Князь-староста. Часть 3.
Из «Записной книги» князя А.М. Голицына

Князь-староста: часть 1, часть 2

Князь Александр Михайлович Голицын

За несколько месяцев до того был известный взрыв в храме Знаменского монастыря, где находится чтимая икона Божией Матери, по данному обычаю ежегодно несомая крестным ходом из города в Коренную пустынь^[1].

Слышал, будто взрыв устроили монахи, предварительно вынесши икону, и затем принесли обратно, чтоб казалось чудо.

«Ну да, все та же сказка, – говорит Вержбицкий. – Нам, курянам, это просто смешно – такая глупость. А газеты разнесли ее по всей России. И господин следователь пожаловал с этой же предвзятой мыслью, пошел по ложному пути и упустил время. Арестовал несколько монахов, послал их в Петербург, разумеется, ничего не открыл и должен был их отпустить. Ведь надо знать этих монахов: это все, исключая архимандрита, мужики прямо с сохи, ничего не читающие, кроме церковных книг, они и не знают, что есть на свете такая вещь, как динамит. Говорили также, что это было с целью грабежа. Но в церкви грабить нечего, вы видели, ничего богатого нет, а ризница помещается далеко.

Когда это случилось, после всенощной, тотчас пошли туда вице-губернатор (губернатор был в отсутствии), прокурор, полицмейстер, жандармский полковник, следователь. Пошел с ними и я, и, даю вам честное слово, все мы видели икону на месте, покрытую таким же густым слоем копоти, как и все кругом. Я уверен, что тут подкладка политическая, это то же, что 1-е марта^[2], тогда хотели показать – вот он, ваш помазанник. Здесь – вот она, ваша чудотворная икона».

Я видел уже все в порядке, за исключением чугунных перил. Икона, небольших размеров, стоит на левой стороне довольно высоко; подходят к ней с обеих сторон по двум или трем ступеням, при них спереди массивные чугунные перила. При мне они были еще совсем исковерканы.

Год или более спустя читаю правительственное сообщение, что виновники курского взрыва оказались какие-то молодые люди, кажется мещане, где-то учившиеся. Это прошло незамеченным; либеральные газеты промолчали, и их ложные известия или клеветы остались. Вот так пишется история.

…

Красная гостиная в Петровском. Фото начала XX в. Архив И.И. Голицына

Жена его, Бухтеева, содержала там женское учебное заведение, быть может, единственное в России для подготовления девушек к торговому делу. Половина учениц были еврейки. У нее жила русская няня, и (она) случайно поместила знакомую этой няни по ее просьбе в еврейский дом к детям. С той поры стали осаждать ее просьбами: найти няню и вообще русскую женщину, прислугу. И немало она их пристроила. Одна из них сказала Бухтеевой так: «Признаться вам, барыня, я грешу. Когда уснет мальчишка, я его перекрещу, хоть он и еврейчик, а все же ангельская душа». И питомцы этих нянюшек выходили русские люди.

…

От достоверного человека слышал следующее. Когда привезли в Петербург тело императора Александра I, графиня Моден^[3], дочь одного из высших чинов двора, была молоденькой фрейлиной и жила во дворце. Она узнала, что ночью принесут гроб в такую-то залу, и царская семья соберется посмотреть на покойного государя. Она забралась наверх и из окна, выходящего с верхнего этажа в эту залу, видела, как открыли гроб и вся царская семья, тогда малочисленная, осматривала покойника.

Эта графиня Моден, вышедшая замуж за князя Шаховского, была приятельницей моей матушки.

…

Припоминаю, что после Каракозовского покушения^[4] в Мариинском театре давали «Жизнь за царя». При появлении государя (Александра II) потребовали гимн. Я сидел возле конногвардейца Львова, потомка автора гимна^[5], и мы с ним считали, что гимн повторили восемь раз (мне кажется, даже не двенадцать ли?).

…

Один ярославский крестьянин, человек умный, начитанный, говорил мне о французской революции и предсказывал, что будет нечто подобное в России. «Почему так думаешь?» – спрашиваю. «От того, что вера в упадке, слабеет вера». – «Давно ли замечаешь это?» – «С самой воли стала падать. Отец мой, бывало, заставлял по три псалма прочесть каждое утро и каждый вечер. Нынче в “земских” школах и Псалтыри-то нет. Народ тверже был».

…

Архиепископ Арсений (Жадановский)

Что за жемчужина этот отец Арсений! Весь – любовь, доброта непобедимая, и сам не ведает своей цены. Простолюдины его понимают и льнут к нему, а из ученых немногие сумеют оценить. Много отрадных, сладостных часов провел я у него и сейчас провожу вечернею порой в тихой, всего меня охватывающей беседе; и всегда уходил от него успокоенный, как-то духовно насыщенный, с утоленной жаждой. И, говея, хорошо было жить у него, при его кельях – как бы в затворе.

«Молитвою и слезами умоли Бога показать тебе человека, руководителя бесстрашного и святого» (святой апостол Иоанн Богослов).

Святой Василий Великий говорит, что, если кто усердно поищет доброго учителя, непременно найдет. Так было со мною.

Когда умер лаврский духовник Макарий, я был в затруднении. Дважды исповедовался у Варнавы^[7] в скиту, отзвука не нашел.

Бывая нередко по делам Петровской церкви у преосвященного Трифона^[8], просил его однажды указать мне духовника в Москве. Надвигалась старость, и я предвидел, что, может быть, трудно станет мне часто ездить в лавру. Он сказал, что вопрос мой ставит его в затруднение, перебрал несколько имен и не остановился ни на ком. Так и ушел я ни с чем. Бывал на исповеди у двух иереев прихода, где жили, но…

В другой раз застаю у преосвященного Трифона молодого монаха, по кресту архимандрита. Они кончили разговор. По уходе его спрашиваю:

– Кто это?

– Это недавно назначенный в Чудов монастырь наместник Арсений, – и с ударением добавил. – Подвижник.

– Вот познакомиться бы с ним, – сказал я.

В следующий воскресный день служил он, отец Арсений, и служение его мне полюбилось. Но по своему глупому характеру, воображая всегда, что я в тягость, ненужный, не решился (подойти к нему), ушел.

Весною преосвященный Трифон говорит мне: «20-го мая я служу в Чудове, приходите, а после службы пожалуйте в митрополичьи покои на чашку чая».

После обедни за чаем беседовали. Вижу, накрыт стол. По немощи своей оставаться не мог и думал потихоньку уйти, но наместник настиг меня в смежной комнате и, крепко взяв за руки, убеждал откушать. Я решительно отказался, но искренность и задушевность, с какою он удерживал, побудили меня просить позволения его посетить. «Всегда после вечерни», – сказал отец Арсений.

Дня два или три спустя иду. Вечерня еще шла, видел, как он с певчими выходил на середину церкви. По окончании подходит монах, ведет меня в кельи, говорит, что наместник сейчас будет. Приходит, уселись, и тут он мне не понравился, и разговор не клеился, и он все отворачивался, не смотрел в глаза. Я собрался уйти, но тогда вот что случилось. Он меня провожал, а я в другой комнате, в той самой, где после так часто живал, остановился принять благословение, и, скажу без преувеличения, он меня благословил так, как отец благословил бы нежно любимого сына. Никогда ни от кого я подобного себе не видел, и это до того меня поразило и тронуло, что я тут же попросился бывать у него еще раз. «Всегда после вечерни», – последовал ответ.

И бывал, и беседовал, но об этом после.

В конце июля, по совету врача, собрался я на Кавказские воды. Хотелось проститься с ним и вместе отслужить молебен себе на путь. Я пришел к концу вечерни. Отец Арсений подошел и позвал к себе в кельи; я извинился, что приду после молебна. Он пошел со мною к мощам (святителя Алексия), стал на место, надел епитрахиль, принес икону святителя, возложил на раку и сам служил молебен. И так хорошо читал Евангелие над моей головой и молитву и благословил иконой. Я был тронут не менее, чем при благословении в первое посещение.

Митрополит Трифон (Туркестанов)

Да, бывал я у него, беседовал вечерами за чаем и наводил беседу на любимую свою думу – о причащении и о более частом причащении. И встретил полное созвучие. Позднее это объяснилось: его сочинение в академии было о причащении. И было мне отрадно, и покидал я всякий раз его мирный, довольный, спокойный. Однажды, уходя после такой беседы, как всегда, «с лучезарной думой», пришло мне вдруг на мысль, будто кто-то шепнул: «Ты просил себе духовника “молитвой и слезами” – вот он». – «Как? да он мне в сыновья годится». – «Нужды нет, это – он». И все крепла во мне эта мысль.

Наступил Рождественский пост. Раз, сидя у него вечером, открываю ему свое желание говеть. Конечно, одобрил и говорит:

– Вам бы поговеть у нас в монастыре.

– А кто же будет меня исповедовать? – спрашиваю.

– Это мы найдем, – отвечает с какой-то усмешкой. – В ваши года надо иметь кого-нибудь в Москве, нельзя все к Троице.

Ответ этот, и особенно его усмешку, я понял так, что он думает о себе. Какого же было мое изумление, когда на мою прямую просьбу принять меня к исповеди, он ответил:

– Этого я не могу без совета со своими старцами.

– Скоро ли вы их увидите?

– Я им напишу, а вы по-прежнему поговейте у Троицы.

Я повиновался, поехал, говел, приобщался в день Введения. Вернувшись, помню, за всенощной, в алтаре, спрашиваю:

– Есть ли ответ?

– Да, не советуют мне.

Велико было мое смущение. Он заметил и говорит:

– Не смущайтесь, может быть, я вас исповедую.

Через несколько времени снова видимся, и он говорит мне:

– Я спрашивал преосвященного Трифона, и он благословил меня быть вашим духовником. Архиерейское благословение решает все.

За три дня до сочельника по приглашению отца Арсения переехал к нему в кельи, говел. Исповедал он меня и приобщил 23-го декабря; и с той поры постоянно говею в Чудове, живя в его кельях, и познал, какое великое счастье, когда Бог дает человека, коему можно открываться и доверяться вполне. Как бы уходишь своею душой к нему в душу. Благодарности моей Господу Спасителю словами не сказать.

…

Биллиардная в Петровском. Фото начала XX в.

Августа 30-го, 1908 года, после обедни, петровские крестьяне всем миром поднесли мне икону святого Александра Невского в ознаменование 50-летия Петровской приходской школы. Я принимал и благодарил их на крыльце большого дома, день был теплый.

…

Бог дал исполниться давнему моему желанию мая 31-го, 1909 года.

В 1853 году в Петровском главном храме возобновлялся иконостас в прежнем виде и престол. Хранившиеся под ним еще с самого освящения патриархом Иоакимом мощи отвезены были священником А.И. Зориным митрополиту Филарету в Чудов монастырь и вновь не положены, потому что не было архиерейского освящения, и вмещавший их деревянный ящик, доныне целый, пустовал. Отец со всей семьей жил в то лето в Бучалках.

Мы приняли намерение приделанный в ту пору и для служения неудобный приступок кругом престола отнять, опустить его прямо на пол и взамен давшей трещину напрестольной доски положить новую, кипарисную.

Получив разрешение митрополита Владимира^[9], после литургии Духова дня, 18-го мая, престол был разоблачен, антиминс перенесен в Петровский придел и на другой день преступлено к работам, приведенным к концу в пятницу, 29-го числа. Это повело к новому освящению церкви.

В субботу, 30-го, в начале 11-го утра, прибыл епископ Дмитровский Трифон и наместник Чудова монастыря архимандрит Арсений, духовный мой отец и ближайший по душе человек, оба вместе в одной коляске прямо из Москвы по шоссе, их свита – позднее по железной дороге. В 6 часов началась всенощная: церковь темная, лишь в приделах огонь, и только посредине перед четырьмя аналоями горели свечи; на аналоях иконы – Спас Эммануил, наша родовая Тихвинская, моление князя Ивана Семеновича Прозоровского, Успение Божией Матери и святых апостолов Петра и Павла. Преосвященный стоял от арки сейчас направо, у западной стены. Архимандрит – налево. Оба в мантиях, клобуках. Служил наш приходской Михаил Кудрин. Два хора певчих, на правом клиросе Петровские, на левом – Знаменские.

На литию (полиелей) выходили все крестным ходом в сад, стали против главного входа, затем против южного крыльца, далее против большого алтаря и против северного входа. Вечер пасмурный, без дождя, тихий и очень теплый. Народу много.

На величание владыка надел омофор и митру; на архимандрите тоже митра и наша жемчужная риза. Евангелие воскресное.

На утро воскресения было жарко, кругом тучи, слышна гроза, у нас ни капли дождя.

После водосвятия, в начале 10-го часа, начали чин освящения. В служении были: преосвященный (облачение белое, свое, как и у прочих), наместник (риза наша, жемчужная), наш приходский Кудрин, тут же возведенный в сан протоиерея, Знаменский Михаил Соколов и молодой Владимир Кудрин; протодиакон Благовещенского собора Юстов, диаконы Ильинский и наш, два иподиакона из Богоявленского монастыря; те же певчие. Утварь князя Прозоровского, вновь отзолоченная. Я стоял в алтаре.

Новая напрестольная доска наложена наместником и нашим священником. В серебряный ковчежец вложены и залиты воскомастикой мощи святого Алексия митрополита, Виленских мучеников и иных: кажется, семь частиц. Обносили их кругом церкви крестным ходом. Преосвященный нес на голове, поддержанный наместником и нашим, я шел за наместником, народу множество… Как только владыка в алтаре зажег свечу из кадила, вся церковь осветилась огнями. На литургии, после малого входа, когда преосвященный вошел в алтарь, наместник, дав мне приложиться к остывшему уже ковчежцу, поставил его в ящик под престол, а один из иподиаконов задвинул задвижку. Я ушел из алтаря на свое место.

Так совершилось освящение двухвекового родного храма, по обычаю начальной Церкви на останках святых и мучеников. Господи, услышь молитвы праведников, бывших при сем, и не вмени моих прегрешений и да утвердится и продлится связь Его с нашим семейством.

Слава и благодарение Богу за все.

Аминь.

…

О грехах своих, а они велики, не пишу; о злом и худом бывает, кажется, лучше помолчать.

Скоро отойду ко Господу. Полна душа моя благодарности Ему за все, дарованное мне, недостойному и грешнейшему из грешных.

Уповаю, Он по бесконечному милосердию Своему простит мне множество тяжких прегрешений. Прошу всех, кого обидел или огорчил, простить меня и молиться о душе моей; сам ни на кого ничего не имею. <…>

Живите в согласии и миролюбии, держитесь крепко православной веры, пребывайте верны самодержавному царю, и Бог мира и любви не покинет вас.

Прощай, земля Россия, да живут сыны твои в радости, да блюдется мир в церквах, да прекратятся гонения нечестивых, да соделаются праведными нечестивые и грешники да принесут покаяние.