Воспоминания о блокаде

Диакон Владимир Василик

Прикоснувшись к этим воспоминаниям, я испытал некую вину за то, что заставил Антонину Ивановну вновь вспоминать о страшных вещах – бомбежках, обгоревших трупах, голоде. А с другой стороны, эти воспоминания нужны как воздух – это та правда, которая избавляет от смерти, особенно в наше время, в которое столь распространено сытое потребительство, равнодушие к страданиям ближнего, ложь о войне, забвение крестного страдания народа и всенародного подвига. Недаром писала Ольга Берггольц:

Вот почему я беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война,
Ведь эта память – наша совесть,
Она как сила нам нужна.

Познакомившись с этими воспоминаниями, понимаешь, что с одной стороны, они – из иного мира, во многом несхожего с нашим. Особенно поразил меня рассказ об огородах, которые разводили блокадники в городе в 1942 году. Когда я спросил нашу соседку, блокадницу Людмилу Ивановну Павлову, сторожили ли огороды в блокаду, она ответила: «Нет, зачем? Люди так были воспитаны, не брали чужое». Всегда задаешь себе вопрос: «А смог бы ты пережить такое и сохранить в себе совесть и человеческое достоинство?»

С другой стороны, мы связаны с этим миром тысячью нитей. Половина моих учителей в 456-ой школе и Университете прошли либо через фронт, либо через блокаду, либо через то и другое. Наш учитель труда Георгий Георгиевич на правой руке имел лишь два пальца, остальные ему оторвало осколком при бомбежке Ленинграда в 1941-ом, когда он был еще подростком. Правда, этими двумя пальцами он работал лучше иного здорового. Скончался он в 1983 году в возрасте 55 лет – не выдержало сердце. Наш сосед, дядя Володя, был без руки. Ее оторвало немецким осколком при артобстреле. Он болел болезнью Бехтерева, еле ходил по дому. И тем не менее, он работал – одной рукой накалывал кнопки для одежды. Мой научный руководитель профессор Александр Иосифович Зайцев 15-летним подростком пережил страшную зиму 1941-42 годов, затем эвакуировался. В 1947-ом он угодил в тюрьму, а затем в психушку за вольнолюбивые высказывания. Другой мой учитель профессор Юрий Владимирович Откупщиков в 17 лет ушел на фронт и воевал в морской пехоте Краснознаменного Балтийского флота. Преподаватель новейшей истории России Николай Николаевич Сабуров горел в танке, вернулся слепым и тем не менее смог стать преподавателем. Да простят меня многие и многие, кого не упомянул и кому многим обязан в жизни. Их судьба более чем достойна отдельного рассказа.

Слова о гибели Гали Беспаловой и об обгорелых трупах воскрешают знакомые с детства стихи Алексея Суркова:

Стало сердце мое, как камень
Счет обиды моей немал,
Я ведь этими вот руками
​Трупы маленьких поднимал.

Гнев мне сердце сжигает яро,
Дай, судьба, мне веку и сил!
Я из дымной пасти пожара
Братьев раненых выносил.

Теперь немного скажу о местах и событиях, о которых упоминает Антонина Ивановна. Американские горы – это аттракцион, построенный в начале XX века недалеко от Петропавловской крепости. Они сгорели при бомбежке в 41-ом году. Именно там, на Американских горах, рядом с Народным Домом, в 1917 году каталась моя бабушка, Тамара Васильевна Баканова, тогда девчонка из села Ящера, приехавшая в революционный Питер продавать молоко и прокатавшая на аттракционе весь свой заработок.

Погибшая от немецкой бомбы слониха Бетти

Убитый слон в Ленинградском зоопарке – это слониха Бетти, которую не успели эвакуировать из Ленинграда. Во время бомбежек слониха, едва услышав звуки сирены, поспешно отправлялась в свой домик. Восьмого сентября 1941 года рядом с ее вольером разорвалась одна из трех фугасных бомб, сброшенных с немецкого бомбардировщика. Бомба убила сторожа и смертельно ранила саму Бетти. Ее похоронили на территории зоопарка. Тем не менее, сотрудники зоопарка сделали то, что сейчас кажется совершенно невероятным. Не получая никакой помощи, они смогли сохранить жизни 160-ти животным и птицам, которые пережили блокаду и свидетельствовали тысячам посетителей Ленинградского зоопарка о торжестве Жизни над смертью.

Очень важным является свидетельство о том, что Князь-Владимирский собор действовал всю войну. Богослужения в нем совершались под артобстрелом и бомбежками, ни клир, ни верующие не уходили в убежища, только дежурные постов ПВО становились на свои места. В ледяном, неотапливаемом храме люди стояли плечом к плечу, согревая воздух своим дыханием и молились все дни блокады. О подвиге блокадного духовенства и его паствы свидетельствует книга «Испытание», содержащая воспоминания прихожан Князь-Владимирского собора. Вот лишь один эпизод: протоиерей Владимир Дубровицкий, уже пожилой человек, каждый день за 5 километров в лютый холод, больной, изможденный от голода шел на службу. Его дочь, актриса Мариинского театра, умоляла его остаться дома. Но он всегда отвечал: «Не имею права, доченька, не идти. Должен я идти утешать и ободрять народ Божий».

И, наконец, несколько слов о ликовании ленинградцев 9 мая 1945 года. Немногие оставшиеся свидетели той эпохи говорят о великой, подлинно пасхальной радости в день Победы. Вспоминает Александра Васильевна Аксенова, библиотекарь Духовной Академии: «В ночь с 8 на 9 мая 1945 года на улице стали стрелять, палить в небо из ракетниц. Все высыпали на улицы: “Победа! Подписана капитуляция Германии!” Совершенно незнакомые люди обнимались, целовались, плакали. Одна старушка увидела молодого солдатика, бросилась к нему на шею, заплакала и сказала: “Милый, дорогой мой, победа! Ты останешься жив, тебя же не убьют!”».

Низкий поклон участникам и свидетелям тех страшных и великих дней, в том числе и Антонине Ивановне Никитиной.

Диакон Владимир Василик

***

Блокада. Руины Ленинграда.

Когда началась война, мне было 10 лет. Вскоре начались бомбежки и обстрелы. Мальчики-подростки дежурили на чердаках, гасили зажигалки, а мы – дети, носили песок и воду. Конечно, было очень страшно. И как только появлялся характерный звук самолета-фашиста, не дожидаясь сирены, я бежала в бомбоубежище, что находилось в метрах ста от дома. Звук сирены, лет пятьдесят после окончания войны, я не могла спокойно переносить.

Школа в 1941-42 году не работала. Учась в 1942-43 году в 78-ой школе на Зверинской улице, дом 21, во время налетов мы тоже бегали в бомбоубежище в соседнюю школу № 90. Мальчики старших классов дежурили у ворот дома напротив нашей школы и однажды нашему ученику во время дежурства оторвало ногу.

В школе нас кормили обедом и давали бактериофакт^[1] и хвойную воду, а когда летом ходили в парк Ленина, заставляли есть липовые листочки. Еще ели лебеду, вернее лепешки из лебеды. Зимой 1941-42 года ели клей столярный, кожаные ремни, дуранду – это корм для скота.

Квартира у нас была 10 комнат в доме № 31 по Зверинской улице. Половина людей умерли, некоторые эвакуировались. Осталось три семьи. Зимой 41-го года был пожар, горели 3 этажа и к нам наносили умерших, сгоревших людей. Долгое время я оставалась одна с этими покойниками. Лестница была обледеневшая до 5-го этажа. В 42-ом году нас с мамой переселили в другой дом – №1 по улице Эдиссона (ныне Яблочкова, до революции – Грязная).

Налеты в основном были вечером и ночью. Но были обстрелы и днем – при одном из дневных обстрелов откололся угол от дома № 5 по улице Яблочкова, и во дворе этого дома была убита Галя Беспалова – 7 лет. В тот же день откололся угол на Гулярной улице (с 1952 года – улица Лизы Чайкиной). В одну из бомбежек я видела, как горели Американские горы в парке Ленина. В этот же день убило слона в Зоопарке^[2].

Я помню, как я стояла в очереди за хлебом весь день, там меня поставили мои родители, а хлеба не привезли совсем. Это был магазин Кулаковский на Провиантской улице. Одна из первых бомб упала 9 сентября 1941 года, образовав большую воронку, стекла и штукатурка – все осыпалось.

Я всячески старалась помогать маме, ходила за водой на Неву к мосту Строителей. Я видела, как горело общежитие Университета. Мама работала лифтером на заводе имени Кулакова, что был напротив нашего дома. Звали ее Чернова Вера Ивановна, 1909 года рождения. Это она – герой, она сама выжила, и меня спасла. Очень часто работники завода ночевали у нас дома, так как не было сил вернуться к себе домой.

Особенно трудно было выживать зимой 1941 года и весной 1942-го. Летом разбили огород у церкви князя Владимира^[3], и у меня появилась своя грядка. Больше всего я запомнила турнепс, он белый и сладенький. Огороды появились во многих скверах. Церковь работала, вернее служила всю войну.

Сбор урожая капусты у Исаакиевского собора в Ленинграде. 1942 год.

В 1943 году меня прикрепили к одной семье носить обеды на дом, получая их в столовой. Однажды, когда я несла обед и в руке хлеб, у меня этот хлеб вырвал парень Слава Карпов. Я его знала раньше, а мне не поверили. Так осталось неприятное чувство без вины виноватой.

У этого мальчика была сестренка Наташа, такая красивая… Но умерла она, и он умер.

Я бы хотела помянуть учительницу пения, Марианну Исаевну Шверберг. Она заняла нас хором. Это здорово нас отвлекало от голода. Позднее в 1944-ом, 45-ом, 46-ом годах мы уже выступали даже в филармонии, давая правительственные концерты с дирижерами Исаченко и Александровым. В военные годы выступали в госпиталях перед ранеными солдатами.

Из памятных домов, разбитых бомбежкой, помню дом, где сейчас станция метро Адмиралтейская. Еще снаряд попал туда, где станция метро Невский проспект. Бомба разрушила целый флигель дома на Введенской улице (ныне Олега Кошевого), напротив поликлиники № 34.

Многие разрушения я постаралась забыть.

А вот Эрмитаж работал всю войну. Дома около Эрмитажа были раскрашены под разрушенные и так они уцелели.

В День Победы 9 мая 1945 года я стояла на ступеньках Биржи на салюте. В городе было сплошное ликование, не передать словами…