Затерянный мир Джона Соколова

Джон Соколов

В титрах своих дисков он значится как Джон Соколов. Так американскому слуху привычнее. Это имя стало его творческим псевдонимом, но по паспорту он – Иван Соколов. А родные и друзья зовут его просто – Ваня.

В 18 лет он – влюбленный в одноклассницу – написал свою первую композицию, и с тех пор перекладывает на музыку окружающий мир, жизнь и житие русских эмигрантов первой волны, после долгих скитаний нашедших пристанище на западном побережье Америки, в Калифорнии.

Если вслушаться, в его музыке звучат европейские, латиноамериканские, ближневосточные мотивы. Немного испанских, немного американского черного блюза, джаза. И это не удивительно. Он, гражданин многонациональной Америки, всегда любил свою страну. «Сердце у меня американское, а душа – русская», – не устает повторять Джон.

– Мой прадед с папиной стороны – Иван Иванович Сырнев, хирург, генерал, участник сражения на Шипке, георгиевский кавалер, – рассказывает Иван. – Прадед по материнской линии, полковник императорской армии Василий Иванович Шарий, воевал в Первую мировую, за что также получил Георгиевский крест.

Оба моих деда – по отцу и по матери – покинули Россию в 1920-м году, жили во Франции, Германии, Югославии, Марокко, и, наконец, в 1959-м году осели в Америке, в Лос-Анджелесе, где собралась колония русских беженцев. Мой отец, Алексей Михайлович Соколов, родился во французской Нормандии. Мама, Тамара Ивановна Шарий, родилась в Югославии. Встретились они в Марокко, в Касабланке. Отец 57 лет управлял хором Спасо-Преображенского собора в Лос-Анджелесе; мама работала в госпитале медсестрой.

В Преображенском храме большинство прихожан были из первой волны эмиграции. Это были люди, которые потеряли свои семьи, свою страну и свое имущество. 70 лет они хранили свою культуру, не ассимилировались до такой степени, как следующие волны эмиграции. Сейчас некоторые тоже держатся за родную культуру. Но таких становится все меньше, потому что молодые женятся и выходят замуж за американцев и растворяются в иной культуре.

А мы жили в Америке, но наше культурное окружение было старорусским. И мы держались за эту культуру. Когда я поступил в детский сад, учительница не могла понять, что написано на моей тетрадке. А написано там было: «Ваня Соколов». По-русски. Потому что я на тот момент не знал английского языка и написать John Sokoloff не мог. Мама считала, что важнее начать обучение с русского языка, потому что английский я все равно выучу в школе.

Русская школа в Лос-Анжелесе

А в течение года у нас была русская школа при соборе, занятия по русскому языку, русской истории, географии России, по Закону Божию. Мы регулярно ходили в церковь, соблюдали посты, соблюдали русские обычаи. На Пасху женщины пекли куличи и готовили сырную пасху. Мы участвовали в разных культурных организациях ‒ «Русские скауты», «Сокол» и других, ‒ занимались спортом. Раз в год справляли День непримиримости к коммунизму. Ходили на русские балы.

Мой дедушка носил в кармане горсточку русской земли

Я жил с людьми, которые лично знали Рахманинова, Станиславского, особенно любил пожилых и в детстве много общался в основном с бабушками и дедушками. Многие из них жили «на чемоданах», собирались вернуться в Россию, но, конечно же, это была утопия. А мой дедушка все время носил в кармане горсточку русской земли в пластмассовом мешочке.

Одно время я возил на Голливудское кладбище женщину: там был похоронен ее муж- моряк. Она рассказывала, как Рахманинов много лет назад приезжал к ней в Санта-Монику и репетировал у нее дома. Я много расспрашивал ее о нем. Такие рассказы на меня очень подействовали и повлияли на мою музыку, на мои стихи.

Наташа и Ваня Соколовы в русской школе

– Но время не стояло на месте, и когда-то ведь этот уникальный мир стал рушиться...

– Когда я был совсем молодым, то думал, что этот мир в русском Голливуде будет существовать вечно. Это был мир Стравинского, мир Рахманинова, который жил в Лос-Анджелесе и любил Россию. Вот здесь, недалеко от нас, на Элм-авеню, он жил – в доме, напротив которого и сегодня растут березы. Рахманинов был настроен антисоветски, но очень переживал за Россию. В 1929-м году вместе с другими знаменитостями он подписал письмо против советской власти – и на долгий срок его музыка была запрещена в СССР. Композитор 25 лет прожил в Америке, много выступал. Американская публика его очень любила. Сергей Васильевич несколько лет был прихожанином храма Пресвятой Богородицы в Лос-Анджелесе, где в 1943-м году его отпевали. Рахманинову я посвятил композицию «Терраса Коронадо» (Coronado Terrace).

Я написал эту вещь на улице Коронадо Террас, думая о Рахманинове (в тот день я смотрел фильм о нем на русском канале). Написал композицию и только потом спохватился, что место, где я писал эту музыку, находится на расстоянии меньше мили от церкви, куда он ходил и где его отпевали. Вздрогнул, когда сообразил!

Так вот. Мне казалось, что я смотрю через окно, вижу старую Россию, про которую я много слышал, но никогда не видел, и это окно... медленно закрывается. Большинство русских людей, меня окружавших, умерли, и того мира, о котором они мне рассказывали, больше нет. И тогда я написал композицию под названием – «Сквозь окно».

– И когда это окно полностью закрылось?

– В 1990-м году. У меня был друг, а его папа – Эль Мурза Мистулов – был нашим наставником. По национальности осетин, он олицетворял русскую культуру в Лос-Анджелесе: ставил спектакли, школьные концерты, в которых мы участвовали. Мой дедушка и Эль Мурза умерли в один год. И хотя жив был еще мой учитель музыки Вячеслав Леонидович Ордынский, родом из Днепропетровска, но в тот год я почувствовал, что окно закрылось.

– К каким местам в Лос-Анджелесе больше лежит ваше сердце?

– Когда вы живете в одном месте всю жизнь, это место становится частью вас. Я люблю Санта-Монику. Там у океана часто гулял Сергей Рахманинов. Есть рассказ, в котором его спрашивают, почему он так много ходит, ведь он бы мог в это время писать гениальные произведения. И Рахманинов ответил: «Если я не хожу, тогда мои пальцы не бегают». Человек не может сидеть дома и думать только о музыке, человек должен жить.

Люблю Голливуд, потому что здесь три церкви, и я вырос в этой среде. Люблю Сан-Франциско, Русскую речку, Калифорнию в целом.

– А из духовенства кого вспоминаете с особой теплотой?

– Архиепископа Сан-Францисского Антония (Медведева). У него была такая душа, такое смирение! Однажды меня попросили подвезти его домой с русского фестиваля. Я повернулся и спрашиваю: «Так где он?» А мне говорят: «Он, наверное, уже пешком пошел». Он действительно прошел уже полквартала, и мне пришлось его ловить. Такой был скромный человек.

Он приезжал в местечко Русская речка, где мы отдыхали. Помню, как мы его там, в храме, облачали. Мы были прислужниками: я прислуживал, прислуживал Боря Димитриев (нынешний архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский Кирилл). Боря прислуживал и у моего дедушки в Сан-Франциско – отца Михаила Соколова. А у Бориной бабушки было, как мне всегда казалось, самое лучшее имя и отчество в истории русского языка – Агриппина Димитриевна. Мой дедушка служил в храме Православной Церкви в Америке, а папа был регентом в соборе Русской Зарубежной Церкви. Папа никогда не делал границ между церковными юрисдикциями: с этими общаемся, а с этими – нет. Меня крестили дома. И на моих крестинах были и архиепископ Антоний (Синкевич), и протоиерей Димитрий Гизетти – настоятель храма Пресвятой Богородицы (ПЦА), родственник приснопамятного патриарха Алексия II.

Я и сам никогда не считал, что мы в зарубежье должны снисходительно или свысока относиться к людям в России. Мы не имеем морального права учить русских в отечестве – как жить. Мы можем говорить только о нашем опыте, делиться им, а опыт этот действительно уникальный. Но я не считаю, что мы чем-то лучше тех, кто все эти годы жил в Советском Союзе.

– Ваши родители в 1988-м году впервые решили поехать на историческую родину...

– ...И до 2011 года каждый второй год ездили в Россию и на Украину. Паломничали по храмам, монастырям, были даже на Енисее – в Иркутске, на Байкале, на Соловках, в Тобольске и других городах. Сам я с ними ни разу не ездил. Для меня Россия – это романтичный, нереализованный идеал. И это, конечно, недостижимо.

– А ведь поездка в Россию могла стать новым этапом в вашем творчестве, так?

– Конечно. Я всегда чувствовал, что душа моя – в России, ведь я вырос в русской православной общине. Мама укладывала нас с сестрой Наташей спать под русскую классическую музыку. Мы слушали песни Людмилы Зыкиной, хор Александрова, произведения Чайковского, Рахманинова. Каждое лето русская община выезжала на дачи в поселок Русская речка, что недалеко от Сан-Франциско. В 1950–70-х годах это было почти полностью русское село. Мы туда ездили 15 лет подряд. В том же районе есть город Севастополь. У нас там не было телевизоров, люди много читали по-русски, вечерами гуляли по главной дорожке. Вокруг была слышна только русская речь.

Мой первый диск так и называется – Vocation Beach («Берег, где мы отдыхали»). Это район Русской речки. Неслучайно на диске я записал мелодии, навеянные воспоминаниями о тех местах: «Калистога», «Славянка».

Кстати, композиция из этого дебютного CD легла в основу фильма, выпущенного правительством Москвы при участии режиссера Тофика Шефардеева в честь 850-летия столицы, копии которого были распространены среди мэров крупных городов мира.

– Такое сотрудничество на расстоянии. Вы как бы боковым зрением наблюдаете за тем, чем живет Россия, и своим творчеством откликаетесь на то, что там проиходит...

Мы, русские американцы, всегда чувствуем, что происходит в России: и горе, и радость

– Мы, русские американцы, всегда чувствуем, что происходит в России: чувствуем и горе, и радость. 3 сентября 2004 года я написал композицию «Беслан». Это одна из самых болезненных композиций в моем творчестве. А недавно, накануне столетия трагедии убиения Царской Семьи, написал «Вальс для Анастасии». Эта композиция вошла в мой последний диск. Сам я не монархист, но никогда не критикую тех, кто верит в возрождение монархии в России. Я вырос в Америке, привык к демократии, тем не менее всякий человек, в любой стране, вне зависимости от взглядов, ясно понимает, что убийство Царской Семьи – это зверский акт.

Пора честно признать – что случилось, кто за это ответственен, назвать имена разбойников, убийц. И только тогда страна очнется и пойдет вперед. Так же как на месте храма Христа Спасителя не смогли построить ничего иного, так и страну нельзя построить на лжи.

– Признайтесь, вас не оставляет мысль о поездке в Россию?

– Это было бы здорово! Мне ежедневно пишут люди из разных стран, и русские понимают мою музыку глубже, чем другие. Письма, которые я получаю из России, ‒ это очень глубокие письма. Некоторые даже пишут стихи на мою музыку.

– Сейчас если можно было бы устроить концерт в России, то где?

– В первую очередь в Санкт-Петербурге или во Владивостоке. В 2014-м году продюсеры уже нашли было деньги и пригласили нас выступить. Но «случилась» Украина. Потом упал рубль, и я уже не смог бы взять с собой в поездку моих музыкантов. А это профессионалы, которые сами представляют из себя ту эклектику, которая присутствует в моих композициях. У меня русский скрипач из Санкт-Петербурга, ныне артист Лос-Анджелесской филармонии Николай Курганов, на балалайке и акустической гитаре играет Александр Подрезов – из старой эмиграции, еще трое участников группы – американцы: Тони Мандрачиа (электрогитара), Денни Крой (бас-гитара) и Крейг Фандига (ударные инструменты). Неудивительно, что в разных странах мою музыку воспринимают как родную.

Я никогда не был в Тайланде, Австралии, Исландии, но я пишу музыку – и люди откликаются: сначала сердцем, потом – письмами, электронными сообщениями. Отзывы приходят из России, Америки, Польши, Болгарии, Румынии, Японии, Италии, Израиля, Бразилии, Аргентины, Южной Кореи. Люди пишут, что музыка задевает их душу, созвучна их культуре.

Казалось бы, непривычно использовать в одной композиции скрипку, балалайку и южно-американский инструмент конгос. Но я никогда не задаю себе вопрос: как должна звучать та или иная композиция. Я слышу музыку внутри, и композиции складываются сами по себе. Мне кажется, что если артист начинает спрашивать, как это должно быть, как звучать – это начало конца творческого человека.

С ансамблем Игоря Моисеева

– Какие страны вы хотели бы посетить, чтобы и опыт обогатить, и просто для души?

– Хотелось бы поехать в Южную Америку – на гору Мачу-Пикчу, проехать по Амазонке. Обязательно поехал бы в Россию, посетил бы русские церкви в Париже, конечно. В Париже венчалась моя сестра Наташа. Она специально поехала туда, чтобы обвенчаться в том храме, где когда-то венчались наши родители и где еще раньше служил наш дедушка – о. Михаил Соколов.

– Наташа ведь тоже пишет музыку?

– Прекрасно пишет! У меня в музыке более просматривается тема «старого» мира, а она сочиняет поп-музыку. Наша музыка дополняет друг друга. Наташа живет в Канаде, у нее своя музыкальная группа. Недавно она выпустила свой первый диск, который записала вместе с Будапештским симфоническим оркестром и получила от государства грант на второй диск.

Церковь у нас в семье всегда была на первом месте

У Наташи голос сопрано, она пела в церковном хоре в Преображенском соборе в Лос-Анджелесе и многое из церковной гармонии взяла в свое творчество. Церковь у нас в семье всегда была на первом месте.

Когда нам было года четыре, мы пели русские народные песни, в пять лет знали «Подмосковные вечера», «Темную ночь», «Бородино» – пели и русские, и советские песни.

В 1988-м году мы с дедушкой ходили на концерт Краснознаменного хора имени Александрова, когда он приезжал в Лос-Анджелес. Несмотря на все поп-концерты, на которых мне довелось быть в своей жизни, этот концерт остается самым запоминающимся в моей жизни.

– В четыре года вы написали свое первое стихотворение, с юности пишете музыку. Но поступили вы в университет и стали изучать управление и маркетинг...

– Решил получить стабильное образование. Учился бизнесу, но и во время учебы продолжал писать музыку. В университете я часто бегал из класса в музыкальный зал, где стоял рояль и где мы репетировали. Одну из композиций, которую я написал, будучи студентом, я назвал «П.О.М» (P.O.M.). Никто не знал, как расшифровывается эта аббревиатура. Кстати, именно эта композиция и была использована в юбилейном фильме о Москве.

– И что же обозначают эти буквы?

– В университете я сдавал экзамен по управлению производством, по-английски– Production Operation Management. Не любил этот курс. Очень не любил... И вот я сижу на экзамене и думаю: «Провалю...». После, в волнении, побежал в репетиционный зал и написал эту самую композицию. А пока бежал и играл, решил, что, если сдам, назову композицию по наименованию этого предмета. На следующий день узнал, что прошел. А вещь осталась!

– По окончании университета вы стали заниматься бизнесом, а не музыкой. Так?

– Шесть лет я работал менеджером по продаже напольных покрытий. И в то же время продолжал писать музыку. Всего на сегодня музыкальных композиций я сочинил более 400, а записал – около 100. Некоторые звучат в сопровождении моих стихов, «белых стихов», я бы сказал. Как, например, «Ее голос»(Her voice), или «Шары Матильи» (The Balloons Of Matilija). Вторая композиция – это сказка с религиозным подтекстом, в которой шар становится как бы человеком: он смотрит вниз и видит боль жизни, и, с другой стороны, доброту и радость жизни. Потом он цепляется за ветку и умирает. Начинается буря, становится темно – и мы не понимаем, где он, что с ним? Появляется радуга, и он – в этом далеком мире: молодой, свободный и живой.

– Вам было 27, когда вы серьезно задумались, хотите ли всю жизнь работать в бизнесе, вместо того чтобы заняться тем, к чему душа лежит.

– После продажи напольных покрытий я направился в телеиндустрию. А вообще, где я только ни работал: студентом работал в фаст-фуде, потом строил дома, продавал газеты по телефону, писал статьи в журналы про бизнес, работал ассистентом на телевидении в Голливуде, в том числе приносил кофе продюсерам. Это самая низшая должность: надо же мне было как-то войти в эту индустрию.

– Это не ранило?

– Конечно, ранило! Я пять лет работал в Голливуде простым ассистентом. Вынужден был подчиняться людям, которые часто хамили. Спустя пять лет я пробился и стал композитором популярного шоу в телекомпании CBS. В это время я познакомился с легендарным Игорем Моисеевым.

Каким бы сложным ни был мир, но для творческих людей в нем всегда есть выбор

Это было в 1991-м году. Как-то мне позвонили из штата Нью-Джерси и сказали, что в США находится ансамбль Моисеева. Я пошел к известной ведущей шоу – Кэрол Бёрнетт, у которой тогда работал, и спросил: «Хотите, чтобы моисеевцы у нас выступили?» Она не поверила, что я могу устроить эту встречу. Ансамбль приехал выступать в Голливуд, где я лично познакомился с Игорем Моисеевым, которому тогда было 93 года, переводил их с Кэрол беседу. Так мы подружились.

В Лос-Анжелесе

Более года я работал композитором на телевидении, но предпочел писать свою, а не заказную, музыку. Каким бы сложным ни был мир, но для творческих людей в нем всегда есть выбор. Был он и у меня, и я его сделал в пользу музыки.

Иван выпустил шесть музыкальных альбомов. За пределами Америки ролики с его композициями можно послушать на YouTube. Немало мелодий он посвятил России. Его мелодии уникальны, а Россия в его восприятии и переложении на музыку – это неведомая нам уже страна, которую мы потеряли.