Не все позволено (+ВИДЕО)

​

Парадоксы эпохи: даже в не столь уж давние безбожные годы вопросы нравственно-духовного бытия человека не были преданы такому забвению, как это происходит сейчас в культурном поле страны. Главной опорой в этом процессе всегда служила русская классическая литература: кино и театр активно популяризировали произведения русских писателей, и в самой бережной форме. Эксперименты над классиками (засилье которых мы наблюдаем сегодня) были просто невозможны. В этом потоке выросло не одно поколение, и крепкий стержень культурного русского человека разрушить не удается до сих пор (несмотря на все старания масс-медиа и «трендовых» режиссеров). Этот спасательный круг, который нас все еще держит на плаву, был вброшен в житейское море трудами многих известных режиссеров и актеров советского периода.

Среди них – народный артист России Георгий Георгиевич Тараторкин. К сожалению, это поколение уходит от нас. И 4 февраля 2020 года исполнилось три года, как нет с нами известного и любимого актера.

«Кто я, тварь дрожащая или право имею? Если Бога нет в вечной жизни, то значит, все позволено?» Черно-белое кино, и Георгий Тараторкин в роли Родиона Раскольникова десятилетиями задавал этот вопрос с киноэкранов растущим поколениям, и уже за школьной партой, в своих сочинениях, выводя чернилами эти же вопросы, мы закрепляли в голове эту функцию – думать и отвечать, в том числе за личный нравственный выбор.

Эта роль Раскольникова была его первой ролью в череде ролей по Достоевскому. Он что-то точно уловил в героях Федора Михайловича, некий «нерв» их существования. Пожалуй, никто в театре и кино не играл так много, да еще десятилетиями, главных героев Достоевского. В этом смысле Тараторкин был «эксклюзивен» и незаменим. Мы многое начинаем понимать о человеке только тогда, когда теряем его навсегда.

Это интервью Георгий Георгиевич дал за год до смерти (он ушел из жизни в 73 года). Видеокадры сохранили для нас моложавый и подтянутый облик известного артиста. Мы встретились с ним в холле театра имени Моссовета, которому Георгий Тараторкин отдал более 40 лет жизни.

Георгий Тараторкин в роли Родиона Раскольникова

Тайна Раскольникова

– Георгий Георгиевич, огромную известность вам принесла роль Родиона Раскольникова в фильме «Преступление и наказание». Как пришла к вам эта роль?

– Конечно, это всегда случай, удача. Мне в ту пору было ровно столько лет, сколько Раскольникову в знаменитом романе. Сейчас мне уже намного больше, как вы понимаете. Это Родион навсегда останется юношей – ему 23 года, – и всегда будет существовать тайна этого молодого человека.

Когда пришла эта роль, я растерялся – перед мощью мира Федора Михайловича Достоевского, его романа «Преступление и наказание», перед авторитетами, с которыми предстояло работать; в фильме были заняты такие знаменитости, как Иннокентий Михайлович Смоктуновский, Ефим Захарович Копелян, Евгений Александрович Лебедев, Майя Булгакова. Можно сойти с ума молодому артисту!

В тот момент у меня были проблемы со здоровьем. И первое знакомство со мной ассистентов режиссера фильма произошло в больнице, где я обследовался, в Ленинграде. Они сказали, что есть такое предложение, пожелали мне скорее поправляться. И я, естественно, попросил книгу. Я читал, читал эту книгу, помню момент, когда я понял, что Федор Михайлович размыкает, раздвигает миг времени – для меня это было открытие! Когда я дохожу до эпизода: вот Раскольников собирался уйти, уже совершив убийство, услышал шаги, прикрыл дверь, накинул крючок. И вдруг над головой раздался звонок. Дергают дверь – и звонок… Я помню это ощущение, которое я испытал – это ощущение эмоционального предела… Я на пределе, а глаза бегут по строчкам – следующим, следующим, следующим. Я помню, как у меня книжка улетела в угол палаты.

Каждое время открывает в судьбе Родиона Романовича то, что наиболее близко нам, сегодняшним. Свидание с такими судьбами бесследно не проходит ни для твоего сознания, ни для твоей души, ни для твоей системы чувствования. И вот, я помню (я еще жил в ту пору в Ленинграде, работал в ленинградском ТЮЗе), как меня пригласили вдруг сюда, в Москву, в театр им. Моссовета, на спектакль «Петербургские сновидения», который уже шел на сцене. Произошла новая встреча с Родионом Романовичем – уже на театральной сцене. Прошло 4 года. Невесть какой срок в историческом масштабе, мало и для человеческой судьбы. Я подумал, надо снова открыть книжку. Я открываю – и читаю совершенно новое «Преступление и наказание»! То, что 4 года тому назад мне казалось в судьбе, скажем, Родиона Романовича Раскольникова самым-самым главным, вдруг стало второстепенным, а доминировать стало что-то другое.

– То есть – вот оно: русская классика вечна, и герои её – вечны? Просто разные прочтения, в зависимости от эпохи и возраста?

– Вы знаете, когда мы говорим «классика», «вечно», то так оказываемся под гнётом авторитета, утрачиваем живое чувство. Здесь очень важно, как мне кажется, совершить пусть скромное, но личное открытие этого мира.

Да, счастье встретиться с миром Фёдора Михайловича мне выпало не однажды. Вдруг возникли «Братья Карамазовы». На протяжении 10 лет я был связан с судьбой Ивана Фёдоровича Карамазова. Мне было 30 с небольшим, когда мы встретились с этим героем Достоевского. И это опять удивительное открытие! И я знаю, как на протяжении 10 лет, что я был с ним (или был им на сцене), он менялся. Он менялся, потому что я менялся, мир вокруг менялся, мои отношения с самим собой и с окружающим миром менялись. Но только я знаю, что даже когда мне уже было много больше лет, чем тому же Ивану Фёдоровичу, для того, чтобы оказаться и на высоте верования, и на глубине отчаяния этого героя, всего моего опыта оказывалось недостаточно. Вот что удивительно! Это так же, как у Ивана Фёдоровича, – так душа тоскует по гармонии! А с другой стороны, как манит хаос!

– Противоречия, которые нещадно вскрывал Достоевский, как гнойники, в человеке – от самого дна человеческой души до высот покаяния…

Евангелие на съемочной площадке

– Вы, будучи молодым, понимали тогда, что, по сути, Достоевский – писатель, который пишет о евангельских истинах, он пишет о Христе? И что через его героев, которых вы сыграли и в «Братьях Карамазовых», и в «Преступлении и наказании», и в «Бесах», происходила проповедь Христа в атеистическое время? Все это вы это понимали тогда?

– Я не могу сказать, что я это так прямо понимал. Я это ощущал, я это чувствовал. Ведь в Советском Союзе у меня же не было ни воспитания религиозного, ни навыка в отношениях с Церковью, конечно же. Для меня это открывалась через миры Фёдора Михайловича. Как ты можешь не открыть Евангелие, когда цитатой из Евангелия Соня спасает душу Раскольникова?

– А вы именно тогда открыли Евангелие в первый раз, работая над ролью Раскольникова?

– Да.

– Действительно это так?

– Да, это так.

Георгий Тараторкин

– Тогда должен быть и следующий шаг в вашей жизни. О Достоевском протоиерей Василий Зеньковский писал: «Оцерковление всей жизни – вот тот положительный идеал, который одушевлял Достоевского, и который он понимал не как внешнее подчинение жизни Церкви (он так думал про католичество и его отрицал), но как свободное и внутреннее усвоение жизнью во всех ее формах христианских начал». Если вы прошли через таких героев, через такое чувствование их, вы должны просто были сделать следующий шаг – это Церковь, поворот к православной традиции в своей жизни.

– Елена, вот вы говорите: вы пришли, вы обрели... Я думаю, что и для Фёдора Михайловича это был путь. Понимаете?

– Конечно. Он же сам от ошибок пришёл ко Христу.

У Достоевского все книги – о возрождении человеческой души, мытарей, блудниц, разбойников

– Вот, встать на этот путь, подняться после преступления… Вы помните, как кончается «Преступление…»? Но это уже другая история, как раз история возрождения.

У Достоевского все книги – о возрождении человеческой души, мытарей, блудниц, разбойников, которые упали в своём пути на самое дно, иногда, как Раскольников, – по идейным мотивам. Но сумели, действительно, встать, пойти, подняться, возродиться

Родион Романович совершил убийство, и, слава Тебе Господи, у нас сохранилось однозначное отношение к этому. Да? А у нас почему-то за него душа болит. Не просто болит… А все дело в той степени страдания, на которое эта душа решается, – совершив такое, она способна страдать при этом. Вот сколько лет прошло? В 1970-м году мы закончили снимать эту картину. А когда я об этом думаю, вспоминаю, у меня ощущение, что я думаю не про вчера, а про завтра.

– Вы знаете, когда я смотрю телевизор и слышу новости, как, например, исчезают старики из квартир в центре Москвы…

– Да, Господи Боже мой!

– Это же преступление, совершённое отнюдь не по идейным мотивам. Хотя тут без разницы. Преступление есть преступление. Просто Родион Раскольников очень актуален сейчас, никуда не ушел. В то время, когда осуществлялась эта постановка, к Достоевскому (именно потому, что он был христианский писатель) относились по- разному. Помните, был такой термин: «вредная достоевщина». Вы когда-нибудь сталкивались с противниками Достоевского?

– Конечно. Но лучше поговорим о нашем времени. Вы знаете, мне так кажется, мы так безобразно освободились от многого. Мы-то думаем, что мы освободились от того, от чего и необходимо было освободиться. Но под это дело мы освободили себя от каких-либо нравственных, моральных начал…

– «Все позволено»?

– Вот ваша передача называется «Верую». А на самом деле нынче как с этим понятием «Верую…» в конкретном человеке? А если это ещё сообщество людей, объединенное верованием. Сейчас это очень непростые вопросы!

– Достоевский о вере говорит удивительно: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую. Через большое горнило сомнений моя Осанна прошла».

– Конечно, конечно, через сомнения. Вы знаете, как владыка Антоний Сурожский, еще не веруя, решил проверить истинность веры? Он углубился в Евангелие. И однажды, от Евангелия подняв глаза, он увидел Христа. Поразительно! От обратного. От неприятия, от неверия! Значит, надо решиться на этот подлинный путь: начать с отрицания, а прийти к вере. Это удивительный путь, и это тоже – путь.

Надо решиться на этот подлинный путь: начать с отрицания, а прийти к вере

Помните, Алёша Карамазов говорит в «Братьях Карамазовых»: «Не могу я вместо ‟Иди за мной!” ходить лишь к обедне». Для Достоевского, для его героев это всё – мертвый образ, которому поклоняются в церквях по праздникам, но которому нет места в жизни. Это я к тому, когда вы говорите, когда мы говорим о вере, «верую». Что мы понимаем под этим? Для Достоевского это был живой Христос, живая вера, живые страдания живых людей. Даже пусть это были падшие люди, но «не для праведников Я пришёл, а для грешников» (ср. Мф. 9, 13).

– Что вам дала встреча с миром Достоевского?

– Вы знаете, я думаю, если бы не было этой встречи, многое происходило бы, наверное, иначе в жизни. Не знаю как: лучше, хуже. Знаю, что беднее. Если бы не было встреч с миром Фёдора Михайловича, то с чем соотносить? Очень непросто существовать, вкусивши подобное.

– Лучшие люди познаются нравственным развитием и высшим нравственным влиянием. Эта мысль принадлежит Фёдору Михайловичу.

«Никогда не любил это слово – «роль»

– Вы играли в «Братьях Карамазовых». В уста беса Достоевский вкладывает следующие знаменательные слова:

«По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге. Вот с чего надо приняться за дело, с этого надобно начинать. Раз человечество поголовно отречётся от Бога, то само собой падёт всё прежнее мировоззрение, и главное, вся прежняя нравственность. И наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастья и радости в одном только здешнем мире».

Вам не кажется, что эти слова уже сбылись или сбываются, что мы видим рождение человека плотского, распущенного, человека мира потребления. Новая формация человека рождается на наших глазах, у нас, здесь, в России. На Западе это состоялось намного раньше. Тот же Достоевский не любил Запад за католицизм, говорил, что он духовно погибает, и погибнет быстрее, чем Россия. В этом смысле он оказался пророком? Пришло время сказать об этом?

– Да. Бес из романа Достоевского был прав.

– Хорошо. Искусство, в том числе театр, кинематограф, может воспрепятствовать этой апостасии?

– Конечно! Вы знаете, есть один эффект: если то, что происходит на сцене, вдруг рождает подлинный, сознательный и чувственный отклик, это значит, человек оказывался на встрече с самим собой – а не просто на спектакле. Эта встреча – не всегда благостна, не всегда это комфортно. Но это то, что есть. Не у всех происходит встреча с миром Фёдора Михайловича, по причине того, что не решается человек узнать ту степень правды, которую предлагает, никого не насилуя, без агрессивного начала, Фёдор Михайлович. И если ты сам не решаешься, встречи не произойдет. Я никогда не любил слово «роль». Тем более применительно к персонажам, рожденным гением Фёдора Михайловича. Это не роли, это судьбы.

Если то, что происходит на сцене, вдруг рождает подлинный, сознательный и чувственный отклик, это значит, человек оказывался на встрече с самим собой

– Такой факт: Шаляпин, когда пел Мефистофеля, понимал, в каком образе он находится. После этого шел в церковь и причащался. Этот факт певец оставил в воспоминаниях. Где вы черпали силы?

– Чем подлиннее и глубже тебе удалось прожить в роли героя Достоевского, тем с большей радостью тебе природа возвращает. Самое сложное, самое выматывающее – это играть судьбу персонажа Достоевского. При этом одновременно эта работа – и обогащение. Да, конечно, после спектакля непросто. Если кто-то из знакомых, приятелей меня встречал после спектакля, будь то «Преступление и наказание», «Карамазовы» или «Бесы», они мне предлагали до дома помочь дойти, – таким вымотанным я им представлялся. А я никогда никому бы не смог объяснить, что я сейчас – парю! Да, силы истрачены, но какая от этого радость, какое счастье, какое парение! Потому что ты взобрался на такую высоту – страдания ли, веры ли, отчаяния ли, покаяния ли. На высоту тех измерений подлинно христианских, православных!

– Я вас слушаю и думаю, всё-таки действительно вам помогал Господь в вашем пути и давал силы. Потому что вы на самом деле рассказывали людям о спасении души.

– Тем более о спасении такой души, прошедшей такой путь, который вроде бы уже и не предполагает спасения! Ан, нет, оно возможно!

– Может быть, вы сами тогда не понимали, что есть покаяние, но вы показали это людям. Тогда было другое понятие – муки совести. Но как выходить из этих мук – мало кто знал. Это знание дает только Христос и Его Церковь, в которой совершаются таинства. Потрясающе, что вы всё это проповедовали в советские времена.

– Если это так воспринимается, то я, правда, просто счастлив.

«Спас под березами»

Кадр из сериала «Спас под берёзами»

– Вы сыграли в сериале «Спас под берёзами». Расскажите об этой работе, потому что она очень понравилась зрителю.

– Когда мне предложили сценарий, я его прочитал, понял, что в сценарии не совсем все так прописано, как могло бы быть. Но я априори был к этим темам расположен. И мне показалось, что такая в этих историях чистота намерений! Ведь я вообще очень чуток к тому, есть определенное намерение или нет намерений. Или это просто довольно складно придуманная история, и только. Мне интересно, когда я чувствую подлинные человеческие сокровенные намерения!

– А какое намерение тут вы увидели?

– Как люди приходят к вере.

– Почитание зрителей, награды, семья, любовь – что вы из этого ряда цените больше всего?

– Вы знаете, я очень семейный человек. У меня двое детей, трое внуков.

– И один брак… Можете дать совет молодым людям, как сохранить семью?

– Мы говорили, что главное – это путь, и на какой путь ты встанешь. Если говорить, скажем, о профессии, то многое зависит от того, какое у тебя было начало. И хорошо, чтобы оно было не просто толчком. Начало, которое вбирает координаты, ориентиры определенные, которые приведут тебя потом к вере. И тогда не страшно встречаться с противоположностями.

И так же я думаю в отношении семьи. Если у нас двое детей, трое внуков, то, как вы понимаете, мы встретились не вчера с моей женой. Но открытие этого человека совершается по сию пору. И мне не страшно встретиться с противоположностями в этих открытиях.

Моя жена, помимо того, что замечательная актриса – Екатерина Маркова, – достаточно вспомнить её Галку Четвертак в фильме «А зори здесь тихие», – она совершенно фантастический писатель! То, о чем мы сейчас с вами разговариваем, есть во многих книгах: и в «Тайной вечере», и в «Капризе фаворита», и в «Актрисе», и в «Блуднице», и в последней ее повести «Плакальщица». Это удивительно. И когда она мне что-то читает или когда я сам читаю еще только на страничках печатных, я просто думаю: как же так? Я совсем не знаю этого человека, с которым живу!

– То есть вы всё время для себя её открываете, как человека?

– Конечно. Вот, как мы с вами говорили, если мне судьба счастье подарила быть связанным с судьбой Родиона Романовича 10 лет, Ивана Фёдоровича Карамазова 10 лет, Николая Всеволодовича Ставрогина – 10 лет. Всё по 10 лет шли спектакли. Вот такое же счастье…

– И сколько оно продолжается?

– Как Катя говорит: «Только я тебя умоляю, не называй никаких цифр». В этом году уже 42 года.

– Замечательно, ещё немного – и золотая свадьба! Ваш старший сын Филипп стал православным священником. Воспитать священника в актерской семье – наверное, не так просто…

– Вы знаете, он просто замечательный умница! И это абсолютно его индивидуальный путь и его выбор, который с моей стороны вызывает истинное уважение, почтение и благодарность за избрание такого пути. При всем том, что он еще и кандидат исторических наук. Я надеюсь, вот-вот завершит докторскую. А ещё у него два сына замечательных. Он служит в храме у отца Александра Немченко.

– Вы бываете на его службах?

– Да. Это удивительное ощущение.

– Скажите, в вопросах веры ваш сын вам что-то дал?

– У нас не было таких, что называется, подробных бесед. Во многом по причине того, что это очень дорогой и близкий ему мир, для меня этого достаточно, поэтому и моё отношение к этому миру изменилось.

– Очень часто дети приводят родителей, наше поколение приводит мам, пап в Церковь. То есть не нас крестили, а наоборот, мы родителей своих.

– Вообще, вы знаете, так важна непрерывающаяся связь времен, эта связь колец – где-то волей старшего поколения, где-то волей младшего поколения. Вы правильно сказали, что дети привели нехристей в храм.

Что далеко, то может оказаться близко…

– Интересна ваша роль адмирала Колчака в спектакле, поставленном в Иркутском драматическом театре. Как вы решились на неё? Всё-таки далеко. Значит, роль сильно «зацепила»?

– Лена, вы верно сказали – у меня тоже была первая реакция: «Ой, как далеко!» И, как вы понимаете, речь про то – ой как далеко помещение. А когда ты погружаешься в документы, свидетельства, в правду об этом человеке, ты понимаешь, как она близка тебе, эта правда, ах, как все близко. Значит, дело не в расстоянии до помещения. Там действительно где-то 5000 километров. Но в итоге все разрешило другое: насколько это близко твоему сознанию, твоей душе. И я полетел туда. Я прилетал на три спектакля подряд. И все билеты, когда объявлялись эти три спектакля, за два дня продавались полностью.

В роли адмирала Колчака

– Скажите, спектакль вышел до фильма «Адмирал?»

– Да. И конечно, я очень волновался. Понимаете, это ведь происходило в Иркутске, где по сию пору из поколения в поколение много передается неправды про Александра Васильевича Колчака. Многие считают своих родных и близких пострадавшими от этого «кровавого диктатора». «Как же это будет воспринято в Иркутске?» – мучительно думал я тогда. И когда в финале вдруг весь зал вставал в память об этом человеке, это было удивительно!

– Ваш сын, ученый-историк, помогал раскрыть этот образ?

– Я его спрашивал о каких-то вещах. Он в этом смысле умница, и знания его безграничны.

– Многие документы пришли к нам только в 1990-е годы. Архивы были закрыты, к литературе белой эмиграции тоже не было доступа. И вот сейчас действительно есть на что опереться.

– Вы знаете, хорошо бы опираться не только для того, чтобы написать сценарий, а для того, чтобы жить по-человечески. Потому что, скажем, Александр Васильевич Колчак, принимая крест верховной власти, говорил: «Клянусь перед Всемогущим Богом быть верным и до конца преданным государству Российскому как своему Отечеству. Обещаю и клянусь служить ему по долгу верховного правителя, не щадя жизни своей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью, памятуя единственно о возрождении Государства Российского».

– Как возродить идею служения Отчизне?

Театр – не забава, а великое серьезное дело

– А как разрушить порочное, то, о чём Александр Васильевич Колчак говорит: «не увлекаясь ни родством, ни дружбой»? Как разрушить почти устоявшееся: к власти пришел – значит, дружбанов отблагодарить, с врагами свести счеты, родственников обеспечить. Ведь ему же никто эти слова не вкладывал. Это рождено сознанием чести и долга перед Отечеством.

– Молодцы в Иркутске, что поставили этот спектакль!

– Да, это была удивительная страница в моей жизни! Просто удивительная! Я помню, когда мы привезли спектакль сюда, в Москву, я тоже волновался. Мы играли здесь, в Театре Моссовета, два дня подряд. Я думаю: «Ну, ладно в Иркутске. А что будет здесь, в этой сбитой с толку Москве, в этом хаосе?» И вдруг в конце зал встает, как в Иркутске. Вообще, конечно, зритель – это удивительный организм. Совсем недавно я был в Петербурге на 90-летии ТЮЗа – Театра юных зрителей, в котором я начинал. Это был замечательный вечер! Вот на таких вечерах, спектаклях понимаешь, как говорил Щепкин, что театр – не забава, а великое серьезное дело.

Георгий Тараторкин

– Скажите, в какой России вы пожелали бы жить вашим детям и внукам??

– Она должна быть разумной, с верою, ответственной, доброй, исполненной любви, наполненной ответной любовью!

Потому что все позволено только тогда, когда нет вечной жизни и нет Бога.

– Спасибо вам большое за этот разговор, спасибо вам огромное за ваше творчество, и да сбудутся ваши слова, чтобы мы все жили в России, наполненной любовью.

Упокой, Господи, душу усопшего твоего раба Георгия
и даруй ему Царствие вечное!