Уроки Льва Толстого

100-летие со дня смерти Льва Толстого – дата, которая не может остаться незамеченной. Сверхмасштабная личность писателя до сих пор оказывает колоссальное влияние на многих. Но Толстой не только автор основных произведений русской духовной культуры, но и иллюстрация того, как богоискательство оканчивается катастрофой. Об «уроках» Льва Толстого, их сегодняшней актуальности – беседа с проректором ПСТГУ священником Георгием Орехановым, доктором исторических наук, автором монографии «Русская Православная Церковь и Л.Н. Толстой: конфликт глазами современников».

***

Священник Георгий Ореханов

– Что касается повода поговорить о Толстом, то мотивация заняться этим у разных людей может быть различная. Тут налицо полный набор мотивов: для одних Толстой – это значимое явление русской культуры, для других – любимый писатель, для третьих – возможность поднять бурю в стакане воды, для четвертых – возможность пнуть Церковь. Присутствует все, но трудно судить, в каком соотношении.

Если же отвечать на вопрос, насколько тема Толстого важна и актуальна вообще, то для меня тут присутствуют, прежде всего, два аспекта: русская культура и Русская Церковь. Что касается первого, то очень важно понимать: культура устроена таким образом, что помогает решать Церкви ее воспитательные задачи. Я не представляю себе обучение в современной школе без русской литературы или истории. Хотя сейчас иногда выходят такие учебники, где воспитательный аспект культуры игнорируется, а вместо этого дается абстрактный набор знаний или просто дети сознательно дезинформируются. А таким способом русского человека воспитать невозможно, поскольку для него должно быть обязательно что-то дорогое: традиции его семьи, родины и прочее. С этой точки зрения, и Л.Н. Толстой, и Ф.М. Достоевский, А.П. Чехов, Н.В. Гоголь и многие другие русские писатели всегда будут оставаться значимыми фигурами. Мы должны отдавать себе отчет в том, что наше поколение уйдет из жизни, а Толстого и Достоевского все равно будут читать. И обязательно будут люди, для которых мысли, заложенные в произведениях этих писателей, останутся значимыми, актуальными и дорогими. Поэтому, какими бы мотивами люди ни руководствовались, говоря о 100-летии кончины Толстого, этот разговор может получиться глубоким и серьезным.

Что же касается второго, то какими бы мотивами люди ни пользовались, чтобы в чем-то в очередной раз обвинить Церковь, для нее это значимый вызов. Церковь должна четко и внятно объяснять свою позицию и по этому вопросу, и по многим другим, в том числе и по отношению к культуре и к весьма важному отрезку истории России – всему XIX и началу XX века. Важность всего этого я могу показать на одном примере. Два года назад мне довелось участвовать в одной телепередаче на канале «Культура», посвященной личности Г. Распутина. Каково же было мое изумление, когда, придя на следующий день в Архив литературы и искусства (я там тогда работал), я услышал слова благодарности от тамошнего сотрудника за то, что я в передаче четко обозначил церковную позицию. Я был потрясен тем, что люди могут так на это реагировать.

– Насколько сильно сегодня, через 100 лет после смерти, искажен образ Толстого?

– Беда и проблема заключаются в том, что мало кто читал Толстого серьезно. Как правило, знакомство с ним ограничивается школьным изучением романа «Война и мир». Роман «Анна Каренина» в школе не изучают, а «Воскресение» и поздние религиозные трактаты писателя – очень тяжелые и бесталанные, с моей точки зрения, произведения, которые и не хочется читать, хотя многие толстоведы со мной в этом не согласны. На мой взгляд, дневник Толстого – самое значимое его творение, которое было бы полезно изучать, но он не доступен для чтения, потому что 90-томное полное собрание сочинений писателя издано очень маленьким тиражом специально для научных библиотек, и простому читателю подержать его в руках практически невозможно.

Итак, реально сейчас Толстого знают плохо, а с другой стороны, его религиозные произведения, написанные после так называемого «переворота» 1881 года, оставляют, повторю, очень тяжелый осадок. Я в глубине души вообще не верю, что это подлинный Толстой. То, что он издал для большого числа читателей, то, что сформулировано в жестких религиозных концепциях, в некоей религиозной проповеди, на мой взгляд, не отражает глубины и подлинности его переживаний. Для меня подлинным является его дневник, из которого видно, как он сомневался в своих выводах. Вот этим, главным образом, Толстой и ценен, потому что часто (но не всегда) дает образец вдумчивого и очень честного по отношению к себе поиска. А главная беда заключается в том, что в этом поиске он не нашел нужную дорогу – то, что отец Георгий Флоровский называет «церковно-исторической магистралью». Но такое в жизни бывает, и, к сожалению, случилось не только с Толстым.

– Если посмотреть на Толстого не как на «зеркало русской революции», а как на зеркало, в котором отражалась вся жизнь русского общества: культурная, церковная и т.д., то на какие болячки в первую очередь стоит обратить внимание?

– Толстой для русского общества был чрезвычайно важной фигурой. Могу привести очень много свидетельств этому, но остановлюсь на одном – словах Чехова. Он сказал приблизительно так: в наше время очень многие воздерживаются от постыдных поступков только потому, что жив Толстой. Вот какое значение и авторитет он имел для определенной части русского общества. Конечно, не нужно преувеличивать его роль и говорить, что он был учителем для всего русского общества, пророком русского народа, – это не так. Но для определенной части людей, которые потом пришли в Церковь, он, особенно в их юности и молодости, имел колоссальное значение. Тут можно сослаться на С.Н. Булгакова, ставшего впоследствии священником, или писателя Бориса Зайцева, которые свидетельствуют, что их молодость без Толстого, без его зачитанного до дыр собрания сочинений в двенадцати томах была бы иной. Почему? И здесь главное вовсе не в том, что Толстой был религиозным писателем, – собственно, с его религиозными трактатами не так просто было ознакомиться, потому что издавались они не в России. Правда, имел место уникальный феномен русской жизни, когда каждое новое произведение писателя, даже еще не изданное, переписывалось в большом количестве экземпляров и быстро распространялось. Главное в ином: Толстой срывал все маски, он, как говорили современники, был медведем, ломающим дуги. То есть старался показать, что современная ему политическая, социальная жизнь, современные искусство и наука есть в общем-то обман и самообман.

Но таким же обманом Толстой считал и религиозную жизнь. Но если дело касается веры, нужно помнить вот о чем. Человек не может просто взять уже готовые ответы на важные вопросы, не пропустив все это через свои сознание, сердце и душу. Когда этого пропускания через себя нет, это часто может привести к очень тяжелым результатам. Что и происходило, особенно в ситуации XIX века, которому был присущ «синодальный стиль благочестия» – особый вид государственной религиозности, когда внешне все выглядит благополучно: строится много церквей, открываются монастыри, а собственно сама религиозная жизнь довольно вялая, и многие вопросы веры зачастую остаются без ответа. И над этим Толстой тоже думал. Но его поиски завели в конечном счете в тупик, в рациональную ловушку, он отверг Церковь и стал очень примитивно критиковать ее учение.

– Толстой является очень яркой иллюстрацией духовных исканий интеллигенции. Более выразительную вряд ли найдешь не только в его время, но и в последующее. И в то же время это очень наглядный пример, чем подобное богоискательство может закончиться. На каких моментах его поисков следует заострить внимание, чтобы уберечь от таких же итогов современных людей, столь же рьяно «ищущих истину»?

– Здесь нужно учитывать объективные и субъективные моменты. Субъективный момент – это личность Толстого, которая сформировалась в определенную историческую эпоху. В немецком языке есть замечательное слово, которое сегодня практически невозможно найти ни в одном словаре – die Verortung. Его очень сложно перевести на русский язык; оно обозначает набор текстов, идей, которые формируют личность, – своего рода «духовную родину» человека. Для Толстого такой родиной была эпоха XVIII века, эпоха сентиментализма и религиозного позитивизма, выраженная во французском варианте через Ж.-Ж. Руссо. Это все определило толстовское восприятие христианства. Ведь Толстой был совершенно не восприимчив к христианской мистике. Отсюда его борьба с идеей Воскресения, с Евхаристией, с христианскими догматами и т.д. И это первый момент, на который я обратил бы внимание, когда речь заходит о воспитании наших детей. Сегодня наиболее актуальной задачей для нашего поколения, сравнительно недавно пришедшего в Церковь, является то, как оно передаст веру детям. Первое, что нужно им объяснить: в христианстве самым главным является мистическая сторона, Воскресение Христово. То, о чем говорит апостол Павел: если Христос не воскрес, наша вера тщетна. Без этого, да еще если мы сами в это не верим, мы ничему наших детей научить не сможем. А Толстой в это верить не мог в силу своего личностного склада. Это его трагедия, это мучило его всю жизнь.

Другой важный момент заключается в том, что наша современная церковная жизнь очень часто является проблемной: нам нечем увлечь молодежь, не хватает чего-то значимого, чем Церковь должна жить, потому что мы не хотим отказаться от того жизненного шлейфа, который мы часто несем в храм Божий. Здесь Толстой может сказать нашему поколению многое, потому что он был человеком совершенно безапелляционным. Он прямо пишет, что если ты христианин, то не должен пить, курить, совершать тяжелых грехов и пр. Он это понимал. Но он совершенно не понимал другого – что христианская жизнь не может ограничиваться только моральными заповедями. Если человек в этом замыкается, если он считает, что христианство – это набор нравственных правил, даже очень высоких, и ничего больше, его вера тщетна. А для Толстого главным был набор жизненных правил, и в этом тоже особенность его натуры. Если внимательно читать его дневник, то видно, как всю жизнь он задавал себе какие-то определенные правила: надо вставать рано, надо заниматься изучением иностранных языков и прочее. И вот на каком-то жизненном этапе он нашел для себя главное правило – Нагорную проповедь, которая и стала для него религиозным кредо. А это еще не все христианство. И, конечно, нужно отчетливо понимать, что, находясь в состоянии явно бесовской злобы, богохульной одержимости, он сказал (в романе «Воскресение», например, или в «Ответе Синоду») много такого, что православному человеку понять и простить очень сложно.

– Получается интересная ситуация: Толстой, ищущий Бога, занимался рассуждением о Боге, не будучи молитвенником, и зашел в тупик; но многие сегодняшние христиане-молитвенники, ограничивающие свою религиозную жизнь вычитыванием правил, тоже заходят в тупик.

– Я не уверен, что именно такая параллель будет правильной. Конечно, толстовский путь был тупиковым, и, к сожалению, путь многих современных христиан ведет в тупик. Мы на каждом шагу видим, что наша христианская жизнь не приносит каких-то значимых и видимых плодов. Да, для нас 20 или 30 лет назад произошло важное событие – мы пришли в Церковь, но почему-то наши дети часто вырастают хулиганами, плохо учатся и не имеют ни к чему интереса, не способны ни к чему. И для меня всегда оставался открытым вопрос: почему мы не можем передать своим детям свою веру? Почему то, что для нас важнейшее в жизни, для них часто таковым не является – вот главный вопрос нашей современной церковной жизни. Означает ли это, что потеряна преемственность? Или мы сами гасим то духовное пламя, которое когда-то горело в нашем сердце? Ведь если зажженное в твоем сердце пламя веры ты никому не можешь передать, это означает только тупик.

Мы все время должны помнить о молодежи. Мы все время должны спрашивать себя, как сделать так, чтобы наши дети полюбили Церковь, полюбили молитву, как научить их этому.

Вот этой особенностью сегодняшней церковной жизни – когда, вместо сосредоточения на внутренней духовной работе, отдаются каким-то внешним проявлениям своей веры –довольно успешно пользуются некоторые близкие к Церкви люди, которых, наверное, можно назвать неотолстовцами. Я должен сказать, что такой подход самому Толстому был чужд. Многих современных людей можно назвать неотолстовцами не потому, что они являются последователями писателя – многие из них никогда его сочинения не открывали, а потому, что их путь также является тупиковым, но по другой причине. На самом деле для личности Толстого были характерны две особенности: поиск в себе чего-то глубокого и подлинного, неприятие всего внешнего, мишурного и театрального – и в то же время какая-то одержимая невосприимчивость к церковной вере. Это хорошо видно по его произведениям. Вот в романе «Война и мир» Толстой смеется над театром, не желая принять серьезность этого действа. Выставленные крашеные декорации и толстые люди, поющие тонкими голосами на сцене и изображающие юношей, для него неправда. Наша современная жизнь любит воспроизводить эти декорации, когда выстраивается красивый задник и людей призывают к неким красивым идеям, которые на самом деле являются пустышками.

В Церкви плод может принести только то, что идет от сердца. А самое главное христианское свойство, которое может идти от сердца, – это смирение. Для христианина, как это ни парадоксально, нет ни права, ни возможности отстаивать какие-либо истины – политические, экономические или нравственные – с помощью зла. Главное оружие христианина – это смирение. В каком-то смысле Толстой это понимал, ведь не случайно возникает этот тезис о непротивлении злу силой. Все-таки он осознавал, что зло злом победить невозможно. Другое дело, что Толстой под этим понимает, ведь ему самому не хватало именно этого элементарного смирения. Ему возражали многие современники, в том числе Владимир Соловьев в своих «Трех разговорах». Но в целом христианские корни в этом учении о непротивлении присутствуют, их можно найти. Толстой осознавал, что нельзя мир перестроить по своему произволу насильственным путем, поскольку будет еще хуже.

– Сегодня можно наблюдать – и у нас в стране, и за рубежом – ярко выраженный интерес образованных людей к русской духовной культуре. А у входа в эту заветную область уже много времени двумя бессменными столпами стоят Толстой и Достоевский. Почему так?

– Да, действительно, с русской духовной культурой во всем мире люди знакомятся по произведениям Толстого и Достоевского. Почему только эти писатели? Это особенность русского XIX века. Мы часто говорим о том, что русская литература, русская культура пропитаны христианскими мотивами. Да, конечно, Н.С. Лесков тоже много написал о Церкви, правда, скорее, о ее традициях и священнослужителях. Были и другие писатели, которые размышляли на эту тему. Но глубокий смысл русской духовной культуры выражается, по преимуществу, в произведениях Толстого (до 1881 г.) и Достоевского. Причем важно, что в какой-то промежуток времени они жили вместе и творили вместе. Для меня принципиально важно, что это 70-е годы XIX века – особенное время, когда происходила переоценка ценностей с точки зрения религиозной и духовной. И хотя эти два человека никогда в жизни не встречались и не обменялись ни одним письмом, что тоже для нас довольно поразительно, тем не менее, они в определенном смысле всю жизнь вели диалог. Причем после смерти Достоевского в 1881 году религиозные трактаты Толстого представляли собой диалог с уже умершим писателем. Мы не можем с уверенностью сказать, почему Богу было угодно, чтобы для многих поколений интеллигентов русская религиозная идея нашла реализацию в этих двух людях. И очень важен здесь еще один момент: эти люди сопоставимы по своему литературному дару. Толстой, что видно хорошо по его записям и репликам, очень скептически относился к художественному дарованию Достоевского, но в то же время обращает внимание на себя такая деталь: он как бы все время помнит о его присутствии. Даже через 20 лет после его смерти. Эта фигура была для него значимой не случайно. Последний роман, который Толстой читал – незадолго до своей смерти, – это «Братья Карамазовы». В толстовском экземпляре романа, который до сих пор хранится в Ясной Поляне, на полях есть его примечательные пометки. Интересно, над каким местом романа размышлял Толстой: это был отрывок из писаний старца Зосимы о геенском огне. Толстой всю жизнь уверял своих читателей, что нет никакого ада, никакого геенского огня, но его самого незадолго до ухода из Ясной Поляны этот вопрос очень волновал! И для него самого в глубине сердца этот вопрос никогда не был решен окончательно.

– В Голливуде сняли фильм «Последнее воскресение» – о последнем периоде жизни Толстого. Чем же Толстой может быть интересен современным американцам? Ведь сопродюсер картины Андрей Кончаловский был удивлен смелости режиссера, обратившегося к этой теме.

– Эта сфера искусства мне лично плохо знакома. Но мне приходится смотреть с детьми фильмы, которые им могут быть интересны. Для меня было открытием узнать, что существуют очень неплохие американские фильмы, сделанные в последние десять лет, например «Императорский клуб» или «Игры разума». Фильмы заставляют задуматься о целом ряде вопросов. И я могу предполагать, что кто-то в США тоже задумался над вопросом: а что ожидает наших детей, в каком мире они будут жить? Современное общество напичкало их рекламой и порнографией, они с молодости часто причастны в той или иной степени разврату, их на каждом шагу соблазняют сигаретами и спиртным. Возникает закономерный вопрос: дальше что? Какие люди выйдут из этой «кухни»? Наверняка, кто-то на эту тему размышляет, потому что в тех же США в последнее время ведется активная борьба с курением, проповедуются семейные ценности и т.д. И я могу выдвинуть гипотезу, что с этой точки зрения фигура Толстого является привлекательной для американских зрителей, потому что это возможность простым языком сказать о ценностях, имеющих хоть какое-то отношение к христианству, сделать некий вклад в копилку воспитания подрастающего поколения. Однако, судя по тем диким и нахальным интервью, которые раздает в последнее время один из актеров, снявшихся в этом фильме, все это имеет мало отношения к русской действительности начала ХХ века и к самому Толстому. Часто эти интервью отдают какой-то невообразимой пошлостью, особенно когда актеры заявляют, что начали читать «Войну и мир», но не дочитали.

– В своих произведениях Толстой постоянно возвращается к вопросу религиозного мировоззрения, показывая, насколько для него важно отношение Церкви и христианского учения к человеку и его свободе. Сегодня Церковь очень активна. Какую степень свободы она дает современному человеку в его политических, интеллектуальных и религиозных исканиях?

– Что касается Толстого, то у него с самой идеей Церкви были большие проблемы, поскольку он не считал, что человеку нужна Церковь в его религиозных поисках. До конца 70-х годов XIX века у него еще были какие-то сомнения на этот счет, он «экспериментировал» с этой стороной своей жизни, сделал попытку стать членом Церкви, участвовал в богослужениях, исповедовался и причащался. Последний раз он причащался в апреле 1878 года. По своей гордыне и особому складу души он не мог принять в церковной жизни многих вещей. Ему совершенно была чужда идея Евхаристии, идея того, что Церковь есть тело Христово и мы становимся соучастниками жизни этого тела только в той степени, в какой мы причащаемся святых Христовых таин. Он на эту тему размышлял и пришел к очень печальным выводам. А затем, через 20 лет, он создает отвратительный, очень страшный пасквиль, пародию на литургическую жизнь в романе «Воскресение» – то, чего ему не могли простить даже очень близкие по духу люди. Для русских читателей это произведение, с одной стороны, было большой неожиданностью, а с другой – чудовищным кощунством. В 1899 году, можно сказать определенно, пародия на литургию в 39-й главе первой части романа «Воскресение» было самым страшным, что когда-либо русский человек написал о Церкви. Это была настоящая национальная трагедия.

Толстой совершенно определенно писал в своих трактатах о том, что Церковь является препятствием для современного человека в его развитии. Это очень печальное недоразумение, беда, но в конце XIX века так думали многие русские люди. И, собственно, Первая мировая война и последующий большевистский переворот были той мерой, которую послал Господь, чтобы люди хоть в какой-то степени пришли в себя. Между прочим, этот душевный переворот очень хорошо виден по такому интересному источнику, как дневник И.А. Бунина «Окаянные дни». Интересно, что изданный в 1918 году сборник «Из глубины», в который вошли работы выдающихся русских философов, в частности Н.А. Бердяева и С.Н. Булгакова, был «оперативной» реакцией на то, что произошло с Россией. Главный вопрос, который волнует авторов этого сборника: как вообще в русской жизни такое могло произойти? И русские философы находят ответ в том, что огромная доля вины лежит на Толстом, поскольку его кощунства против Церкви, развращающие молодежь, читали – и не возражали. Авторы сборника «Из глубины» отчетливо видели, что в России происходил «дьяволов водевиль» (удачное выражение героя Достоевского Ивана Карамазова). В том и заключается главный парадокс личности Толстого, что он по-своему был религиозным человеком в своих поисках и стремлении найти религиозную правду, его можно было бы даже считать богоискателем в истинном смысле этого слова, но его богоискательство окончилось катастрофой – личной и общественной, потому что все религиозные поиски должны заканчиваться церковной оградой. Этого Толстой не понял и сердцем своим не принял. Здесь для нас главный, трагический урок толстовства. Повторю: если религиозные поиски человека не приводят его к церковным вратам, то они всегда оканчиваются катастрофой. Как бы благочестивы, как бы содержательны и внешне интересны они ни были.

– А эти аргументы Толстого, что Церковь препятствует развитию человека во всех сферах его жизни, насколько сегодня могут быть использованы противниками Церкви?

– Они, конечно, и используются противниками Церкви. Возьмите выступления покойного академика В. Гинзбурга. Его главный аргумент: «Истинно и подлинно только то, что соотносится с человеческим разумом и что может быть проверено в эксперименте». Достижения физики – подлинны, все, что творит и доказывает наука, – правда, а религиозные поиски – это фантазия. И этот подход нашел последовательное отражение в знаменитом «Письме десяти академиков», которое горячо обсуждалось еще совсем недавно. Там этот подход сформулирован предельно ясно: никто из современных ученых не исповедует христианство, значит, все понятно. Но надо помнить, что академики ситуацию немножко подтасовали, потому что абсолютная неправда утверждать, что все современные ученые – агностики и атеисты. А самое главное, что в религиозной жизни приговор разума, интеллекта, ratio не может считаться окончательным. И вообще в жизни человека. Возьмем самый простой пример – дарвинизм. Сколько велось раньше и сейчас ведется всяких споров на этот счет! Креационисты, их противники; эволюция, ее противники… Но с точки зрения религиозной и духовной, ситуация, мне кажется, очень простая: никакая обезьяна не может написать «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» Это может написать существо, которое принципиально отличается от обезьяны. Поэтому даже если вся современная наука будет свидетельствовать, что обезьяна является нашим ближайшим предком и родственником, то такие аргументы, как искусство, красота, поиски человеческие, будут всегда гораздо убедительнее. К сожалению, Толстой и его современные последователи не поняли самого главного, что свою полноту, свое завершение все эти поиски находят только в церковной жизни. Церковь является сокровищницей всего самого прекрасного, доброго и подлинного, что есть в человеческой истории. А Толстой этого не принял, и в этом его беда.

– За последние 100 лет Россия очень сильно изменилась, причем не один раз. Возможен ли сегодня конфликт Церкви и личности такого масштаба, как Толстой?

– Я очень сомневаюсь, что сегодня есть люди такого масштаба. Слишком мы все обмельчали. С другой стороны, такой конфликт вряд ли возможен по другой простой причине: тот конфликт был актуален для современников Толстого, потому что безотносительно того, были они членами Церкви или нет, то, о чем писал Толстой, их в различной степени волновало. Сейчас ситуация совершенно другая – то, что называется постхристианской эпохой. Ее главная проблема в существовании на земле огромного числа людей, в том числе и в нашей стране, которые потеряли интерес к религиозной проблематике. Поэтому даже если такой человек и появится, для этих людей конфликт не будет актуален. Церковь должна будить человеческую совесть и делать для наших современников актуальными те вопросы, которые задавал Толстой: зачем я живу, зачем я присутствую в этом мире? Вот в чем главная задача современной миссии! Поучительно вспомнить жизнь праведного Иоанна Кронштадтского. Он хотел стать миссионером, но, оказавшись в Санкт-Петербурге, понял, что вовсе не обязательно ехать на Алтай или в Сибирь, потому что вокруг очень много людей, коим нужно нести слово Божие. То же самое и в нашей современной жизни. Поскольку наши современники, как правило, равнодушны к религиозным вопросам, то актуален не конфликт Церкви и Толстого, а призыв последнего, как этих людей разбудить. И здесь Церковь для себя кое-что полезное может найти в ранних произведениях и дневнике писателя.

– Вернемся к началу нашего разговора: к посылу, что 100-летие смерти Толстого – повод для противников Церкви в очередной раз ее пнуть. Что Церковь может сказать в упреждение?

– Как это ни парадоксально звучит, как это ни будет неожиданным для читателей, я думаю, что по-настоящему любовь к Толстому жила только в Церкви. Те, кто объявлял себя его единомышленниками, по-настоящему его не любили. И это видно из истории его жизни. Почему Толстой ушел из Ясной Поляны? Потому что понял, что вокруг него существует вакуум. Почему он пришел в Оптину пустынь? Потому что верил в то, что там его может встретить старец Иосиф. У Толстого был опыт общения с этим человеком; он понимал и предчувствовал, что у старца Иосифа он может найти отклик не только на свои вопросы и интеллектуальные искания, но и отклик на искания своего сердца. Толстой приходит в Оптину пустынь, не может переступить порог скита, но куда он направляется дальше?! Он едет к своей сестре в Шамордино, это тоже очень важно, к монахине Марии. Он очень четко за несколько дней до смерти понял, кто по-настоящему его любит. Он понял, что настоящим, истинным был его опыт общения со старцами, с которыми он встречался ранее, и по-настоящему дорог он своей сестре-монахине. И это отражение общей ситуации, что сочувствие к нему, как к человеку заблуждающемуся, в Церкви жило всегда. Вот один небольшой штрих к этому. Когда в 1979 году в США скончалась младшая дочь писателя Александра Львовна Толстая, которая была к тому времени глубоко церковным и верующим человеком, построившим храм на толстовской ферме, то отпевал ее предстоятель Русской Зарубежной Церкви митрополит Филарет (Вознесенский). В своем надгробном слове он сказал, что Церковь скорбит вместе с Александрой Львовной и членами семьи Толстого о том, что с ним случилось. Мне кажется, лучше не скажешь. Церковь скорбит после его смерти и скорбела при его жизни, ждала от него покаяния, но, к сожалению, не дождалась.