеров видно, что в гонение, начатое Диоклетианом и продолжавшееся при его преемниках, пострадали по меньшей мере десятки тысяч мучеников.

Священномученик Петр Александрийский Жертвой гонений при Галерии и Максимине пал предстоятель Александрийской Церкви священномученик Петр. В 311 году «Петр, славно управлявший Александрийской епархией, дивный для епископов образец добродетельной жизни и глубокого знания Писания, был без всякого основания схвачен и без малейшего промедления сразу же беспричинно обезглавлен, будто бы по приказу Максимина. Вместе с ним также были казнены многие епископы Египта»[50]. В разгар гонений, когда некоторые из христиан, страшась мучений или чтобы сохранить жизнь, пали и отреклись от Христа, святитель увещевал свою паству, призывая ее к верности Спасителю, к подвигу исповедничества и мученичества, но он не отвергал и тех, кто после падения сокрушался о своем малодушии и просил принять их в церковное общение. В составленном им в 306 году «Слове о покаянии» святитель предлагает разные сроки отлучения от причастия для раскаявшихся грешников в зависимости от обстоятельств их падения. Отрывки из этого его «Слова» впоследствии были включены в канонические сборники, составив основу покаянной церковной дисциплины применительно к падшим чрез отречение от Христа.

Священномученик Петр занимал Александрийскую кафедру с 300 года. Его преемником стал Ахилла. Антиохийскую Церковь в эти же годы (299–311) возглавлял Тиран, а Иерусалимскую с 303 по 313 год – Ермон. На первенствующей Римской кафедре в эту пору сменяли друг друга Маркеллин, скончавшийся в 304 году, святой Маркелл и в 310 году – Евсевий, которого в свою очередь сменил Мелхиад, доживший до дарования Церкви свободы.

Между тем жизнь первого августа и, по суждениям многих современников и историков, главного подстрекателя гонений приближалась к концу. Его предсмертную болезнь так описал Евсевий: «Виновник всего зла был наказан. Постигла его Божия кара: началось с телесной болезни, а завершилась она душевной. Вдруг на тайных членах его появился нарыв, затем в глубине образовалась фистулообразная язва, от которой началось неисцелимое разъедание его внутренностей. Внутри кишели несметные черви, и невыносимый смрад шел от его тела. Еще до болезни стал он от обжорства грузным и ожиревшим; невыносимым и страшным зрелищем была эта разлагающаяся масса жира. Те врачи, которые вообще не могли вынести это страшное и нестерпимое зловоние, были убиты; других, которые ничем не могли помочь этой раздувшейся глыбе и отчаялись спасти ее, безжалостно казнили»[51].

Пока Галерий готовился к отшествию в иной мир, гонители сбавили обороты наконец и на востоке империи. Вероятно, именно в это время вышел указ, содержание которого излагает Евсевий, не датируя его и не называя императора, которому он принадлежит. Лишь гипотетически его можно усваивать Максимину Дазе. По этому указу упорствующим в своем исповедании христианам повелевалось «вырывать глаза и увечить одну ногу», причем преподносилось это как «мера человеколюбия»[52]. Говоря об исполнении указа, Евсевий замечает: «Невозможно пересчитать людей, у которых… выбивали мечом правый глаз, а затем прижигали глазницу и у которых левая нога от прижиганий суставов переставала действовать. После этого их отправляли в провинцию на медные рудники – не столько для работы, конечно, сколько для изнурения и мучения»[53].

Но в конце концов милосердие правителей простерлось далее замены смертной казни на увечение. И причиной этому, по словам Евсевия, послужили предсмертные страдания Галерия: «Поняв в этих страданиях, какие преступления совершил он против христиан, он собрался с мыслями, призвал Бога Вседержителя, а затем… велел немедленно прекратить гонение на христиан… Сразу же за словами последовало дело: по городам развешены были царские распоряжения, отменявшие прежние указы против нас»[54].

30 апреля 311 года Галерием был издан эдикт, которым христианам была дарована свобода вероисповедания. Его главным инициатором был первый август, но издан он был также от лица двух других августов – Лициния и святого Константина, которые посетили Галерия перед составлением этого акта, предварительно обсудив с ним его содержание. Не лишена интереса помещенная по традиции в начале акта многословная и звучная титулатура императоров, содержащая в себе перечень одержанных ими побед: «Император кесарь Галерий Валерий Максимин, непобедимый, август, великий понтифик, великий победитель германцев, великий победитель Египта, великий победитель Фиваиды, великий пятикратный победитель сарматов, великий (двукратный) победитель персов, великий (двукратный) победитель карпатов, великий шестикратный победитель армян, великий победитель Мидии, великий победитель Адиабены, трибун в двадцатый раз, император в девятнадцатый, консул в восьмой, отец отечества, проконсул, и император кесарь Флавий Валерий Константин, благочестивый, благополучный, непобедимый, август, главный великий понтифик, трибун в пятый раз, император в пятый раз, консул, отец отечества, проконсул, и император кесарь Валерий Ликиниан, благочестивый, благополучный, непобедимый, август, великий понтифик, трибун в четвертый раз, император в третий, консул, отец отечества, проконсул, – жителям своих провинций желаем здравия»[55].

Бюст Галерия Эдикт начинается с объяснения причин, побудивших правительство принять санкции против христиан и тем самым с оправдания учиненных гонений: «Среди мер, принятых нами на благо и пользу народов, сначала решили мы восстановить все у римлян, согласно древним законам и общественным установлениям, заботясь о том, чтобы христиане оставили учение своих предков и образумились. В силу измышлений исполнились они такой самоуверенности, что не следуют установлениям древних и, может быть, даже тому, что принято было их родителями»[56]. В этом пассаже адекватно излагаются резоны, подтолкнувшие в свое время Диоклетиана преследовать христиан: стремление восстановить древние установления – в данном контексте, прежде всего, имеется в виду официальный римский культ, который отвергнут христианами. Но вызывает вопрос, что значит предположение авторов эдикта о том, что христиане, возможно, уклонились от того, что «принято было их родителями». На первый взгляд имеется в виду, что речь идет о происхождении многих христиан от языческих родителей, однако дальнейший текст акта, не опровергая этой версии, оставляет возможность и для иного толкования отмеченного места.

Образ религиозной жизни христиан представлен в эдикте в свете, неблагоприятном для ревнителей отечественных традиций, – как бросающий вызов общественным нравам своим самочинием и произволом: «Каждый живет по собственному усмотрению, как хочет: они сочинили сами себе законы, соблюдают их и составляют по разным местам различные общества»[57]. Автономные корпорации противоречили духу и логике законодательства тоталитарного Римского государства, и в этой фразе содержится поэтому еще один довод, оправдывающий преследование христиан уже не по прямо религиозным мотивам, а как участников противозаконных частных собраний, уклоняющихся от государственного контроля за их деятельностью. Лишь некоторые из корпораций humiliorum (низших), в особенности погребальные, были на законном основании избавлены от контроля со стороны представителей государства, и эту возможность легализации христиане использовали.

Сам ход гонений представлен в эдикте в одной немногословной фразе: «Поэтому и последовало наше им повеление вернуться к установлениям предков; очень многие их них подверглись смертельной опасности, большое число было потревожено и умерло разной смертью» (на законном основании). Убийства христиан с применением разных видов смертной казни признается эдиктом, но обозначено с некоторой уклончивостью, выдающей смущение правителей, из которых, впрочем, лишь один, Галерий, нес ответственность за развязывание и продолжение гонений. Два других императора брали на себя ответственность за происшедшее по преемству власти.

За обоснованием предпринятых ранее мер следует распоряжение об их отмене, о прекращении преследования христиан: «Увидев, что многие, пребывая в своем безумии, не воздают подобающего поклонения ни богам небесным, ни Богу христиан, мы, по нашему человеколюбию и неизменной привычке даровать всем прощение, решили незамедлительно распространить наше снисхождение и на христиан: пусть они остаются христианами, пусть строят дома для своих собраний, не нарушая общественного порядка» (на законном основании). Предоставив христианам право оставаться в своем вероисповедании и строить храмы при условии соблюдения общественного порядка, «человеколюбивые» императоры не извиняются за причиненное им зло, но, сохраняя лицо правительства, объявляют о «даровании прощения» тем, кого они преследовали до тех пор. Характеризуя гонимых, они укоряют их в безумии, но сформулировано это обвинение двусмысленно. Один вариант интерпретации этого места: безумием названо само исповедничество христиан, «не воздающих подобающего поклонения богам небесным», другой: речь идет о безумцах, которые, не почитая римских богов, «не воздают» «подобающего поклонения» и самому «Богу христиан». О ком это сказано? О вероотступниках, отрекшихся от Христа, но не ставших еще от этого искренними идолопоклонниками? Такая версия возможна лишь формально, но она противоречит всему контексту религиозной жизни Римской империи, в которой государство не интересовали религиозные убеждения граждан и подданных, требовалось лишь совершение акта богопочитания, к тому же падшие христиане чаще всего и не отрекались от Христа словесно, но лишь совершали предписываемый культовый акт – каждение фимиамом перед кумирами. Вероятно, в этой инвективе содержится некий явно не выраженный, поскольку не относящийся к реальному положению дел, намек на то, что одной из причин гонений послужили разделения в самой христианской среде, появление ересей и сект. При такой интерпретации смысла инвективы она заключается в том, что христиане уклонились от своего первоначального исповедания. Именно в этом контексте становится понятным второй смысл обвинения христиан в том, что они «не следуют… может быть, даже тому, что принято было их родителями».

Настойчивость, с которой в эдикте делаются неосновательные намеки на отступление христиан от их первоначальной веры, объясняется не одним только стремлением оправдать предпринятые ранее карательные меры, но и подчеркнуть неизменность принципа соблюдения римлянами религиозных обычаев предков. Теперь наконец и христианская религия, существующая уже без малого три столетия, признается имеющей право на признание и уважение на основании столь важного для римского права принципа давности, подобно тому как, столкнувшись с иудейской религией, не совместимой с официальным многобожием, Рим с терпимостью и уважением отнесся к этому «предрассудку» своих новых подданных ввиду его древности. Таким образом, эдикт Галерия не предоставил христианам свободу миссионерской проповеди, но лишь право исповедовать религию своих предков. В нем не сказано, что христианами можно становиться, но лишь «пусть они остаются христианами». По замечанию В.В. Болотова, «прежде под тяжким наказанием запрещали делаться иудеями (judaeos fieri) и христианами. Там стоит fieri, а здесь sint. Таким образом, прежнее распоряжение оставалось в прежней силе, и язычникам нельзя было переходить в христианство»[58].

В эдикте сформулированы лишь общие принципы новой политики Рима по отношению к христианам. Что касается юридических и административных деталей, то для этого предусматривалось издание нового акта: «В другом послании мы объясним судьям, что им надлежит соблюдать»[59].

Заканчивается документ предписанием: «В соответствие с этим разрешением христиане должны молиться своему Богу о благоденствии нашем, всего государства и своем собственном: да будет все хорошо в государстве и да смогут они спокойно жить у своего очага»[60]. Для святого Константина, чьи убеждения уже тогда склонялись в сторону приятия христианского учения, и для переживавшего мучительную предсмертную болезнь Галерия призыв христиан молиться за них, облеченный, правда, в соответствии с правилами автократического этикета в понуждение к молитве, мог быть искренним, для Лициния – едва ли, но Лициний был младшим из трех августов, и не он принимал решения, касающиеся всей империи.

Эдикт Галерия отличался от прежних толерантных по отношению к христианам правительственных актов своей радикальностью. В нем содержался решительный отказ от законодательства Траяна, на котором в течение двух столетий строилась политика римских властей по отношению к Церкви. Христианство изменило свой статус. Из религии недозволенной (illicita) оно стало дозволенным, легальным исповеданием, однако при сохранении запрета на миссионерство, которому христиане по самой природе исповедуемого ими учения подчиниться не могли, так что законодательная почва для последующих осложнений в отношениях с языческим правительством Рима оставалась. Христианским общинам не возвратили отнятого у них имущества, но тогда они легко смирялись с этим, радуясь обретенной свободе открыто исповедовать свою веру.

Через несколько дней после издания эдикта Галерий избавился от страданий, причинявшихся ему неизлечимым недугом. Он умер в мезийском городе Сардике – столице современной Болгарии.

Что же касается Максимина Дазы и Максенция, то правитель Рима и юго-запада империи с точки зрения трех августов был узурпатором, а Максимин обладал титулом всего лишь цезаря. Поэтому он не был правомочен ставить свою подпись под эдиктом августов. Но из-за ненависти к христианам он не стал также от своего имени издавать соответствующий эдикт для подчиненных ему провинций, расположенных в Египте и Сирии, ограничившись устным распоряжением о прекращении гонений.

Между тем верховный префект империи Сабин разослал президам, или епархам провинций, распоряжение, составленное на латинском языке и помещенное в «Церковной истории» Евсевия в переводе на греческий: «В величайшем и священнейшем рвении своем божественные владыки наши, богоподобные самодержцы, давно уже поставили направить мысли всех людей на путь святой и праведной жизни, дабы и те, кто, по-видимому, живет не по обычаям римлян, воздавали бессмертным богам подобающие им почести. Непреклонность некоторых, однако, и упрямство их замыслов дошли до того, что их нельзя ни отклонить от собственных решений разумным и справедливым приказом, ни устрашить предстоящим наказанием»[61] – замечательное свидетельство о непреклонной стойкости христианских мучеников и исповедников со стороны их врагов.

Затем Сабин, превознося благочестие и милосердие императоров, так транслирует их волю в окружном послании начальникам провинций: «Так как подобный образ жизни может многих ввергнуть в опасность, то божественные владыки наши, могущественнейшие самодержцы, по благородству врожденного им благочестия сочли чуждым для своего божественного предназначения ввергать людей по такой причине в опасность и велели мне, набожному, уведомить тебя, проницательного, что если найдется какой-либо христианин, соблюдающий веру своего народа, то избавь его от беспокойства и опасности и не вздумай никого наказывать под этим предлогом, ибо уже в течение столь долгого времени установлено, что их никоим образом нельзя убедить отказаться от своего упрямства. Озаботься поэтому написать кураторам, стратегам и начальникам кварталов каждого города, что они в своей деятельности должны держаться в пределах предписанного этим указом»[62].

Убийства и пытки христиан прекратились. Двери темниц отворились для содержавшихся в них исповедников веры. И это было апофеозом неодолимости Церкви, о котором Евсевий написал слова, исполненные неподдельного пафоса: «Внезапно, словно среди глубокой ночи, загорелся свет: в каждом городе можно было видеть собрания верующих, очень большие съезды и во время их обычные церковные службы… Те из наших, кто с верой мужественно вынес борьбу и прошел через гонение, опять получили возможность свободно говорить пред всеми; те, кто ослабел в вере и был захлестнут бурей, радостно и спешно устремились к исцелению; хватаясь за спасающую руку, они упрашивали прибывших в силе молить Бога, да смилостивится над ними. Благодарные борцы за веру, избавленные от мучений в рудниках, возвращались к себе; бодрые, сияющие проходили они через города, исполненные несказанной радости и того чувства свободы и дерзновения, которое невозможно передать словом. Многочисленные толпы встречали их на больших дорогах и городских площадях и, хваля Бога, сопровождали с пением гимнов и песен. Те, кого совсем недавно ты мог увидеть в цепях, присужденных к жестокому наказанию, высылаемых из родных мест, возвращались с радостными и светлыми лицами к себе домой»[63].

Народ, в большинстве своем остававшийся в язычестве, с самого начала Диоклетиановых гонений отнесся к ним, в отличие от времен Нерона и Траяна, без энтузиазма. А теперь даже и те, кто был прикосновенен к власти, радовались тому, что они освобождались от обременительной и для многих из них постыдной обязанности хватать, пытать, заточать в темницы и убивать заведомо невинных и достойных людей: «Даже те, кто раньше грозил нам смертью… радовались вместе с нами»[64]. Более того, под впечатлением видимым образом одержанной христианами победы над гонителями, вынужденными уступить, многие язычники приходили в Церковь. «Любой язычник немало смущался этим, удивлялся невероятной перемене и – по словам Евсевия, возможно, преувеличивавшего, но опиравшегося на действительно имевшие место и, очевидно, не редкие случаи обращения, – провозглашал единым истинным и великим Бога христиан»[65].

Гонения на христиан завершились провалом. Языческий Рим захлебнулся в море пролитой им христианской крови. У имперского правительства почва ускользала из-под ног. Религиозный плюрализм оказался несовместимым с присутствием в государстве граждан и подданных, охваченных ревностью об Истине. Ради самосохранения языческая власть обрушилась на них травлей, пытками и казнями, но все средства оказались тщетными. Поражение языческой мировой империи, обладавшей колоссальным по тем временам военным могуществом и прекрасно отлаженной государственной машиной, в очередной и оказавшейся для Рима последней попытке истребить Христианскую Церковь, безоружную и принципиально отвергающую для себя саму возможность силового противостояния, повлекло за собой закат и скорый конец языческого Рима, но не Римской империи. Ей предстояла глубокая трансформация, главную ответственность за которую взял на себя оставшийся после смерти Галерия первым августом Константин. Ведомый Промыслом Божиим, он нашел не тривиальное решение задачи спасения Рима. А заодно на весах мировой истории решался вопрос, превосходивший своей важностью судьбу империи, в пределах которой обитала тогда четверть всего человеческого рода. Преображение мира, начатое событием, свершившимся в Вифлееме и послужившим рубежом эр, вступало в новую фазу, когда на служение ему поставлена была мощь мировой державы.