Легко ли быть художником?

Антон Овсяников – очень интересный современный художник из Санкт-Петербурга. Мы решили поговорить с ним о его творчестве, вере и его многочисленных поездках на Афон, а также о том, легко ли быть художником в наше время.

Антон Овсяников

– К вашему замечательному альбому предисловие написал известный проповедник, протоиерей Андрей Ткачев. Как так получилось?

– Я отца Андрея Ткачёва знаю лично. Лет 7 назад прочёл первую его книгу и был просто потрясён: какой язык, какой слог! Потом я связался с ним через сайт «Собрание проповедей протоиерея Андрея Ткачева», попросил электронную почту батюшки. Я написал ему, что у меня куча вопросов о том, что происходит на Украине. Он тогда, видимо, не был настолько занят, ответил мне весьма пространно.

– В каком году это было?

– В 2014-м. Потом мы обменялись телефонами. Он тогда уже в московском храме в Брюсовом переулке служил. Я приехал к нему как-то на службу, познакомился. А в 2015-м году он с матушкой в Питере зашёл к нам на пироги. Пообщались, посидели. Потом, когда у меня альбом выходил, я его как мастера слова и попросил написать вступительную статью.

Природа – это неограниченный ресурс и непочатый край работы для художника

Вечер в деревне. 2006. Холст, масло. 60х80. Художник: Антон Овсяников

– В вашем творчестве большое место занимают мастерски написанные пейзажи. Почему вас больше всего интересует именно природа?

– Это действительно так, хотя я пишу не только пейзажи. Поначалу я думал, что этот выбор был продиктован обстоятельствами. Когда я ещё учился в художественном училище в 1988–1992-м годах, время было перестроечное и постперестроечное, и уже тогда я начал писать разные пейзажики вместе с отцом и братом. Делал это просто потому, если честно, что они пользуются большей популярностью, и на них легче заработать себе на жизнь. В дальнейшем, когда я уже учился в академии (1996–2002), я тоже большей частью занимался пейзажами. Хотя тогда же замечал, что у меня есть тяга и к натюрморту. Но в дальнейшем я понял, что выбор пейзажей связан с воспоминаниями детства. Большую часть своих каникул в детстве и юности мы с братом проводили в деревне в Белоруссии, у бабушки и дедушки в гостях, а другую часть каникул – у наших родственников на Западной Украине, в Прикарпатье. Там была настоящая деревенская жизнь со всеми её красотами и особенностями.

С дедушкой и мамой. Белоруссия

В дальнейшем эта ностальгическая тоска, или, скорее, эти добрые воспоминания о детстве и о тамошней природе, сыграли немалую роль в моей жизни. Я всегда воспринимал себя природным человеком. Мне не очень просто жить в большом городе. Для меня это как некая данность, необходимость. И я всегда с большой радостью стараюсь вырваться на природу. Не обязательно на этюды, по творческим делам. Просто погулять, выехать на рыбалку. Для меня природа – это отголосок рая, то место, которое человек не испортил.

Для меня природа – это отголосок рая, то место, которое человек не испортил

Хотя таких мест становится все меньше. Природа – в идеале, без насилия со стороны человека, громкой музыки и человеческого шума – сопряжена с тишиной и теми звуками, которые она сама издаёт: голоса птиц, шум реки, журчание ручья или шум ветра. Как говорил старец Паисий: тишина – это почти молитва.

Я бы даже сказал поэтому, что на природе есть больше возможностей для богообщения, возможностей услышать себя, подумать о чём-то насущном и вечном. На самом деле природа – это неограниченный ресурс, и поэтому – непочатый край работы для художника. Иногда кажется, что уже всё написано моими предшественниками, да и у меня уже немало пейзажей. Но каждый раз удивляешься, когда находишь новое место. Туда тянет, и хочется написать новый пейзаж. Я всё-таки думаю, что для меня это действительно связано с детством, с доброй грустью по детству, по детским воспоминаниям. Не у всех было такое счастливое детство. Не все жили в деревне, многие проводили лето на дачных участках либо в пионерских лагерях. Я же в своём детстве имел возможность полноценно наблюдать природу. Самые главные воспоминания всё-таки идут из детства – и хорошее, и плохое. Всё закладывается там. Я благодарю Бога и родителей, что у меня оно сложилось так благополучно.

У нас с братом не было выбора

Летний день. 2005. Холст, масло. 30х55. Художник: Антон Овсяников

– Расскажите тогда, пожалуйста, как вы стали художником.

– Я рос вместе с братом, мы погодки. Он раньше поступил в академию, я чуть позже. Родились мы на Западной Украине, в небольшом городке Коломыя Ивано-Франковской области, откуда родом моя мама. Папа же, ныне покойный, был белорусом.

И в каком-то смысле у нас с братом не было выбора: папа поставил задачу сделать из нас художников. И не просто художников, а, простите за нескромность, художников с величиной – знаменитых, известных. Мы поэтому не могли стать, например, ни музыкантами, ни спортсменами. Никогда не готовили себя ни к технической сфере, ни к военной (хотя, не скрою, в самом раннем детстве мне хотелось быть моряком – больно форма их нравилась), ни к какой другой. Как мы научились сидеть, нам сразу дали в руки карандаши. И папа с нами занимался. Он даже изобрёл свою собственную систему, которую позже назвал «игра в каракули».

Портрет отца. 2002. Холст, масло. 70х60. Художник Антон Овсяников

Потом, в дальнейшем, когда мы подросли, уже были какие-то успехи на всесоюзных выставках, и мы даже посылали свои рисунки за границу. Помню, для нас было наказанием, когда нам запрещали рисовать и отнимали фломастеры и грифеля. Хотя в какой-то момент мне казалось, что мы занимаемся этим, как рабы на галерах, и света белого не видим. А иногда хотелось каких-то элементарных мальчишеских занятий. Например, на рыбалку сходить.

Тем не менее дальше, после восьми классов, было художественное училище. А потом, неожиданно и промыслительно, я оказался в армии.

– Почему промыслительно?

– Потому что тогда, в 1992-м году, я еще был очень незрелым по своему мироощущению. Например, у меня не было чётких мыслей, куда идти после училища.

– Так вы уже в российскую армию попали?

– Да, хотя, кстати, форма была ещё советская. Я тогда собирался поступить в институт, чтобы избежать армии, как у многих тогда это было принято. Но тут Господь вмешался. Я уже готовил документы в педагогический институт имени Герцена, на художественно-графический факультет. Думал – главное поступить, а там видно будет. Готовился к экзаменам по истории, литературе. А тут в одно прекрасное утро, в 8 утра, если не раньше, приехал автобус с участковым и прапорщиком из военкомата, и меня, можно сказать, под белые рученьки из постели подняли, погрузили в «Икарус», в котором уже сидели несколько таких же, как я, и отвезли в военкомат.

В армии у меня случилось первое серьезное обращение к Богу

Перевал. 2011. Холст, масло. 30х40. Художник: Антон Овсяников

– Вы говорите, что это было промыслительно?

– Да, но тогда это казалось катастрофой. И раньше приходили повестки из военкомата, но я на них не обращал внимания. Знал, что главное – ничего не подписывать. Вот Божий Промысл и вмешался. Но сначала было ощущение именно катастрофы. Я был, в принципе, достаточно домашний ребёнок. И тут попадаю в царство мата, грубости, трений между людьми и прочего. Но это пошло на пользу.

– Интересно, почему и как?

– Во-первых, я внутренне окреп. Тогда у меня случилось первое серьёзное обращение к Богу. У меня мама к тому времени уже воцерковлялась, сознательно входила в Церковь. Она передавала мне многие духовные книги. Особенно про Оптину пустынь, про оптинских старцев. Новый Завет тоже передала. Я его тогда прочитал от и до, хотя больше для ознакомления. Были и определённые скорби. И я понял, что действительно один из самых коротких путей к молитве, хотя и не единственный, – это путь через скорби. А во-вторых, поступи я тогда в «пед», моя творческая карьера была бы совсем иной – это очевидно. Так что – за все слава Богу!

Один из самых коротких путей к молитве, хотя и не единственный, – это путь через скорби

– А что было дальше?

После армии моя духовная жизнь, к сожалению, затухла... Ведь она про труд и понуждение себя – да-да! В общем, как-то «ни рыба, ни мясо» был почти два года – до поездки в Закарпатье к родственникам в1995-м году. Что-то такое во мне уже происходило, но не мог понять, что. Наверное, опять тот поиск Бога, который коснулся меня в армии. Я опять стал интересоваться духовной литературой (существующей на тот момент). Приехали мы, в общем, к родне – а там дождь, как помню, зарядил на неделю! В горы не пойдешь на шашлыки, никуда не сунешься особо... Сидел дома и читал духовные разные книжки, которые были в наличии у тети. Это тоже было, как понимаю, промыслительно. А мама меж тем вместе с сестрами съездила в Почаев и вернулась с массой впечатлений. Пещерка Прп. Иова, его нетленные мощи, Стопочка Божьей Матери, чудотворная икона Её... И начала нас (меня, брата, и двоюродных наших брата и сестру) агитировать поехать туда. Интересно было и почему-то страшно было одновременно – такая святыня... Как оно пройдет? Ну и, конечно, «тот, что слева», тоже не хотел этой поездки. В общем, мы там оказались, слава Богу! Это было непередаваемо... Приехали накануне праздника прп. Иова – 10 сентября по новому стилю. Эти три дня были очень насыщены! Во-первых, я подготовился к Генеральной Исповеди за всю жизнь. Подробно прямо! Во-вторых, мы все причастились там на праздник. В-третьих (и это очень существенно), я тогда увидел столько бесноватых, сколько ни разу ни до, ни после не видел! Реальных бесноватых – не то, чтобы подумать, что играют или психически нездоровы, нет. Например, помню: женщина, подходя к Почаевской иконе, мужским басом, с матом, изрыгала: «Я из телевизора, я князь телевизионный!» Понятно, что не она сама это говорила, а тот, кто в ней был в этот момент... Или же – как здоровые мужчины пытались согнуть женщину, чтобы она приложилась к мощам прп. Иова, а та сопротивлялась, извивалась, кричала... И т.д. Множество всякого было. Так вот, уезжая из Почаева, я понял: та, демоническая, сила реально существует! Это не выдумки.

Мыс Кирилловский. Остров Анзер. Соловки. 2010. 45х80. Художник: Антон Овсяников

Уезжая из Почаева, я понял: та, демоническая, сила реально существует! Это не выдумки

А если есть она, то есть и противоположная. И я ведь ощущал её тем сильнее. Например, благодать в пещерке Прп. Иова, где ему являлся Нетварный Свет, была несомненна! И не получится быть где-то «между» – ни там, ни сям. С той силой, что я видел в тех несчастных, я однозначно быть не хотел. Но, получается, и к Богу как-то не пришел или боюсь до конца прийти?.. Надо было определяться. И я понял, что выбор свой сделал. И начало его было там, в Почаевской лавре. Вернувшись в Санкт-Петербург, стал понуждать себя ходить на воскресные службы, как ни тяжело было и непривычно. Продолжал читать, конечно, духовную литературу. Запоем! Могу сказать, что период неофитства у меня был яркий.

– Если вернуться к вашей живописи, что дальше повлияло на выбор вами реалистического – пейзажного и натюрмортного – направления в живописи?

Белорусский пленэр. 2019 – С одной стороны, наша академия, или лучше сказать – наш институт, который полностью называется «Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина при Российской академии художеств», – это наша старейшая академия художеств, основанная еще при Елизавете Петровне, а построенная уже при Екатерине II. Это одно из главных, если не главное, художественное заведение страны с большими традициями, где учились и преподавали наши многие выдающиеся художники.

Что тут повлияло именно на меня? С одной стороны, наша академия «заточена» на реализм, реалистическую школу, где основа – это рисунок. Поэтому, если ты поступаешь в неё, ты должен быть готов воспринять традицию реалистической школы и её продолжать. Правда, это так в идеале, потому что очень многие отступают от неё даже в процессе обучения. А уж после вообще бывает, куда кого понесёт. Но это уже личный выбор художника.

Но все равно, если человек обучился в нашей академии художеств и потом избрал другой путь, он проходил все азы: пластическую анатомию, рисунок, живопись, композицию. Для меня же всё это было естественным продолжением моего «я». И я понимал, что у меня не будет так, что я вырвусь на свободу, меня понесёт, и я буду чёрные квадраты малевать.

Мне нравилось изображать правду жизни. Я всегда был по жизни правдоискатель

Нет, мне нравилось изображать правду жизни. Да, именно правду жизни. Это моё внутренне свойство, скажем так. Я всегда был по жизни правдоискатель. Не всегда это комфортное свойство в человеке. Иногда за это можно и получить. Но правда жизни, реализм во всех смыслах, с большой буквы, как в жизни, так и в искусстве, мне близок.

Кроме того, когда я поступил в академию, за год до этого я стал сознательно воцерковляться. Поэтому для меня те 6 лет обучения шли рука об руку с моим воцерковлением. Для меня это было как в стихах иеромонаха Романа (Матюшина) про красоту:

Так будь же зеркалом у Бога
И, очищаясь, отражай.
Иначе – красоту не трогай,
Не создавай – не искажай.

Для нас главный творец – Господь Бог. А мы, люди, призваны к сотворчеству. Поэтому, если мы создаём что-то противоречащее Божьему замыслу, Божьей природе, то в этом всегда будет что-то нездоровое. Настоящий художник должен идти в русле сотворчества, следовать за Богом, видеть мир во всех его проявлениях в Божьих лучах и пытаться передать эту красоту другим людям.

Вообще период обучения в академии для меня был очень непростой и напряжённый, особенно два первых курса. Потом стало чуть полегче. Для меня казалось немыслимым, что в воскресенье можно наконец-то отоспаться после трудовой недели. Нет, ехал в храм на службу. Потом, днём, можно было немного поспать и отдохнуть. А потом уже новая трудовая неделя.

Для меня важны мир и честность с самим собой и Богом

Антон Овсяников на персональной выставке в музее-квартире И.И. Бродского. Декабрь 2013 г.

– А как вы себя ощущаете, будучи представителем реалистической линии в искусстве? Вы, простите за выражение, маргинал? Или ощущаете себя попавшим, как говорится, в какой-то важный тренд?

– Мне сразу вспомнилось из Честертона: «Всё мёртвое плывёт по течению, против течения может плыть только живое». Я думаю, современный художественный мир очень разный. В двух словах его не опишешь. Но, конечно, по большому счёту, за последние сто лет реалистическая школа, реалистические тенденции в художественном мире – это, можно сказать, лишь тень от всего, что происходит.

Это вообще сложный разговор. Я долго могу на эту тему размышлять. Многим до сих пор нравится здоровое реалистическое искусство. С другой стороны, есть агрессивное меньшинство, которое диктует свой образ жизни и мысли всему миру. И я знаю, что если подчиниться мейнстриму, востребованным течениям, манерам и сюжетам, ты будешь иметь не просто кусок хлеба, но и с маслом. И тогда не пропадёшь в материальном смысле. Но для меня важны мир и честность с самим собой и Богом. Я понимаю, что путь этот непростой. И здесь тебе никто ничего хорошего не обещает. Но иначе я не могу.

Но я не хочу сказать, что я белая ворона. Но и то, что я не мэйнстрим, это гарантированно тоже могу сказать. А что происходит в нынешнем мире, это слишком большой разговор. С одной стороны, если задуматься о современном человеке, то сегодня все больше господствует клиповое сознание, неспособность воспринимать большой текст. Современный человек давно пишет и читает лишь на уровне постов в соцсетях. Ему сложно вникать в серьёзные произведения. Клиповое сознание, которое довлеет. Чтобы воспринимать настоящее искусство, живопись ту же, для этого требуется воспитание вкуса в себе, чтобы ты понимал, что картина говорит с тобой. Или художник говорит через картину. Но, с другой стороны, есть и многочасовые очереди на Серова в Третьяковке, где записываются за много дней. Современная жизнь стала какой-то непонятной.

– В ваших картинах довольно много света, даже в тех, где изображена не слишком яркая русская природа. Вы так сознательно делаете, или это само собой получается? Или моё впечатление не совсем верное?

– Я думаю, ваше впечатление верное, и мне приятно об этом слышать. Так получается само собой. Ведь не только в солнечных, но и в пасмурных пейзажах может быть внутренний свет. Но специально я себе такой задачи не ставлю.

Морское побережье. Халкидики. Греция. 2008. Холст, масло. 40х60. Художник: Антон Овсяников

– Особое место у вас занимают пейзажи, написанные в Греции. Чем Греция вас так привлекла?

– Она меня в себя влюбила. Это произошло ещё во время первой поездки на Афон, в 1996-м году. И с тех пор она меня не отпускает. Большая часть моих поездок в Грецию связана с Афоном. Я даже пошёл на курсы греческого языка когда-то, чтобы иметь возможность общаться с афонскими отцами. И Греция открылась для меня по-новому. Я всё больше и больше любил эту страну.

С другой стороны, можно приезжать туда просто как туристу, ради неё самой: море, солнце, горы, синее небо. Но для меня Греция – колыбель Православия. Через неё мы приняли нашу веру. В той же Турции, не в обиду ей будет сказано, я ни разу не был. Меня туда вообще не тянет, хотя пейзажи там те же, и жизнь дешевле. Но мне интересно триединство природы, культуры и веры.

Мне интересно триединство природы, культуры и веры

Благодаря многочисленным поездкам на Афон мне и захотелось побольше показать его в своих картинах. Впрочем, у меня на греческих пейзажах представлен не только Афон.

– Расскажите, пожалуйста, ещё о ваших поездках на Афон. Чем он вас тогда так привлёк?

– В 1996-м году это был мой первый выезд за границу. Было интересно просто увидеть мир, выехать за пределы страны. Это была ещё доинтернетная эпоха, и я пытался найти всё, что мог, по Афону в литературе. Тогда мы были вместе с моим младшим братом и нашим крёстным – монахом из Троице-Сергиевой лавры, и пробыли там довольно долго – три недели. Для меня в начале моего воцерковления было важно понять, что Православие не ограничивается только Россией, что это не только русская вера.

После этой поездки год мы с братом скучали по Афону, и решили туда ещё и папу взять. И мы втроём повторили поездку на Афон через год. Но Афон «не отпустил», и хотелось ещё раз пройтись теми же местами. Мы даже брали с собой этюдники (и в первый раз тоже), что-то там писали. Но всё же было сложно сочетать этюды и паломничество, потому что я чувствовал, что мне одно другому мешает, – и либо одно, либо другое. А потом так складывалось, что в дальнейшем те или иные поездки как-то сами собой получались. Например, было сотрудничество с издательским домом «Святая Гора», определённые проекты были с ними.

Потом, как говорится, хотелось «подзарядить батарейки». Я помню, у меня был период, когда я уже 5 лет не был на Афоне, с 2008 года по 2013-й. Не получалось никак, ни материально, никак… Но я чувствовал, что нужно мне, и всё тут. С одной стороны, денег не было, а с другой стороны, думал, если Богу угодно, деньги придут, будут посланы. Я начал молиться, и, действительно, деньги пришли.

Даже не зная языка, стоит побывать на Афоне. Сейчас уже многие его посетили, и ни для кого это уже не является чем-то удивительным. Но когда я первый раз был там, для многих было примерно такое же чувство, как будто я на Луну слетал. А сейчас это уже просто зачастую какой-то туристический бизнес стал, на джипах можно по Афону прокатиться – «все включено»…

– Что вам дало знание греческого?

– Для меня с его изучением открылся другой уровень. Я смог общаться с отцами и старцами, и для меня это была, конечно, милость Божия, чудо, потому что мало кто из наших сограждан может зайти к какому-то афонскому старцу и пообщаться на греческом. А там, действительно, есть настоящие старцы, настоящие духоносные отцы. Признаюсь, хотя мне нелегко об этом говорить, но три года назад у меня были сильные жизненные испытания, настолько сильные, что я думаю, что выжил только благодаря Афону, молитвами тамошних отцов. Если бы я туда не поехал, не знаю, что было бы.

Я поражаюсь, насколько на Афоне получаешь ответ на всё. Конечно, Господь везде, и Матерь Божья, и святые нам помогают. Но там сугубая благодать. Это точно есть. Если ты с благоговением едешь, молишься, чтобы Господь дал ответ через кого-то, то ты его получаешь. Даже часто не задавая вопросов, ответы сами приходят к тебе.

У меня было очень много разных бесед с отцами, старцами. Для меня Афон, особенно в непростых жизненных обстоятельствах, – словно глоток кислорода, благодаря которому можно некоторое время спокойно жить. Какое-то время ты на плаву. Но, к сожалению, заряда хватает, как правило, ненадолго. Возвращаешься оттуда, думаешь, всё у тебя хорошо, дышишь ровно, будешь спокойно жить, ни о чём не переживать, вверишься Богу. Но мир быстро опускает тебя с небес на землю. Проходит неделя-другая, и уже всё.

Плато Уш-Коныр. Казахстан. 2008. Холст, масло. 45х80. Художник: Антон Овсяников

Для меня Афон – словно глоток кислорода, благодаря которому можно некоторое время спокойно жить

– А как вы оказались в Казахстане, и чем он вас тоже в каком-то смысле зацепил?

– С Казахстаном тоже было интересно. Через одного нашего питерского художника я познакомился с художественной галереей из Алма-Аты и какое-то время с ней сотрудничал. Потом эта галерея пригласила меня и ещё несколько художников в творческую поездку, чтобы сделать выставку на казахстанскую тему. Эта галерея нам полностью оплатила поездку. Нас две недели возили по дивным местам. Мы были 4 дня в северном Казахстане и 10 дней – в Алма-Ате и в её окрестностях. То, что я там увидел, мне просто вошло в душу. Может быть, это перекликалось с детскими воспоминаниями касательно гор. Я уже говорил, что часть своих школьных каникул проводил в Прикарпатье, на Западной Украине. Поэтому мне казахские горы напомнили что-то родное, своё. Я люблю такие места: чистые горные реки, камни, ели или степи. Это было что-то яркое и неожиданное. Я уже привык к русской и к греческой природе. А тут многое – всадники, собаки, юрты – напоминало мне картины Верещагина и его «Южный цикл». Настоящая жизнь на природе, под небом, в степи. Я изображал не только природу, но и людей, их быт.

Вообще я много где не был. Хотя, может быть, если бы я увидел другие места, они зацепили бы меня не меньше, чем Казахстан или Греция. Для художника очень важно получать новые эмоции, новые впечатления. И когда их получаешь, ощущаешь, что что-то аукнулось в душе, случился какой-то резонанс. Допустим, я не был в Таиланде или на Бали. Но я вижу фотографии оттуда в Интернете и понимаю, что это здорово, но меня туда не тянет. Тропики – это не моё.

– Почему это ваше, а это не ваше?

– Трудно сказать. Загадка, тайна. Не знаю. Хотя допускаю, что если бы увидел восточный рынок, азиатский базар или что-то подобное, то с удовольствием написал бы его. Как у Верещагина, или где-нибудь в Тунисе, я видел фотографии – ковры, посуда металлическая, медная. Интересно.

Искусство – это не духовная жизнь, а душевная

Крещение. 2002. Холст, масло. 125х200. Художник: Антон Овсяников

– То, что вы верующий человек, как-то отражается в вашем творчестве? Вы сами видите тут какую-то связь, осознаете её?

– Хороший вопрос. Меня кто-то спрашивал: тебе вера помогает в творчестве или мешает? Как ни странно, тут нет одного ответа. С одной стороны, конечно, помогает. Я всегда молюсь и прошу Божьего благословения на свои работы, стараюсь перед началом работы не забыть перекреститься, прочитать «Царю Небесный». Я понимаю, что Господь подаёт свою помощь, даёт вдохновение. Оно не всегда бывает. Когда оно есть, понимаешь, что не просто ты писал, а ещё Кто-то, кроме тебя. У Светланы Копыловой есть хорошая песня «Кисточка в Божьих руках». Это песня-притча про художника, что он всего лишь кисточка в Его руках, хотя это, конечно, не про всякого художника скажешь.

Господь подаёт свою помощь, даёт вдохновение. Когда оно есть, понимаешь, что не просто ты писал, а ещё Кто-то, кроме тебя

С другой стороны, был такой старец известный – архимандрит Софроний (Сахаров). Он в юности был художником. Это его сильно держало, он жил искусством. Не было такого, чтобы он засыпал и не думал о завтрашней картине. И у него был очень непростой путь к вере, как он шёл к Православию. Он сказал: «Искусство требует всего человека, в нем не допустим дилетантизм. Но и молитва требует всего человека. Надо выбирать». Он был человек яркий, радикальный, и выбрал молитву. Он стал монахом, оказался на Афоне.

Хотя бывают люди, которые сочетают в себе и то, и другое. А бывают люди, не признающие полумер, либо то, либо другое. Отец Софроний выбрал молитву. Я, конечно, не такого калибра, как он, не такой меры. Но я понимаю, что, может быть, в каких-то моментах для людей неверующих искусство – это некая подмена: духовной жизнью они называют культуру, искусство. Но это никакая не духовная жизнь. Давайте называть вещи своими именами: это душевная жизнь в разных её проявлениях, качествах. Духовная жизнь – жизнь в Духе. Те, кто полностью живёт искусством, могут преуспеть в нём больше. Понятно, что не все они православные христиане, есть католики, протестанты, не определившиеся и вообще «всякой твари по паре». Верующие художники тоже были. Но именно о церковных, если говорим о православных художниках, то надо вспоминать, думать, есть ли, были ли они вообще. Большинство из них, если говорить о России, в XIX веке подходило к Причастию, они были крещёные. Но какая связь у них была с Богом, Церковью, – надо разбираться отдельно.

– Так всё-таки, помогает вам вера или нет?

– С одной стороны, вера мне помогает. Без неё я не представляю своё творчество. И моя вера находит отражение в моём творчестве. Без этого никак. Я при этом не говорю даже про тематику. Допустим, Афон можно изображать и просто так. Но чтобы изобразить Святую Гору с душой, полноценно, надо её полюбить. А просто изобразить архитектуру, пейзаж – это пожалуйста, если ты владеешь профессиональным мастерством. Почему нет? Вот тебе Афон, вот монастыри, которым под тысячу лет. Но мне, конечно, вера помогает.

Что такое православный художник? Не обязательно тот, кто изображает храмы и монастыри. У нас в 1990-е был своего рода лубочно-православный период. Но Православие в творчестве – это не обязательно колокольный звон. Ты можешь ни слова не сказать о Боге, но твоё творчество будет православное с большой буквы, именно о Нём. У меня есть и портреты старцев. Я писал что-то для себя, что-то просили, а что-то и в подарок. Надо этого старца понять, полюбить, почувствовать. Жизнь его знать. Не просто изобразить: вот голова, руки, ноги. Можно изобразить корову, идущую на водопой, но это будет с такой любовью написано, потому что это Божье творенье. И оно будет более православное, чем лубочно-православное.

Православие в творчестве – это не обязательно колокольный звон. Ты можешь ни слова не сказать о Боге, но твоё творчество будет именно о Нём

Но вера в чём-то и мешает. Мешает в том плане, что понимаешь, что цель нашей жизни – не искусство, не художественное творчество. Реальное творчество – это часть жизни. Понимать, что всё на своих местах, и надо выстраивать иерархию. Я смею надеяться, что она у меня есть. Стараюсь её держать. На место Бога ничто не заступало с тех пор, как я сознательно вошёл в Церковь. Всему своё место. Бог, а дальше по иерархии всё спускается. Творчество тоже на своём месте стоит. Но если оно встанет наверх, то всё перевернётся с ног на голову.

У любого мужчины (у женщины призвание – быть женой и матерью, считаю) должно быть дело своей жизни. Но если мужчина ничего не умеет (к примеру) и считает себя церковным, непонятно на что живёт, сутками напролёт молится, тогда ему место в монастыре. Что, конечно, тоже замечательный и правильный путь. Но причем тут семья и жизнь в миру?

Но ведь искусство тоже может стать кумиром, идолом, а это противоречит второй заповеди: не сотвори себе кумира (ср. Исх. 20, 4). Вот в чем проблема. Хотя в то же время, чтобы стать мастером, настоящим художником, нужен упорный труд. Мне как-то говорили, что есть правило профессионала: 10 тысяч часов. То есть ты должен потратить не менее 10 тысяч часов, чтобы стать профессионалом в своём деле. В этом плане в искусстве нет такого, что ты теперь всё умеешь, можешь сесть и расслабиться. Постоянно должен быть внутренний рост, постоянное критическое осмысление себя и своего творчества. Иногда ты думаешь, как неплохо картина получилась, а посмотришь великих мастеров – и о чём тут говорить? Надо видеть горизонт, постоянно учиться всю жизнь.

Чтобы быть честным художником и кормиться своим ремеслом – надо готовить себя к непростой жизни

Сено привезли. Эскиз. 2002. Холст, масло. 40х60. Художник: Антон Овсяников

– А можно ли занятиями живописью зарабатывать себе на жизнь, обеспечивать семью? Насколько это рискованная профессия, с точки зрения материальной обеспеченности?

– С точки зрения материальной обеспеченности это весьма, я бы даже сказал, что очень рискованная профессия. Хотя, как ни странно, можно обеспечивать себя и семью. Это непросто, но можно. Первую свою картину я продал примерно в 15 лет, и ничем другим за всю свою жизнь я на хлеб больше не зарабатывал. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, скажу, что можно. Добавлю – с Божьей помощью. Даже можно содержать семью.

– Семь коров тучных и семь коров тощих?

– Хорошее сравнение. По-всякому бывает. Если ты живёшь один, то можешь жить как угодно, хоть на хлебе и воде. Но если у тебя семья, то ты берёшь ответственность не только за себя. Я в этом плане, когда меня спрашивают про детей, надо ли их отдавать учиться на художника, отвечаю, что следует хорошенько подумать. Как хобби и как увлечение – это замечательно, почему бы и нет? Но чтобы быть честным художником и именно кормиться своим ремеслом, надо готовить себя к непростой жизни и не питать иллюзий.

– Почему?

– Искусство не предмет первой необходимости. Понятно, что когда у человека много чего есть и остались лишние деньги, он может немаленькую сумму потратить и на произведение искусства, картину, например. Но для этого надо обладать определённым достатком. Либо ты должен рисовать, условно говоря, в нише «для всех». Допустим, делать дешёвые картинки и продавать их на Невском либо в других туристических местах. Другой вопрос, искусство это или нет. Но ты тоже будешь жить своим ремеслом.

– И тогда можно больше зарабатывать?

– Может быть, и больше. Но тут всё неоднозначно и настолько сложно, что у меня нет одного ответа. Например, где-то было обсуждение: то, что у тебя много покупают, – это признак того, что ты хороший художник или плохой? Как бы вы ответили?

– По-разному.

– В том-то и дело. Ты можешь быть и не плохой, и не хороший. Может, покупают, потому что ты заслуженный мастер. А может, покупают, потому что ты раскрученный голый король.

– Покупают, потому что удовлетворяешь плохим вкусам.

– Да. Либо не покупают, и ты тогда плохой художник или хороший? Тоже нет ответа. И то, и другое может быть. Но если бы этим невозможно было бы прожить, я бы уже давно сменил профессию и занимался этим лишь в качестве хобби. Но, с другой стороны, с этим мировым кризисом и т.д., я знаю, что нашему брату непросто, особенно сейчас в России. Есть разные арт-рынки. Кто-то нацелен на китайский рынок, китайцы очень любят наше реалистическое искусство. Кто-то – на американский, кто-то – на европейский. Это тоже очень разные ниши, которые не пересекаются. Если ты хорошо продаёшься в Китае, это не значит, что будешь хорошо продаваться в Америке. Но приходится как-то в этом мире существовать и надеяться, что своим трудом всё-таки прокормишься до конца своих дней. Я очень на это надеюсь.

Опять же, есть конъюнктура, есть мейнстрим, и надо выбирать. Если ты выбираешь конъюнктуру, и у тебя есть определённое профессиональное мастерство, то тебе не составляет труда делать что-то техническое. Хорошо, это твой выбор. Но если ты стараешься следовать своему пути и не свернуть с него, то надо готовить себя к определённым скорбям. Мы живём в этом материальном мире, и надо не просто на пропитание зарабатывать, а ещё одеваться, за здоровьем следить, покупать холсты и краски, кисти и материалы, рамы те же иногда. Это всё стоит денег. Я могу сказать, что у меня были совершенно разные периоды: и периоды достатка, когда материально всё неплохо шло, и даже хорошо. А бывали периоды полного затишья, пустой кошелёк, и, если бы не у кого было занять… Нестабильный доход, зарплаты нет. Бывает месяц, когда просто ноль, а в другой месяц у тебя неожиданно хорошо купят, и ты уже погасил долги и живёшь ещё какое-то время. Но это путь не для каждого, очевидно.

Азовский пленэр. 2017

– Когда вы пишете картины, вы выезжаете на природу?

– Нет, всё-таки стоит разделять пленэр и работу в студии, мастерской. Конечно, импрессионисты могли сразу писать на природе уже готовые картины. Но, по большому счёту, этюды – это этюды, картины – это картины. Я периодически тоже выезжаю на этюды. Последнее время для меня это стало и отдохновением, и подзарядкой. Я стараюсь выезжать, хотя иногда бывают хлопоты, дела. Иногда сложно себя мобилизовать, но я стараюсь. А картины всё-таки пишу в мастерской. Сейчас, Слава Богу, есть мастерская. До этого у меня были разные варианты. Как-то снимал комнату в коммуналке, или дома большую часть жизни работал. Дома не очень удобно, у художника всё-таки должна быть мастерская – это важное пространство. Это его мир, его царство.

– Над чем вы работаете сейчас?

– Сейчас традиционным для меня стал пейзаж. Это какое-то отдохновение. Также последние два года ради материального существования я сотрудничаю с одной американской галереей, пишу натюрморты на американскую тематику, на тему Дикого Запада. Они мне даже прислали определённые вещи оттуда, американские атрибуты. И я понимаю, что это для меня хлеб. Но я не готов делать для них всё, что они попросят. Мы искали для меня тему и вышли на некий суровый, эдакий ковбойско-лесорубский стиль. Потому что, когда меня просили сделать что-то с перчатками балерин, веером и часами, я сопротивлялся-сопротивлялся, потом стал пытаться, написал-таки, но из этого ничего путного (для меня) не получилось. Я и говорил им, что не надо на меня давить. Это не моя тема, она мне не нравится, я не живу ей, это не моё.

Теперь я по согласованию с ними пишу то, что мне нравится. Например, седло, лассо, подкова, стремена, верёвки и т.д. Простые, демократичные вещи, которые я люблю и которые мне близки. В данном случае, мне кажется, это хороший симбиоз, потому что художнику надо как-то жить, и это хорошее сочетание коммерческого и внутреннего, без насилия над внутренним и без сделки с совестью. Сейчас я большей частью работаю над натюрмортами. Где-то идёт быстрей, где-то медленнее. Иногда мне требуется, как говорится, для разнообразия, чем-то своим заняться, что-то для души сделать. Тогда я сажусь и пишу какой-нибудь пейзаж.

Тихий вечер. 2008. Холст, масло. 60х105. Художник: Антон Овсяников

– Сколько времени уходит на одну картину?

– Зависит от размера и от сложности, в диапазоне от дня до одной-двух недель. Но в среднем на картину у меня уходит от трёх до пяти дней.

– Выходные у вас есть?

– Да. С одной стороны, я, как христианин, почитаю воскресный день, и в воскресенье никогда не работаю. Я человек свободный, работаю не на производстве, где графики смен. И на двунадесятые праздники я не работаю. Ну и, например, в Великий пост стараюсь чаще на службу ходить, в первую неделю поста и в последнюю. И в важные церковные дни в году тоже. Для меня это уже, знаете, железно: 6 дней работаю, седьмой отдаю Господу Богу. Бывает, что и просто могу себе сделать выходной-другой или больше – это все в живом ритме идет. Самое главное, что заставлять трудиться меня не надо. Что-что, а это качество, спасибо папе в первую очередь, у меня имеется.

В целом, художник не работает так, что должен отработать восьмичасовую рабочую смену. Кстати, если мы говорим о живописцах, то столько времени они, как правило, и не пишут. Если я не ошибаюсь, Левитан говорил, что работает всего 4 часа в день. Мой рабочий день составляет примерно столько же, чуть больше или чуть меньше. Тогда, казалось бы, у тебя остаётся такое количество времени, ты что, ничем не занят? Или ты пришёл домой, у тебя закончился рабочий день, и ты больше ни о чём не думаешь? Нет. Художник – это «не лечится». Ты думаешь об этом постоянно. Например, идёшь, и когда замечаешь что-то красивое, у тебя начинается какой-то мыслительный процесс, ты уже можешь думать о будущей картине. Не говоря уже о том, что хватает и всяких смежных дел – или натянуть холсты, или загрунтовать картоны, или съездить за материалами или рамами, убраться в мастерской, в конце концов, и т.д.

У меня был яркий творческий период с казахстанской серией, когда я жил созданием этих картин, до сих пор вспоминаю. Я, помню, засыпал с мыслью о будущей картине и думал: «Нет, надо уже отключиться, мозг не расслабляется, не могу заснуть». Но просыпался с мыслью, что сейчас позавтракаю и сразу сяду за мольберт. Или день закончился, а ты уже подбираешь какие-то фотографии, этюды и думаешь над своей будущей картиной. Иногда приходится принудительно себя останавливать. Так что быть художником означает иметь ненормированный рабочий день. Нет такого, что ты отсидел в офисе, пришёл домой, и всё, дальше тебя твоя работа больше не беспокоит, началась уже какая-то личная жизнь. Для меня творчество тоже личная жизнь.

Галерея работ Антона Овсянникова