Так получилось

Он навсегда останется для меня загадкой. Не только потому, что всякий человек загадка, но потому, что всей своей жизнью на вопрос «каким должен быть человек?» он ответил: «Всё не так просто, как кажется... совсем не так».

Я познакомился с ним лет семь назад. Он попросил денег, я, как водится, что-то дал, мы разговорились… Тогда еще он не производил впечатления «потерянного». Ну, обычный мужик, неудачник, жизнь потрепала… Мало ли таких? Он всё вспоминал, как счастливое, светлейшее что-то, свою жизнь в Куйбышево, с женой, в собственном доме. А там горы вокруг, леса… красота… благословенный край… С женой ходили осенью по горам, поднимались на плато, собирали фундук, кизил… поднявшись, лежали на траве лицом к небу… Это жило в нём как лучшее, как воспоминание о подлинной жизни.

Что там произошло на самом деле – никогда уже не узнаю, но, с его слов, жена пошла как-то на местный базарчик, и там её кто-то оскорбил, вернулась домой в слезах, Коля пошёл и отметелил обидчика. Так он попал в тюрьму на пять лет. А когда освободился, оказалось, что жена продала дом и уехала в неизвестном направлении. И он стал бомжом. Паспорт где-то потерял по пьяной лавочке…

Мы с ним подружились.

Он всё вспоминал, что до тюрьмы работал охранником – с правом ношения оружия, между прочим, что должно было свидетельствовать о степени внушаемой им надёжности… Вполне ответственный человек… Единственное, что меня напрягало в нём, – это то, что он всё время просил денег. И дело не в деньгах даже, а в том, что вот нормальный с виду, в силах ещё мужик – пусть даже без паспорта… но ведь в силах же – постоянно просит деньги. Как-то мне за него было обидно, как будто он именно сам себя не уважает и не видит, кто он на самом деле и каким может быть. Ну да ладно… Тогда я ещё не знал о его слабости и вот – дал ему однажды маленько деньжат, чтобы он решил наконец вопрос с паспортом…

Коля пропал… А когда появился через две недели, то пьяный, что называется, в дрезину сидел под моей дверью в подъезде на ступенях, плакал, жалея себя и прося прощения. И мне было его жалко, честно… по настоящему, без брезгливой снисходительности… по-человечески…

Потом он побрился, постригся, достал где-то новую рубаху и снова появился в нормальном, пристойном и бодром виде… И снова мы общались с ним после службы, шли по улице, разговаривая о вере, о музыке, о природе, мечтая как-нибудь вместе сходить в горы. И он оживал, обещал провести заветными тропами, показать изумительные места…

Но ничего не менялось в его жизни. Ни-че-го. Месяцы сливались в годы, а он всё так же оставался бомжом, и вот именно это было непонятно, странно… какая-то необъяснимая пробуксовка: день за днём, месяц за месяцем. Ну да, думал я, трудно, даже очень трудно одинокому, бездомному человеку в жизни, да ещё и без документов. Но ведь не может же быть, чтобы Господь не помог! Нужно только очень сильно захотеть и приложить хоть чуточку усердия и постоянства в добром деле. Наверняка можно выбить себе документы… найти работу, угол… По крайней мере, не голодать и не мёрзнуть зимой по подворотням. Это же мучительно, тяжело, невыносимо сверх всякой меры!.. Я не мог понять, никак не мог понять логику… И до сих пор не понял. Ну неужели легче страдать, мучиться от холода, голода, нищеты, унижения… чем пробиваться, пусть даже сквозь бурелом неудач, но с молитвой, с Божией помощью, к полноценной человеческой жизни?.. Не будем сейчас философствовать об относительности этого понятия – «человеческая жизнь»… о том, что и нищий бродяга может быть человеком, а состоятельный «господин» – скотиной… всё это так, но есть же какие-то среднестатистические рамки «нормальности», пусть даже внешней, в которой легче, если угодно – «удобнее», оставаться человеком… Потому что быть добрым, боголюбивым и честным, да еще и трезвым, в мороз, на улице, без еды и тёплой одежды… Оставаться в таких условиях человеком может только юродивый – в полном и высшем смысле этого слова. Но обычному, «среднему» человеку для сохранения своего человеческого облика – и внешнего, да и нравственного – нужны какие-то элементарные условия. Вот я и не могу понять: неужели легче переносить все ужасы бездомной жизни, чем приложить усилия и добиться жизни нормальной, как бы мы ни относились к этому слову?!

И вот – оказывается, что ответ не очевиден. Понимаете: не очевиден ответ – вот в чём главное моё открытие… И это главная загадка, которую поставил передо мной Коля. Оказывается, есть люди, для которых невыносимые мучения, и слёзы, и боль, и унижение… улица, грязь и нищета – всё это в конечном итоге предпочтительнее, чем наша «нормальная» жизнь. Понимаете, не вынужденно, а именно в глубине сердца предпочтительнее! Вот этого я никак не могу понять. И это осталось для меня тайной. Они будут замерзать, им будут ампутировать обмороженные пальцы, они будут плакать и жаловаться на судьбу, пить, наконец… но они не станут трудиться, чтобы хоть что-то изменить в своей судьбе, и не примут – именно сознательно не примут – вашу помощь. Я не деньги, конечно, имею в виду, а сам посыл к нормальной, полноценной, «человеческой» жизни… Они не захотят, не станут ничего менять в своей судьбе, даже если им представится такая возможность. Это, может быть, тема для диссертации, для изучения психологического феномена…

Я даже думаю, если найти кучу денег и вытащить такого человека из трясины, отмыть его, одеть и обуть, дать работу, найти умницу-жену, провести курс реабилитации и чего там угодно ещё, большая часть из них всё равно вернётся к прежнему состоянию и именно из-за того, что… вот не знаю я как это назвать! Как будто программа какая-то заложена в них по саморазрушению – и не обязательно духовному, нравственному, потому что если не многие, то некоторые из них и в Бога веруют, и в храм приходят на службу, и исповедуются и причащаются – но именно в житейском смысле этим людям свойственна какая-то непостижимая энтропия. Внутренняя глубинная потребность в страдании. И я уж и не знаю, как это объяснить!

Коля верил в Бога, твёрдо знал основы православной веры и часто задавал серьёзные вопросы о духовной жизни. Вообще он не был простофилей, многое понимал глубоко, правильно, старался сознательно жить по-христиански… и исповедовался он искренне, от души… И ещё меня привлекало в нём то, что он был, что называется, «добрым малым». Понимаете, он не озлобился из-за всех перипетий жизни. То есть он бывал резок в суждениях, гневался иногда, но это всегда был именно порыв, вспышка, но главным фоном было братолюбие и незлобие. Он был добрым человеком… да, хитрым иногда… лукавым по случаю… но всё равно добрым в своей основе, а это, я думаю, очень важно.

Как-то моя жена вышла из храма после вечерней службы и вдруг вспомнила, что дома нет хлеба. Коля, как обычно, околачивался у ворот. «Коляня, дай на хлебушек!» – пошутила жена. Коля выгреб из кармана все, что там было, и протянул жене…

Да, у него случались запои, и запои эти были страшные… когда он появлялся после них, то едва был похож на человека: страшный, опухший, чёрный, грязный, точно вывалялся в помоях… Но всё же запои у Коли случались относительно редко, примерно раз в полгода, а в остальное время…. Почему он в остальное время не предпринимал шагов, чтобы выбраться из своего бедственного положения? Особенно летом я постоянно говорил ему: «Коля, смотри: сейчас лето, тепло... Давай, шевелись, делай что-то… Документы, я не знаю… Иди в исполком, стучись, объясняй, проси, требуй… ты же человек… не могут, не должны тебя просто так вычеркнуть из жизни, только если ты сам этого не позволишь. Ну, не водить же мне тебя за ручку, как мальчика, в самом деле! Будут документы – ищи работу, сторожем каким-нибудь, чтобы к зиме у тебя был угол, крыша над головой и копейка на пропитание… много ли тебе надо? Ты же охранником работал… ладно, пусть судим был, но я верю, знаю, что Господь обязательно поможет, только ты делай что-то, стучись, проси, ищи…»

В конце декабря, когда недели две стояли жестокие морозы, его подобрали на улице и привезли в больницу. Пальцы на ногах пришлось отрезать, и стал Николай инвалидом. Но зато он месяца два прожил в тепле и в относительном уюте. Я приходил к нему иногда, приносил продукты, деньги давал, правда, уже не ему, а санитаркам… Через два месяца он позвонил и сказал: «Я на выходе с вещами, меня выгоняют». Я приехал, меня пригласили к заведующей отделением, и она объяснила, что выгоняют Колю за нарушение больничного режима, за пьянство, за брань в отношении медперсонала…

Заведующая говорила с болью: «Вы поймите, я его не могу оставить. Вы же видели: у нас таких большая палата, и мы никого не выгоняем просто так на улицу. Но если человек начинает баламутить, я не могу это оставить, ведь вся палата взбаламутится, вы же понимаете, здесь нельзя быть мягкой». Я согласился… Это был один из самых тяжёлых дней. Забрать Колю к себе я не мог: сам с женой и детьми снимал квартиру, да жена бы и не позволила мне забрать его домой. Я взял такси и стал возить его по промёрзшему, в бурой снежной каше городу от ЛТП до наркологического диспансера. Нигде его не хотели принимать. Я должен был в этот день служить вечернюю, и до службы оставалось совсем немного. Наконец я повёз его на окраину города в Центр учета и социальной защиты бездомных граждан. Поднялся наверх. Врача, санитара нет, за «смотрящего» – постоялец. Стал просить принять Колю, старшой наотрез отказывается, я требую, он отвечает грубо, мы с ним разговариваем на повышенных тонах – всё напрасно. Спускаюсь расстроенный с лестницы и вижу, как Коля на скамеечке хлещет из горла припрятанное пойло. Я не выдержал. Оставил его в фойе этого приёмника и уехал на службу, к которой едва поспел… Тяжело…

Много ещё было всего. Потом мы опять «мирились» с Колей… я его исповедовал, причащал в больничном отделении, где его приютили на несколько месяцев и где он заживлял свои культи.

В конце концов у Коли обнаружился рак челюсти… Он изумлялся, шаркающей стариковской походкой приходил в храм, всё так же просил копеечку, но это был уже не мужик, а вдрызг разбитый жизнью инвалид, старик-доходяга, хотя ему едва исполнилось пятьдесят. Я понимал, что он уходит, и у меня была одна мечта: поисповедовать его, причастить перед смертью и похоронить достойно, по-человечески. Я даже записал его данные – данные человека, которого вроде как и нет.

Но Коля так и ушёл из жизни загадкой, оставив меня в недоумении. Была зима, промозглая и сырая, с морозами по ночам и с неизбывной унылой слякотью днём. Я понимал уже, что Коля умирает, и мне хотелось, чтобы хотя бы эти последние его дни прошли в человеческих условиях. Добрые люди договорились с начальником областного онкологического диспансера, Колю согласились принять бесплатно в хоспис. Это была большая удача в его отчаянном положении. Он уже не мог пьянствовать, я дал ему деньги и сказал, глядя прямо в глаза: «Коля, завтра я тебя в восемь часов жду возле больницы. Всё, что тебе нужно, – это прийти, и ты будешь в тепле, в чистоте, под присмотром, сыт и одет. Только приди…»

На следующий день в условленное время я прождал полчаса. Коля не пришёл… И это в то время, как ему почти наверняка приходилось, больному, беспомощному, ночевать неизвестно где в промёрзшем городе.

Через несколько дней я его встретил.

Он уже совсем доходил, но реагировал адекватно. И всё же он не сумел, не смог объяснить, почему он не пришёл, только ответил медленно, едва ворочая языком: «Ну, так получилось…» – и отвёл глаза.

Я понимал только одно: он не пришёл, потому что не захотел. И опять я созвонился с людьми, и опять назначил на следующий день встречу с Колей. Назначил встречу, потому что никак нельзя было его просто взять и привести, а именно нужно было встретиться утром, когда начальник больницы ещё не занят и может отдать необходимые распоряжения.

И снова я прождал полчаса. И снова Коля не пришёл.

Больше я его не видел.

Скорее всего, вернее – даже очевидно, что он не пережил эту зиму, и мне грустно думать, что он лежал в каком-нибудь замызганном морге как безымянное тело несколько дней, а потом его в каком-нибудь пакете свалили в казённую яму с табличкой под номером – и всё. Грустно… И навсегда для меня останется тайной, почему он не захотел хотя бы умереть по-человечески. И, знаете, что я скажу… Я думаю, что ответ на этот вопрос совсем не такое простое дело. Совсем не простое… Не проще, чем объяснение, что такое человеческая душа…

У него был приёмный сын, которого он воспитывал с женой в самые светлые годы своей жизни, там – в Куйбышево. Мальчик оказался чистый, чуткий к вере, он ушёл на Кавказ и поселился в Ново-Афонском монастыре. Коля пасынка своего любил, вспоминал, радовался за него и всё мечтал повидаться… Не довелось. Но в самом этом стремлении к святости, к чистоте, несмотря на всю беспробудную грязь и ложь повседневной жизни, проглядывала вся Колина «Лазарева» душа. И как знать, может быть, за его страдания невыносимые, за смертную муку, за веру, которую он сохранил до конца, будет ещё этот «никчемный» человек ходатаем за нас, «мудрых и разумных», перед Богом? Как знать…