Просвещение или образование?

В 1802 году учредили Министерство народного просвещения, в октябре 1917 года на смену ему был создан Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения) РСФСР, который после создания СССР был дополнен наркомпросами союзных республик, а в 1946 году сменен Министерством просвещения РСФСР и соответствующими министерствами союзных республик. В 1966 году было создано и по 1988 год существовало общее Министерство просвещения СССР. Однако уже с 1960 года вводится словно бы дополнительное Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР, зарождение которого знаменательно совпадает с началом «хрущевской оттепели» – либеральных западных веяний и ожесточенных атеистических гонений на Церковь. Началось постепенное поглощение «просвещения» «образованием»: в 1988 году Министерство просвещения СССР было упразднено в связи с учреждением Государственного комитета СССР по народному образованию, а 19 июля 1990 года Министерство просвещения РСФСР объединено с Министерством высшего и среднего специального образования РСФСР в одно Министерство образования РСФСР, которое при возникновении в 1991 году новой России превратилось в Министерство образования Российской Федерации (с 2004 года – Министерство образования и науки РФ).

Известна древняя истина: корабль плывет сообразно своему имени. Полная подмена «просвещения» «образованием», завершившаяся на уровне государственного управления в начале 1990-х годов, совпала с вовлечением отечественной педагогики в небывалые и опасные опыты над подрастающими поколениями. В чем же смысл и сокровенная направленность, казалось бы, незначительных перемен в министерских названиях?

Понятие просвещения в своем историческом становлении связано с духовным (в условиях России со времени Крещения – православным) мировосприятием. Христос в Евангелии от Иоанна назван Светом, просвещающим мир и души людей: «Бе Свет истинный, Иже просвещает всякаго человека, грядущаго в мир» (Ин. 1: 9); «вся Тем быша, и без Него ничто же бысть, еже бысть. В Том живот бе, и живот бе свет человеком. И свет во тме светится, и тма его не объят» (Ин. 1: 3–5). Жизнетворческое излучение Божиего света утверждается и в символе веры, где Бог-Сын по отношению к Богу-Отцу именуется «Светом от Света». Христос говорит: «Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете» (Ин. 12: 36); «Аз свет в мир приидох, да всяк веруяй в мя, во тме не пребудет» (Ин. 12: 46). Духовный Христов свет – свет божественной премудрости, разума, истины – просвещает свыше человеческую душу и тем самым питает, воспитывает, развивает в ней уже заданный Богом «образ» (см.: Быт. 1: 26–27) – уподобляет человека Богу.

С целью просвещения людей Христос и пришел в мир. Не случайно в Русской Православной Церкви «Просвещением» называется праздник Богоявления, или Крещения Господня. Крещение Христово открывает каждому человеку путь к просвещению истинной верой. На праздник Богоявления поется прокимен: «Господь просвещение мое»[1]. Кондак святого Богоявления гласит: «Явился еси днесь вселенней, и свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих Тя: “Пришел еси, и явился еси, Свет неприступный”»[2]. Крещение человека считается у нас просвещением его душевного образа, подобно тому как Крещение Самого Христа стало просвещением Его человеческой природы. Крещение человека сопровождается таинственным, благодатным преображением души (а не образованием ее заново или преобразованием); преображение – насыщение души благодатным светом, подобно тому как человеческий образ Христа просиял божественным светом во время Преображения на горе Фавор (см.: Мф. 17: 2). Преображение проясняет сущность души, а не изменяет ее.

Слова «свет» и «просвещение» многократно повторяются в воскресном всенощном бдении и в Божественной литургии по чину святителя Иоанна Златоуста. На великой вечерне по входе с кадилом поется «Свете тихий» – песнь, повествующая «о пришествии на землю в конце ветхозаветного времени Христа… В этом песнопении нашло выражение христианское учение о духовном свете, просвещающем человека, о Христе – источнике благодатного света (Ин. 1: 9)»[3]. Бог представляется «светом» в молитвах утренних, читаемых на утрени священником тихо перед царскими вратами по прочтении чтецом трех псалмов шестопсалмия: «Ты бо еси освящение и просвещение душ и телес наших, Христе Боже» (молитва 9)[4]; «возсияй в сердцах наших истинное солнце правды Твоея, просвети ум наш и чувства вся соблюди, да яко во дни благообразно ходяще путем заповедей Твоих, достигнем в жизнь вечную, яко у Тебе есть источник жизни, и в наслаждении быти сподобимся неприступнаго Твоего света» (молитва 12)[5]. После восьмой песни канона утрени, перед песнью Пресвятой Богородицы диакон возглашает: «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим»[6]. На литургии иерей молится перед чтением Евангелия: «Возсияй в сердцах наших, Человеколюбче Владыко, Твоего богоразумия нетленный свет… Ты бо еси просвещение душ и телес наших, Христе Боже»[7]. По причащении мирян хор поет: «Видехом Свет Истинный, прияхом Духа Небеснаго, обретохом веру истинную, Нераздельной Троице покланяемся: Та бо нас спасла есть»[8]. Затем в молитве заамвонной, читаемой иереем, Бог именуется «Отцом Светов»[9].

На литургии преждеосвященных даров, совершаемой в Великий пост по средам и пятницам, во время вечерни (соответствующей второй части полной литургии) «по вечернем входе, как по малом на полной литургии, бывает чтение Писания, и первая паремия («напутствие», чтение из Ветхозаветного Писания. – А.М.) заменяет чтение из книг апостольских, а другая – чтение Евангелия. После первой паремии отверзаются царские врата, и священнослужащий, обратясь к предстоящим, крестообразно благословляет их светом светильника и благоухающим кадилом, бывшими при уготовлении преждеосвященных даров и изображающими свойства истинной Премудрости, произнося: “Свет Христов просвещает всех!” Это действие… знаменательно изображает плоды слова Божия, отверзающего для нас путь к Богу, просвещающего и услаждающего нас… При свете светильника и курении фимиама – сих знаков жизни святой и блаженной – предстоящие повергаются на землю: ибо сей свет и фимиам истекают от святых страшных таин Тела и Крови Христовых и представляют Самого Христа»[10]. Литургия преждеосвященных даров, по крайней мере с XIV века, именуется на Руси «Просвещенной службой»[11].

Представлением о световой и одновременно словесной природе Христа, именуемого в Евангелии от Иоанна не только «Светом» (1: 9), но и «Словом» (1: 1), определяется самая суть веры в личного Бога, ибо словесное начало и образует личность Бога, а также личность человека, созданного по образу и подобию Божиему. Отсюда понятие о просвещении как духовно-молитвенном (даже в «безмолвии» и «молчании» словесно совершаемом) общении личной и вечной человеческой души с личным и вечным Богом. Внутренний молитвенный разговор души со Словом Божиим видится и самим молитвенником, и внешними наблюдателями в духовном свете, освещающем душу и излучающемся из нее вовне, по сказанному: «Вы есте свет мира… Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех» (Мф. 5: 14, 16). Душа при этом не растворяется в Боге, но сохраняет, питает и проясняет свою богозданную, вечную, неповторимую особенность, образ Божий в себе.

Христос именует Себя в Евангелии еще и «хлебом»: «Аз есмь хлеб животный» (Ин. 6: 35). Так вполне определяется учение о воспитывающем развитии вполне уже заданной во образе своем личности-души человека при восприятии богоданного слова, несущего свет и пищу благодатных знаний.

Так и мыслили наши просветители-учителя со времен Крещения Руси.

А что же «образование»? Неизбежно подчиняясь корневой силе русского языка, понятие «образование» предполагает создание образа человеческой личности с «чистой доски» («tabula rasa», по Д. Локку) или существенное преобразование прежнего образа – усилиями самих людей (во взаимодействии учителей и учеников). Такое понятие порождается рассудочным, бездуховно-материалистическим мировосприятием. Вместе с тем, «образовательный» подход присущ и древнему духовно-магическому стремлению к созданию гомункулуса в пробирке, к одушевлению рукотворного Голема, к полной переделке сознания посредством магии внушений и заклятий (с предварительным «соскабливанием» того, что было раньше). Эта магическая в основе установка педагогической мысли представляет человека богом, творящим самого себя, себе подобных, да и весь окружающий мир – по образу своему.

С эпохи Возрождения «образовательный» уклон в педагогике Запада бурно развивается, постепенно проникая в Россию. В конце концов такое проникновение привело к подмене русских педагогических понятий, хотя языковое самосознание нашего народа долго (вплоть до XVIII века) сопротивлялось развитию в слове «образование» педагогических, воспитательных смыслов. В течение нескольких веков, начиная с появления в XII веке, это слово не имело отношения к развитию человеческой личности, но означало творение, созидание, возникновение неких образов, преимущественно предметных, овеществленных[12]. Также и сходное по смыслу слово «назидати» (создавать), наблюдаемое с XIV века, означало созидание, построение чего-то овеществленного и не относящегося к образу человеческой души. В значении же воспитательного наставления это слово наблюдается лишь с 1666 года, причем означает направление, настроение, настройку личного развития в свете Христовой истины, но не построение образа души (производное отсюда существительное «назидание» отмечается лишь с 1692 года)[13]. Понятно, что развитию педагогического оттенка в значении слова «назидати» долгое время препятствовал именно строительный смысл, заключенный в корне.

С XVIII века в России начинается и до сих пор длится отчасти осознанная, а для большинства людей неприметная борьба понятий «просвещение» и «образование», которая отражается в истории русского языка и народного самосознания. Важным шагом к победе «образовательного» подхода стала вполне определившаяся в XIX веке склонность уравнивать эти понятия по значению, достоинству. Например, С.С. Уваров, назначенный в 1832 году товарищем министра народного просвещения, рассуждает о необходимости народного образования в отчете о проверке Московского университета (4 декабря 1832 года): «Но я твердо уповаю, что нам остаются средства сих ошибок (Запада. – А.М.) не повторять и, постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплою верой в истинно русские охранительные начала Православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества»[14].

Или, например, основанный в 1840 году журнал «Маяк» поставил целью обсуждение вопросов «современного просвещения и образованности», как указывалось в его полном названии. Направление журнала определено в написанном П.А. Корсаковым и С.О. Бурачком пояснении «Об издании “Маяка”» (1840). Казалось бы, свои усилия авторы, они же издатели, обращают к достижению верных православных целей: они стремятся стоять «на страже благого просвещения на святой Руси», «послаблять полезному и прямому по­правлению ума и сердца русского к ясному разумению, к сердечной любви и познанию веры отцев наших»[15]. В 1842 году в названии даже произошло уточняющее изменение: «Маяк, журнал современного просвещения, искусства и образованности в духе русской на­родности». Однако уже из вступительного пояснения видно, что правильные исконные понятия смешаны с привнесенными западными: «Хорошо, ежели то, что я принимаю за просвещение, точно просве­щает, а не мрачит. Хорошо, ежели то, что я называю образованностью, дей­ствительно из животного, каким я родился, преобразует меня в человека – в су­щество богоподобное, высокое, способное счастливить и быть счастливым. Но если все это наоборот?.. Вопрос о действительном просвещении и образованности становится вопросом высочайшей важности…»[16]. Оказывается, истинная «образованность» предполагает, что человек рождается неким «животным», и его необходимо «преобразовать» в человека: «Просим читателя придавать этому слову смысл не­сколько обширнее той образованности, под которою привыкли разуметь уменье кланяться, кушать суп ложкою, жаркое вилкою и приятно выполнять разные другие функции животного ручного, живущего стадами»[17]. Просвещение и образованность представляются равнодостойными сторонами единого педагогического действа: они «могут быть истинные и вздорные, су­щественные и поверхностные, полезные и вредные. Мы относим просвеще­ние к разуму, образованность к сердцу. Для разума необходим свет истины, для сердца – теплота любви»[18]. Что ж, такие мысли пришлись бы по сердцу и по разуму тем же иллюминатам, которые в те годы лишь отошли в тень, но не бежали с бранного поля русской культуры. Православная благонамеренность издателей «Маяка» несомненна, однако несомненно и воздействие западной просветительской и образовательной культуры на их мировоззрение.

Даже глубокий славянофил-философ И.В. Киреевский в особом исследовании «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (1852), указывая коренные различия просвещения на Западе и в России, не различает, тем не менее, понятия «просвещение» и «образование» и употребляет сами слова как равнозначные.

Эта неполезная путаница понятий длилась до конца XX века, пока «образование» не восторжествовало над «просвещением», чем ознаменовался очередной глубокий кризис русского самосознания.

Попытки некоторых российских православно мыслящих педагогов новейшего времени оправдать «образование», истолковав его как выявление, прояснение, развитие уже заложенного в человека образа Божиего – образа вечной и неповторимой души, противоречат деятельно-строительному смыслу самого слова «образование». Зачем образовывать то, что до нас (и для нас) образовано Самим Богом? При православном подходе уместнее говорить о «просвещении» уже созданной Богом человеческой души: о выявлении, осознании в ней божественного замысла и воспитании ее светом Христа, а не о созидании, построении, образовании ее. В ходе такого воспитания-просвещения развивается то, что в свитом виде уже вполне существует во всех своих коренных признаках, свойствах, и эти свойства надо только выявить, раскрыть.

С XVIII века в России противостояние исконного просвещения и новоявленного образования усугубилось борьбой за смысл самого просвещения.

В культурах разных народов с глубокой языческой древности существует иное, противоположное православному, но тоже духовное понятие о просвещении. Это магическое понятие, которое предполагает, что божественный свет безлик и бессловесен и что, излучая самого себя, он создает мироздание, постепенно угасая при удалении от центра. Человеческие души при этом оказываются безликими искорками божественного света, томящимися во тьме материи и невежества. Просвещение, с этой точки зрения, способствует высвобождению душ и воссоединению их с первоисточником света, правда, путем гибели, пресечения их частного существования.

Такой пантеистический подход к просвещению, или «просветлению», свойственен многим восточным учениям и культам, в частности йоге, буддизму, даосизму, магическим течениям в культуре европейского Просвещения, которое закономерно выросло из эпохи Возрождения, возрождавшей начала античной языческой и древнеиудейской каббалистической магии. Идеи магического просвещения привносились в культуру (искусство, науку, педагогику) усилиями разнообразных тайных и открытых союзов и обществ образованных людей (с XVIII века преимущественно масонов), устремление которых наиболее характерно, резко и влиятельно выразилось в деятельности тайного сообщества иллюминатов (то есть «просветленных», «просвещенных», «просветителей», «сияющих»).

Европейские просветители XVIII века понимали божественный свет преимущественно как свет Разума, подразумевая безликое божество вроде платоновского Ума. Разум человека воспринимался ими как божественное световое начало, которое, будучи вполне раскрытым, освобожденным от темных оков невежества, дарует просвещенному человеку свободу, смелость и безграничную силу. Иммануил Кант в особом рассуждении 1784 года «Ответ на вопрос: что есть Просвещение?» («Beantwortung der Frage: Was ist Aufklаеrung?») обобщил: «Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения»[19]. Магическую пантеистическую суть такого просветительского обожания человеческого разума (его обожения, обожествления) наиболее емко определил Ф. Шеллинг в мюнхенских лекциях «К истории новой философии» (1827): это «чисто субъективный рационализм», распространившийся «в годы, когда главной целью была всеобщая, то есть чисто субъективная, разумность, которая только и составляла сущность так называемого Просвещения»[20]. Просвещенный разум позволял и побуждал нарушать любые запреты, призывал к революциям во всех областях жизни, исходя из разумения самого человека.

Для оправдания и достижения конечных целей магического просвещения была развита либеральная система педагогики, сокровенная направленность которой приоткрывалась только посвященным. Просветительская магия упраздняет воспитание, поскольку само просвещение сводится не к развитию и прояснению заданной свыше человеческой личности в ее вечном своеобразии, а к упразднению личности (в конечно счете – и тела) путем постепенного или же стремительного, экстатического растворения во всебытии божественного света (на основе особых психотехник и нередко дополняющего их наркотического воздействия). Конечным итогом такого «просвещения» мыслилось духовное самообожение, на деле же – самоупразднение человека, осуществляемое через растворение, развеивание души в пантеистически понимаемом «божественном» всеединстве мира. Соответственно отбрасывается и ключевое начало воспитания – нравственность, которая, собственно, и призвана служить самосохранению людей во времени и в вечности. Магическая педагогика по сути подталкивает к самоубийству посредством передачи тайных «просветляющих» знаний о «божественной» природе человека.

Напротив, при православном подходе к просвещению воспитание оказывается первостепенно значимым, поскольку мыслится важнейшим средством сознательной и свободной подготовки каждой личности не только к временной, но и к вечной жизни. В истории православной Руси, а затем России сложилось и укоренилось в глубинах народного, языкового самосознания представление о нравственности как самом необходимом условии бытия человека, общества, народа. Нравственность – это выбор добра как начала сохранения и продления жизни при одновременном отвержении зла как начала смерти. Добро не может не нравиться духовно здоровому человеку, равно как и зло не может не отвращать его. Нравственный выбор (то есть выбор того, что должно нравиться, являясь добром) часто осложняется тем, что зло принимает обличье добра, кажется прельстительным, приятным. Наука нравственности учит распознавать добро и зло на основе опыта народных поколений и достигать состояния, в котором нравиться и свободно избираться может только добро.

Православное направление в русской педагогике исходит из того, что подлинные, добрые знания – это благодатный свет, просвещающий душу, проясняющий ее образ и вместе с тем несущий в себе образ источника света – Бога, а также образ человека-учителя, просветителя учеников. Однако в действительности учитель может быть как благим, правильно просвещающим учеников, так и злым, заводящим во тьму погибели. Знания всегда несут в себе определенный образ мира и образ человека в мире – человека обучающего, обучаемого и обучающегося. Отвлеченного знания просто нет. Если знание не заряжено, не определено каким-то мировоззрением с нравственно-воспитательными установками, оно превращается в незнание, в пустой набор мертвых слов, передающих бессвязные неудобоваримые сведения. Если мировоззрение, заложенное в знания, несет в себе скрытое или явное безнравственное, то есть злое, внушение, оно, опять же, мертвит знания и превращает их в ядовитую пищу, в средство разрушения личности.

Русское самосознание изначально ставило истинные благие знания и воспитывающее просвещение превыше всего в системе общественных ценностей. На этой духовной (по сути православной) основе постепенно развилась всемирно известная русская культура, русская государственность. Однако в Новое время культурное развитие совершалось в трудной борьбе. С XVIII века именно магическое в подоснове понятие «просвещения» пытались навязать России через образование и культуру в целом, причем навязать не только снизу, от сетевых ячеек тайных обществ, проникших в разные учреждения культуры, но временами и сверху – силою государства.

Когда в 1802 году высокопоставленные масоны-просветители из ближайшего окружения нового императора Александра I учредили Министерство народного просвещения, они меньше всего думали о восстановлении подзабытого со времен Петра I исконного смысла славяно-русского слова «просвещение». Напротив, будучи последовательными западниками, новоявленные преобразователи русской жизни, пришедшие к власти путем переворота и убийства законного царя, как могли, стремились закрепить и усилить занесенное в прошлом веке западное понятие «просвещения». В этой своей деятельности они опирались уже на целое поколение влиятельных людей: государственных деятелей, ученых, писателей, даже некоторых богословов, священнослужителей – получивших образование под воздействием масонских лож в Московском университете, Университетском благородном пансионе, Семинарии Н.И. Новикова.

Обучение в Царскосельском лицее, созданном в 1811 году по замыслу известного масона М.М. Сперанского, в подоснове своей определялось идеями о «просвещении» как раскрепощающем восстановлении «божественной» (а не богоданной) сущности человеческой души. Магические корни лицейского просвещения вскрыл Ф.В. Булгарин в обличительной записке «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного» (1826): «Почти все были или дети членов новиковской мартинической секты, или воспитанники ее членов, или товарищи и друзья и родственники сих воспитанников. Дух времени истребил мистику, но либерализм цвел во всей красе!»[21] – так автор определил духовное направление лицеистов, их преподавателей, воспитателей (мартинисты, упомянутые им, составляли влиятельное направление в русском масонстве и особенно последовательно занимались магическим просвещением на рубеже XVIII–XIX веков).

По образцу лицея создавались и другие учебные заведения, например Нежинская гимназия высших наук, в которой прошел обучение Н.В. Гоголь, подобно тому как в Царском Селе выучился А.С. Пушкин. Конечно, в этих училищах для избранных были и православные педагоги, способные увлекательно преподавать свои предметы, но не они определяли общую направленность образования.

Как бы то ни было, у народного языка и самосознания свои законы духовного развития, и эти законы мало подвержены суетным воздействиям отдельных лиц, пусть даже лица эти представляют часть образованной, власть имущей верхушки общества и воздействия их совершаются непрестанно в течение десятилетий и даже веков. Если на XVIII век приходится расцвет эпохи Просвещения в Западной Европе, то в это же время на славянских землях, включая и Россию, в противовес западному воздействию усиливается исконное славянское просвещение, которое еще называют славянским Возрождением[22].

Как вспоминал зимой 1848–1849 годов А.С. Стурдза, близкий Александру I в 1815–1821 годах и непосредственно участвовавший в перемене государственного управления в области просвещения, «император Александр I всю жизнь оплакивал недостатки своего воспитания… Ему надлежало 25 лет бороться с духами злобы, чтобы спасать от них свою душу и свое царство»[23]. В нужное время (на рубеже 1810–1820-х годов) нашлись влиятельные образованные люди, такие как архимандрит Фотий (Спасский), А.С. Шишков, поспособствовавшие духовно-православному просвещению царя. Выражая новые веяния в области народного просвещения, Стурдза написал «Наставление для руководства Ученого комитета, учрежденного при Главном правлении училищ» (утверждено 5 августа 1818 года), где наметил главную цель новой политики – достижение «согласия между верою, ведением и властью… между христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским»[24].

Лучшие русские писатели XIX века, прошедшие каждый в свое время искус западным по духу просвещением и образованием, воспротивились насилию над родным языком и народной верой, над обычаями отечественного просвещения. При этом они опирались на тысячелетний духовно-нравственный опыт Православия.

Так, в юности Пушкина очевидным следствием лицейского образования оказались опасные духовные блуждания, увенчанные вступлением в масонскую ложу в 1821 году. Той же причиной определяется и содержание многих его ранних произведений, например «Послания к цензору» (1822), где он прямо затрагивает вопросы народного просвещения и славит «дней Александровых прекрасное начало» по сути за то, что в «в те дни» много духовно чуждых Православию просветительских книг, «произвела печать»[25] (крайне веротерпимая цензура подчинялась тогда Министерству народного просвещения). Однако вскоре поэт вдохновенно восславил поворот российского общественного и государственного сознания от западного, магического понятия о просвещении к понятию русскому, народно-православному. Этот поворот отразился во «Втором послании к цензору» (1824), где воспевается А.С. Шишков, новоназначенный министр народного просвещения и глава цензурного ведомства, много сделавший для сокрушения «сугубого министерства» с его прозападной направленностью. «Сугубое», то есть сдвоенное, Министерство духовных дел и народного просвещения существовало в 1817–1824 годах под началом влиятельного масона князя А.Н. Голицына и отличалось попытками соединить, по сути – смешать, все вероисповедания как равно достойные на основе веротерпимости. Времена Голицына Пушкин теперь называет «мрачною годиной», а о новых временах Шишкова замечает: «И ярче уж горит светильник просвещенья…»[26].

Далее перемена во взглядах Пушкина отражается в рассуждении «О народном воспитании» (1826), представленном на рассмотрение Николая I. Пушкин указывает плоды «просвещения истинного» – «нравственность и умеренность»[27]. Ссылаясь на взгляды самого царя, он отличает подлинное, воспитывающее, отечественное просвещение от мнимого, разрушающего душу, западного: «Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего Отечества; воспитание или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла. “Не просвещению, – сказано в высочайшем манифесте от 13 июля 1826 года, – но праздности ума, более вредной, чем праздность телесных сил, недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель”. Скажем более: одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия»[28]. Отмечает Пушкин и вред пройденного им лицейского обучения: «Лет пятнадцать тому назад (в 1811 году, когда еще только был основан лицей. – А.М.)… воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. Десять лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания»[29] (то есть по прохождении полного цикла лицейского образования). Здесь Пушкин соглашается с мнением царя и передавшего это мнение А.Х. Бенкендорфа, который писал поэту 30 сентября 1826 года: «Его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества… Предмет сей должен представить вам тем обширнейший круг, что на опыте видели все пагубные последствия ложной системы воспитания»[30].

В том же 1826 году в стихотворении «Пророк» Пушкин образно представил просвещение человеческой души огнем божественного гласа во время сокровенного богообщения.

Находясь уже в круге этих представлений, поэт объясняет (по свидетельству М.П. Погодина) свой выход из масонской ложи тем, что «все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам»[31] (А. Вейсгаупт был главой баварских иллюминатов). Просвещенные ложным светом иллюминаты, как предводители западного магического просвещения, и были, по мнению Пушкина, источником «безумного разврата, престолов, алтарей и нравов супостата»[32] («Второе послание к цензору»).

С 1824 года поэт начал служить подлинно русской просветительской идеологии «Православия, самодержавия и народности», которая во второй половине 1820-х годов уже вполне сложилась в общественном сознании и была затем обоснована во вступлении к первой книжке нового «Журнала Министерства народного просвещения»[33].

Н.В. Гоголь в середине своей итоговой книги «Выбранные места из переписки с друзьями» (1843–1846) помещает главу-письмо «Просвещение». Само расположение главы, семнадцатой по порядку в книге из 33 частей (считая и «Предисловие»), подчеркивает сердцевинное значение просвещения для русского самосознания. Писатель свидетельствует о трудностях восстановления исконного смысла слова: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово “просвещение”. Даже и не задумались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей Церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружавшие, и знает, зачем произносит»[34].

Читатели, образованные в светском, западническом духе, оспаривали это утверждение Гоголя. Так, А.А. Григорьев в статье «Гоголь и его последняя книга» (1847) пишет: «В письме XVII непонятно в высшей степени и что Гоголь называет просвещением, и почему слово “просвещение” есть только у нас, когда немецкое слово “Aufklаеrung” значит решительно то же самое»[35]. Но Гоголь как раз ясно отличает древний православно-славянский смысл слова «просвещение» от значения, пришедшего с Запада. П.А. Вяземский, назначенный в 1855 году товарищем министра народного просвещения, вслед за Гоголем стремился восстановить исконное значение православного просвещения: «Чтоб каждому человеку по дарованным ему от Бога способностям дать средства знать, что Богом дано знать человеку» («Несколько слов о народном просвещении в настоящее время». 1855)[36]. В том же году, когда праздновался юбилей Московского университета, Вяземский обратился с посланием к ректору А.А. Альфонскому и опять указал на суть просвещения в России: «Нет иного просвещения, как то, которое основано на незыблемых и возвышенных началах чувства религиозного и чувства нравственного»; «вне этих условий… могут быть сведения, познания, ученость, но просвещения не будет»; «наш разумный и логический язык прекрасно выразил и обозначил словом “просвещение” истинные свойства науки и учения, которые должны умственно и духовно просвещать человека»[37].

Православные понятия о просвещении преобладали в государственном мышлении, культуре, педагогике России с 1824 года до конца царствования Николая I. Своеобразным обобщением векового русского противостояния магическому просвещению стало стихотворение Ф.И. Тютчева, обращенное в 1854 году к «слову русскому, родному» и дающее оценку Западу в начале Крымской (Восточной) войны:

«Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!»[38]

Именно так, как указано поэтом, была осознана в России сущность западного просвещения: это тьма, принимающая обличье света, и мерцание этого призрачного света губительно, его приход – духовное вторжение, которое завершается овеществленным военным насилием.

Однако со второй половины XIX века ясное, выстраданное понятие о православном народном просвещении стало постепенно угасать и в конце концов почти исчезло в октябре 1917 года, когда был учрежден Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения). При господстве материалистического просвещения в нашей стране вернулись к крайней разновидности западного понятия о свете человеческого разума, который в данном случае обожествлялся под прикрытием богоборческого атеизма и материализма (известны оккультные увлечения некоторых руководителей большевистской партии в эпоху революции). Впрочем, сохранялись, конечно, и остатки православного просветительского подхода, прежде всего, в самом русском языке, сохранившем свою церковнославянскую подоснову, а также и в душах верующих втайне людей: учителей, ученых-педагогов. Вопрос о мере соотношения православного и магического просвещения в советской педагогике еще совершенно не исследован.

Последовавшая на закате советской эпохи замена «просвещения» «образованием» стала делом закономерным и неизбежным, ведь пока слово «просвещение» оставалось в государственной речи, сохранялась и «угроза» возврата к его исконному русскому значению. В условиях наступающего глобализма потребны не народы, а пасомые общечеловеческие стада. Просвещают народ (при православном подходе) либо избранников, посвященных в духовные тайны (при магическом подходе), а человеческое стадо, толпу следует просто «образовывать» сообразно замыслам хозяев.

Теперь еще есть время оглянуться назад, вернуться к благодатному наследию отечественного просвещения. Именно в первой половине XIX века, по справедливости прозванной золотым веком русской культуры, мощно развернулась и велась по многим направлениям просветительская работа, которая заложила основы небывалого расцвета духовности и государственности России в течение всего столетия. В основе данной общенародной работы лежало церковно-православное представление о просвещении как крещении, явлении световой божественной сущности Христа людям. Понятие просвещения раскрывает глубинный смысл крещения: это не одноразовое и окончательное действо по спасению души, но, совершенное однажды как таинство, оно требует непрестанных усилий по своему поддержанию, подтверждению, укреплению. Крещеный может оступиться на жизненном пути и даже совсем отступить от света Христова, и тогда ему требуется особо усиленная просветительская поддержка. Тем более непрестанное бдение требуется в деле просвещения целого народа, составленного из многих отчасти разномыслящих лиц (хотя общая духовная основа у них сохраняется, пока существует сам народ). Именно такое духовное бдение осуществлялось усилиями многих русских деятелей культуры в золотом веке, и плоды данной работы отражались в богословских, художественных, научных творениях, запечатлеваясь тем самым надолго и укрепляя основание для дальнейшего народного просвещения. Этот драгоценный опыт не утратил своего значения и даже злободневности, и он может многому научить современную Россию.