Неизвестный Иван Грозный

Каток террора

Создавая опричнину, царь имел в виду карать прежде всего лихих бояр и миловать и защищать простой народ, однако получилось с точностью до наоборот. Достаточно посмотреть Синодик опальных, и мы увидим, что большинство жертв опричных репрессий – как раз простой народ. В Синодике проходит вся Россия: тут игумены и иноки, протопопы, серебряники, пушкари, огородники, рыбаки, повара, а большая часть упомянутых лишь числом, по-видимому, просто крестьяне (о многих сказано: «отделано в селах») или посадские люди. Вероятно, Грозный рассчитывал решить вопрос с мятежным и изменным боярством малой кровью – казнить не более полусотни человек. А в результате погибло около 4000. Много это или мало? Можно сказать, что это немного по сравнению с Англией XVI века, где только за бродяжничество было повешено около 90 000 человек. 4000 человек – это одна Варфоломеевская ночь.

В Опричнину погибло около 4000. Для сравнения: в Англии XVI века только за бродяжничество повешено около 90 000

Однако и 4000 человек для 12-миллионной Московской Руси конца ХVI века^[1]– немалое число: это население небольшого города; условно переводя на наши реалии, это почти 50 000 человек.

Еще отметим: расширение круга жертв – неизбежное следствие любого террора. Сталин в 1936–1937 годах рассчитывал ограничиться несколькими тысячами расстрелянных (преимущественно из «ленинской гвардии»), а было расстреляно 681 000 человек. Немалую роль в этом сыграли карьеризм чинов НКВД, интриги троцкистской оппозиции, энтузиазм масс, а часто и элементарная зависть, служебные счеты и квартирный вопрос. В Варфоломеевскую ночь первоначально планировалось убить адмирала Колиньи и 20–30 человек из его ближайшего окружения, но католический энтузиазм парижских буржуа, займы парижских дворян у протестантов и раздражение народа против протестантской знати довели число убитых до 4000 человек. Корысть рядовых опричников, их стремление выслужиться и, наконец, элементарное сведение счетов также способствовали увеличению числа жертв террора.

Грозный стремился через опричнину укрепить обороноспособность и воинскую силу Московского царства, однако этого вовсе не произошло; напротив, по мнению ряда исследователей, Опричнина привела к катастрофе 1571 года – прорыву хана Девлет-Гирея к Москве и сожжению русской столицы^[2]. Опричное войско оказалось по большому счету непригодным к войне с внешним врагом, а земские воеводы в обстановке страха, террора и подозрительности действовали неуверенно, недружно и нерешительно, боясь обвинения в измене. Неслучайно через год после московской катастрофы и славной победы над крымцами под Молодями в 1572 году Грозный отменил опричнину, и не потому, что вся измена была выведена с корнем (казни продолжались и после), а за бесполезность и даже вредность этого начинания с государственной и военной точек зрения. В результате репрессий погиб целый ряд видных военачальников: Даниил Адашев, герой Казани Александр Горбатый, победитель в битве при Молодях Михаил Воротынский. Небезосновательно многие ученые связывают поражение в Ливонской войне с репрессиями, ослабившими московское войско, особенно его командный состав.

Упоение вседозволенностью

Учреждая опричнину, царь имел в виду карать неправду, наказывать обидчиков, грабителей и мздоимцев и побороть коррупцию в Московском царстве. Но вышло иначе. Опричники вовсю пользовались своим привилегированным положением и фактической безнаказанностью. Злые языки приписывали царю обращение к судьям: «Решайте дела по правде, наши бы виноваты не были бы». Но и без него опричники знали, что в их суде с земцем они всегда будут правы. И поэтому худшие из них грабили и убивали с упоением и самозабвением, как не разбойничал до них никто из бояр. Вот как хвастался иностранец Шлихтинг своими успехами: «При начале похода на Новгород у меня была одна лошадь. При возвращении – 45 возов». Некоторые хвастливые отчеты о его зверствах невозможно читать без омерзения. Так, описывая штурм усадьбы одного боярина, он замечает: «Старая княгиня бросилась было от меня бежать, испугавшись моего грозного вида, но я всадил ей в спину топор… Затем я переступил через ее труп и познакомился с ее девичьей»^[3].

Разумеется, в памфлете Шлихтинга много натяжек, преувеличений и откровенной лжи. Когда известный географ и публицист Гваньини воспроизвел в своем «Описании Московии» рассказы Шлихтинга, хотя и в весьма смягченном виде, он все-таки подвергся резкой критике своего соотечественника, итальянского купца Тедальди: «О тех фактах, что написал против московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видел и не слышал, что им своевременно и было поставлено на вид названному писателю»^[4]. Однако в данном конкретном эпизоде все же есть смысл хотя бы отчасти поверить этому свидетельству: в слишком поганом виде выставляет самого себя автор, если, конечно, это не изощренный пропагандистский прием, что не очень вероятно.

Настораживает присутствие в опричнине иностранцев – потом в своих памфлетах они будут клеветать на царя

Да, потом некоторые из опричников сами попали на плаху, но, увы, далеко не все и не самые худшие. Настораживает присутствие в опричнине иностранцев: Таубе, Крузе и Штадена… Неминуемо возникает вопрос: если опричнина являлась своеобразной спецслужбой средневековой России, то что в ней делали иностранцы, как и для чего они туда попали? Ответ ясен из плодов деятельности вышеупомянутых личностей: вначале они убивали и грабили русских людей, а потом в своих памфлетах оклеветали и их, и царя, взявшего их на службу, которому Таубе и Крузе изменили в 1571 году, подняв мятеж, то есть являлись и убийцами, и провокаторами. Но тогда неминуемо возникает вопрос о духовном состоянии царя, который привечает таких приближенных. Ведь прямой долг государя – разбираться в людях и проверять их, тем более при таких назначениях.

Н. В. Неврев. «Опричники»

В свете памфлетов Таубе и Крузе также неминуемо встает вопрос о действительном состоянии любимого детища царя Иоанна IV – опричнины, в которой могли столь удачно действовать подобные авантюристы и провокаторы и которая успешно использовалась для дискредитации России за рубежом, следовательно – для ее дипломатической изоляции и военного поражения. А те среди опричников, кто не предавал Грозного, часто подставляли его, как например Васька Грязной, который, попав в плен к татарам, не нашел ничего лучшего, как назваться великим человеком в Московском царстве, и тем самым дал татарам повод требовать его размена на самого Дивея-мурзу – второго человека в Крымском ханстве. Естественно, Грозный не стал менять мурзу на «страдника» – его реакция была сродни сталинской: «Солдат на генералов не меняем».

Синодик

Грозный намеревался карать виновных и оберегать правых, твердо хранить правду Божию. А выходило, что казням подвергались правые и виноватые. Истреблялись целые семьи, под корень – с детьми и внуками. Приведем хотя бы несколько примеров. «Петра Блеклово з женою да снохою, да со внуком»; «Хозю Тютина з женою да пять детей»; «Ивана Выродкова и детей его, Василия, Никиту, дочь его Марью, Алексея»^[5]… А вот еще пример – казненные новгородцы: «Анфимию (княже Андрееву жену Тулупова), Анну дочь его, Анфимью Румянцова с сыном – Алексия и три дочери, Прасковью, Анну, Орину». Важно и то, что Грозный возрождал давно забытый в христианском обществе языческий и архаический принцип коллективной ответственности и кровной мести и тем самым шел не только против Нового Завета, но и лучших страниц Ветхого, в котором сказано: «Отцы не должны быть наказываемы смертью за детей, и дети не должны быть наказываемы смертью за отцов» (Втор. 24: 16).

Большая часть упомянутых в Синодике убиты без суда и следствия. Большая часть жертв – безымянны, часто указывается лишь количество убитых, например: «по скаске Малюты отделано в Новгороде 1490 человек». Анонимность говорит только об одном: эти лица были убиты без всякого подобия какой бы то ни было юридической процедуры, это были даже не казни (казнь предполагает суд), это были убийства, часто совершавшиеся с особой жестокостью: в Синодике постоянно упоминается об отсечении рук, а в одном месте говорится, что 26 человек «ручным усечением живот свой скончаша».

О невиновности большей части жертв говорит и сам факт их занесения в Синодик. Почему Иван Грозный единственный из русских великих князей и царей решил составить особый синодик из имен опальных и казненных? Известно, что многие князья и цари (в том числе и святые) приговаривали к смерти своих подданных, но почему только Ивану Васильевичу пришло в голову за них специально молиться? Почему святой Александр Невский не поминал за упокой изменников-чудь, или псковичей, повешенных им, или ослепленных мятежных новгородцев? Почему святой Димитрий Донской не жертвовал на помин души Некомата и Ивана, казненных по его указу в 1377 году? Почему ни Иван III, ни Василий III не велели служить панихид о казненных ими боярах? Не указывает ли сам факт Синодика на больную совесть Грозного и тем самым – на факт неправедного убиения значительной части помянутых в нем?

Раскачивая корабль государства

Однако возникает вопрос: а разве репрессии были совершенно беспочвенны? Неужели не было измены, неужели никто не изменял? Конечно, были и измены, и изменники. Одним из наиболее талантливых и страшных был Андрей Михайлович Курбский, о зловещей роли которого достаточно точно говорил известный ученый д.и.н. Р.Г. Скрынников: «Грозный, при всем своем видимом могуществе, ничего не мог поделать с эмигрантом Курбским, тогда как беглый боярин, используя подозрительность царя, не раз подталкивал его к действиям, которые несли гибель тысячам его подданных и подрывали военную мощь Руси»^[6].

П. Соколов-Скаля. Взятие войсками Ивана Грозного ливонской крепости Кокенгаузен

Были и сдача Изборска, и заговор 1567 года, который прервал удачный было поход царя против Ливонии. Были побеги в Литву. Однако уровень предательства на Руси во времена Грозного был не выше, а пожалуй даже и ниже, чем в иных европейских странах. Русские люди в массе своей самоотверженно сражались с татарами и ливонцами, несли налоговое бремя, терпели беззакония опричников и, с человеческой точки зрения, не заслужили, конечно, ни царской опалы, ни многочисленных казней, ни разделения Русской земли на Опричнину и Земщину. Сравним это с теми заговорами, которыми полна история Англии ΧVI века, или с религиозными войнами в Германии и Франции того же времени. На их фоне Русь предстанет островом стабильности. И возникает вопрос: обоснованны ли были в подобном контексте столь широкие репрессии?

Правда, может последовать возражение, что фон был столь благополучен именно в силу террора. Однако внутреннюю стабильность Московской Руси, верность народа и большинства правящего класса царю достаточно иллюстрирует сам факт мнимого отречения Ивана Грозного и его отъезда в Александрову слободу в 1564 году. Вряд ли какой-нибудь европейский государь мог бы решиться на подобный шаг. Можно только представить, к чему бы он привел в Швеции, где в 1568 году король Эрик был свергнут своим братом Иоганном, не говоря уже о Польше, где шляхта меняла королей как перчатки. А на Руси Грозный позволяет себе оставить столицу во власти боярства, подозреваемого им в измене, а оно не делает ничего, чтобы свергнуть неугодного царя, напротив, спешит к нему на поклон и принимает все его условия, даже не пытаясь призвать другого претендента, например Владимира Андреевича Старицкого. Это указывает на слабость оппозиции или, возможно, даже на ее отсутствие в тот момент.

Опричнина как преддверие… Смуты?

А всего через 20 лет после смерти Грозного Русь взрывается бунтом и изменой. Появляется Самозванец, которого «лишь испекли в Польше, а замешали в Москве». При вести о Самозванце царь Борис Годунов в лицо сказал боярам, что это их рук дело. Особенно омерзительно вела себя так называемая элита – боярство, которое сдавало крепости, в критический момент перешло с армией на сторону Лжедмитрия, открыло ему дорогу на Москву и устроило в Москве мятеж. Бояре убили законного русского царя Федора Борисовича, потом свергли и своего ставленника Лжедмитрия, попеременно оказывались то в Москве, то у Тушинского вора, а потом свергли и «боярского царя» Василия Шуйского и предали Москву во власть иноземцев и иноверцев. «Семибоярщина» – апофеоз боярского правления и мечтаний русской «элиты» о самостоятельности, но вместе с тем и иудина греха.

В связи с этим закономерен вопрос: приблизил ли Иван Грозный своим правлением, особенно опричниной, Смутное время или отдалил его? События Смуты и особая роль в нем боярства, казалось, подтверждают правоту политики Грозного. Омерзительные цареубийцы и изменники типа Мосальского и Шеферединова или «первые крови заводчики» типа князя Григория Шаховского, «создавшего» Тушинского вора, по понятиям той эпохи вполне заслуживали кол или кипящий котел на Красной площади. Примечательно и то, что царь Борис Годунов, правитель, которого никак не подозревали в паранойе и мании преследования, вел по отношению к боярству во многом сходную политику, свидетельство тому – ссылка Бельского и Романовых.

Как справедливо отмечает Иван Солоневич, вектором русской истории во многом являлось противостояние сильной центральной власти царя – и боярства, шляхты, которые стремились «прибавить как можно больше воли», пусть и за счет безопасности и целости государства Российского и ценой измены. Это и «мятежи и казни» петровских времен, и дворцовые перевороты ΧVIII века, и дворянский мятеж 14 декабря 1825 года, и, наконец, Февральская революция 1917 года, офицерско-шляхетская по своему происхождению и началу^[7].

Сам факт разделения единой Руси на Опричнину и Земщину заложил архетип внутреннего противостояния

Однако если мы вглядимся в события Опричнины и Смуты, ответ будет не столь однозначным. С одной стороны, в Смуте активно участвовали представители старых родов, недобитых Грозным и жаждавших реванша, – прежде всего Шуйские, Шаховские, Пушкины. С другой стороны, весьма деятельно себя проявили и «худородные», выдвинувшиеся в результате Опричнины и того вакуума наверху, который она создала: Бельские, Мосальские, Шеферединовы и др. Показательна та двусмысленная роль, которую сыграли в Смуте Романовы – ближайшие родственники Иоанна Грозного^[8]. Следует признать, что та развращенная элита, которая предавала Россию во время Смуты, в известной степени – результат отрицательного отбора эпохи Ивана Грозного.

Кроме того, сам факт разделения единой Руси на Опричнину и Земщину заложил архетип внутреннего противостояния. Далее, бессудные разбои и убийства опричнины явились образцом для Смутного времени.

И, наконец, один из решающих факторов для возникновения Смуты – пресечение законной династии – также был связан лично с Иоанном Грозным. Разумеется, он не убивал своего сына в общепринятом смысле этого слова: вряд ли он нанес царевичу Ивану Ивановичу роковой удар посохом в висок, столь картинно изображенный Ильей Репиным. По-видимому, Иван Грозный лишь хотел «поучить» своего чрезмерно дерзкого, с его точки зрения, отпрыска, следуя ветхозаветной максиме: «Иже щадит жезл свой, ненавидит сына своего: любяй же наказует прилежно». (Притч. 13: 25). Но телесное «поучение» обернулось потрясением, болезнью и ранней смертью царевича. Именно после нее в порыве покаяния царь переоценивает свою жизнь, с ужасом видит, сколь во многом он был неправ, и создает Синодик, приказывая поминать всех казненных им. И связь эта не случайна: кончина царевича глубоко символична и является неким знамением политики Грозного. Вышло то, чего царь вовсе не хотел, и потому, что он превысил меру необходимых действий.

Суд истории

Трудно дать однозначную оценку всему правлению Иоанна Грозного. Пока царь действовал в единстве со всей землей, в том числе и с ее высшим слоем, он одерживал победы и ему покорялись царства. Когда же он стал подозревать поголовно все боярство (а заодно и духовенство), и даже целые города (Новгород и Псков) в измене и решил разделить Русь, то над ней едва не исполнились евангельские слова: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет» (Мф. 12: 25), о которых, кстати, напоминал Иоанну святой митрополит Филипп, за что и поплатился жизнью.

Русская жизнь действительно требовала глубинных преобразований, которые и начинались блестяще в первую половину царствования Грозного, но этот внутренний органический процесс был остановлен и изуродован внешними, случайными и насильственными мероприятиями второй половины правления царя Ивана, что имело весьма тяжелые последствия. На смену строительству государственной жизни пришел разгром, на место мудрых и равновесных деятелей уровня Адашева и протопопа Сильвестра явились авантюристы и своекорыстные люди, часто – провокаторы, а чаще – просто злодеи. Страна заплатила за этот режим тысячами жизней и тяжелыми поражениями, в конечном счете – проигрышем Ливонской войны. Не случайно опричнина была отменена самим Грозным царем.

В самой по себе жесткой политике по отношению к знати нет ничего особенно нового. Еще в Галицко-Волынской летописи дружинник говорит князю Даниилу Галицкому: «Княже! Не передавивши пчел, меду не ясти»^[9]. Начиная с Андрея Боголюбского и вплоть до Василия III в целом политика Владимиро-Суздальских, а затем и Московских князей была направлена на укрощение знати и подавление ее амбиций, на ее подчинение власти великорусских «державцев». Однако до Иоанна Грозного это осуществлялось под лозунгом единства Русской земли и силами того же правящего слоя. Грозный первым разделил Русскую землю и ее правящий слой на две неравноправные части, что имело далеко идущие неблагоприятные последствия.

Грозный старался защищать Русь так, как он понимал это. То, что произошло с царем, напоминает «прелесть»

И все же следует отрешиться от однобоких клише в отношении великого русского царя. Его ни в коем случае нельзя считать ни трусом, ни параноиком, ни садистом, ни развратником, каковым его любили рисовать либеральные историки. Это был человек глубокой веры, тонкого ума, осознания своей высокой миссии, человек большой воли и большого мужества. Он старался хранить и защищать Русь так, как он мог и понимал это. То, что с ним произошло, скорее напоминает «прелесть» – духовный самообман или неадекватную оценку действительности. Чрезмерно завышенная оценка боярской измены и следование неверным, формальным и законническим образцам привела страну ко многим бедствиям, а его – к личной трагедии. Эту «прелесть» царь искупал глубоким покаянием, памятником которого явился Синодик. За эту веру, покаяние, великие свершения, а главное – любовь к Богу и своему Отечеству русский человек всегда будет помнить Ивана Грозного. Глубоко и верно написал Пушкин:

Своих царей великих поминают
За подвиги, за славу, за добро,
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют^[10].

Здравая и трезвая оценка правления Иоанна Грозного насущно необходима не только для сохранения исторической памяти, но и для дальнейшего государственного строительства. И добавим, что среди властителей исторической России есть гораздо более подходящие кандидатуры на причисление к лику святых, например князь Владимир Мономах или император Павел I, чем Иоанн Грозный. Он явно не святой и все же – великий правитель Руси.