Святая ночь

Ощущение, как перед Рождеством или накануне Пасхи – не знаешь, куда себя деть до того момента, когда будет можно пойти на службу. Решив идти к Поясу Пресвятой Богородицы не раньше одиннадцати вечера, выхожу в девять – дольше ждать не хватает выдержки.

«Храбрые русские не боятся холода и снега, чтобы увидеть Пояс Пресвятой Богородицы, который находится в Москве», – с подобными заголовками в иностранной прессе выходят заметки о московских событиях. Фото: Максим Шипенков, EPA

Вернулась со всенощной. На телефоне – пропущенный звонок: Катя. Объявлено, что до двенадцати ночи в храм Христа Спасителя пускать не будут, но у Кати – характер спортивный. Она уже в очереди – где-то у Крымского моста. Говорит, по всем набережным от Фрунзенской до храма стоят автобусы, которые привезли паломников, и те норовят пролезть вперед. Что очередь каким-то загадочным образом движется, и они за полтора часа прошли 150 метров, а это – хороший результат. Возможно, но я все равно поеду завтра – мне хочется одной, а не с подружками. Прошу Катю позвонить мне с докладом – как выспится.

20 ноября, 15.00.

Звонит Катя и всех хвалит. «Все прекрасно организовано, – говорит, – просто прекрасно. Автобусы, оказывается, не с паломниками, а специально поставлены, чтобы люди в них грелись. Прямо зазывает охрана: “пойдите погрейтесь!” На каждом шагу – палатки с чаем и едой. Все вместе идут, и батюшки, и монашествующие, и миряне – все в одной очереди. Инвалидов и тех, что с детьми, пропускают вперед, – ОМОН или кто это, – прямо выискивают их и пропускают. Вообще власти наши – молодцы».

«Езжай только не до Кропоткинской, а до радиальной “Парка Культуры”, – напутствует она меня, – а то тебе придется крюк делать: вчера, когда мы подошли, очередь начиналась от Крымского моста. А вот Оля моя, которая на два часа позже приехала, та уже напротив Дома Художника встала».

Мне становится легче, – после Катиных отзывов уже не так пугает перспектива провести в очереди полночи. Я решаю ехать часам к 11 вечера.

Успокоенная, занимаюсь своими делами. Дела заканчиваются часам к восьми. Ощущение, как перед Рождеством или накануне Пасхи – не знаешь, куда себя деть до того момента, когда будет можно идти на службу. Открыть, что ли, facebook и новости? Посмотреть, что на набережных происходит?

21.00. В Facebook идет трагедия, и рыдает античный хор. Часть прогрессивной части московского православного коммьюнити обсуждает, «как все ужасно». Другая часть робко успокаивает. В глаза бросается коммент: «‎14 скорых на 60 тыщ человек...»

Не поняв, много это или мало, начинаю панически искать – что случилось-то?! Оказывается, ничего – просто какие-то цифры. Тут же – ссылка на «Известия». В заметке говорится, что изможденных паломников пускают погреться в некий близлежащий ресторан – намекают на «Ваниль». У меня начинает сосать под ложечкой. Ну уж, думаю, если до «Ванили» дело дошло, то там война, по всей видимости.

Дольше ждать выдержки не хватает, – собираюсь.

Мама тоже провожает меня как на войну. Спрашивает, взяла ли я термос. «Мама, – отвечаю, – ты не переживай! Там, я слышала, в "Ваниль" пускают, – если что, погреюсь!»

21.26. Почти у метро меня застает Катин звонок. «Вышла уже? Ну, с Богом», – из московской морозной темноты мелодично звучит она. На улицах пусто-пусто. Начитавшись FB, решаю ехать до Фрунзенской.

В метро тоже пусто – догуливает своё воскресная публика да в соседний вагон входит пожилая дама в платке и черной шубе: со спины узнаю в ней свою, но несколько смущает наличие большого пакета – куда она с пакетом-то? Оказывается, туда же – в пакете складной стульчик.

22.15. Я на Фрунзенской. Вечная «Медицинская книга» на Комсомольском, гитарист в переходе.

На 1-й Фрунзенской парковка забита, – машины облепили весь тротуар, – но это не храму: идет последний сеанс в «Горизонте». Спускаюсь к речке.

Сверкает огнями стеклянный мост, на другом берегу темнеет парк, висят в черном небе огромные яркие звезды.

Набережная пуста, только у светофора в желтом свете фонарей переминается с ноги на ногу «гаишник».

Вдоль реки выстроились в ряд, – нос в хвост, – автобусы, спят и дышат теплом, ждут паломников, но паломников почему-то нет, пусто, только я в полном одиночестве шагаю вдоль огороженного штакетниками парапета и удивляюсь, и влажный московский ветер летит мне в лицо с воды, идущей крупной рябью.

В автобусах спят водители, спит уставший за день ОМОН. Рядом дремлют палатки с едой – наверное, их свезли сюда со всей Москвы. От ресторана-поплавка по тротуару отъезжает белый джип, успеваю разглядеть за рулем блондинку, пока охранник ресторана отодвигает джипу штакетник.

Наконец у «Парка Культуры» вижу сбегающий к набережной торопливый ручеек – паломники, видать, приезжие, стекают группой в коридор между парапетом и штакетником и несутся передо мной. В арьергарде энергично ковыляет бабуська с палочкой и сопровождающие ее двое молодых людей.

«Ты глянь, как все сделано! Это ж прямо православная Русь», – слышу впереди. Это паломница комментирует другой бесчисленные автобусы и палатки.

В московском воздухе вдруг радостно проступает угольный запах печного дыма, – это полевые кухни. «Пирожки, чай! – кричит заскучавший от безделья мужичок у первой. – Давайте мы вам хоть с собой положим пирожочков!» Женщина с мальчиком лет десяти соглашаются на «с собой». Остальные стремглав движутся дальше.

22.46. На другой стороне вырастает Дом Художника и горемыка-Петр над Арт-Стрелкой. «Вот, его хотели даже снести», – рассказывает сыну приезжая мама. «А отец Зосима-то…» – долетает обрывок другого разговора, но я не успеваю дослушать: мне звонит моя собственная. «Мама, – говорю я ей, – это очень странно, но тут НЕТ никакой очереди! Я уже почти у храма».

22.50. И вот, наконец, очередь. Она поднимается от набережной к храму и за его оградой делает петлю: в храм пускают со стороны реки. «Мои» паломники, оказывается, из Гродно, – понимаю по разговору, – но есть и москвичи: вот, к примеру, этот седой дедушка в шляпе. Впереди виднеется еще один белоснежный – в черном пальто на подрясник.

Многие семьи – совсем с малышами. Охрана ходит вдоль куцей очереди и предлагает пройти вперед, но «мои» стесняются – говорят, «чего уж тут стоять-то осталось».

«Вот смотри, – говорит сзади женский голос, – это самый-самый главный храм страны!» «И самый красивый?» – уточняет девочка. «И самый красивый».

Сейчас-то уж точно. Потому что не успеваем мы зайти за ограду, как присутствие там, за белыми стенами, Пояса Богородицы делается ощутимым.

Что-то разлито в воздухе этой ясной, какой-то по рождественски морозной и звездной ночи. Она вдруг делается святой. Или сделалась уже раньше, а я только заметила?

«Богородице Дево, радуйся», – раздается негромкий женский голос где-то в толпе из упрямых нас, даже здесь обсуждающих прокативший мимо шикарный автомобиль и дамочку в шарфике, проскочившую за штакетник без очереди.

«Благодатная Марие, Господь с Тобою», – надтреснуто отзывается передо мной пуховый платочек таким «бабушкиным» голоском, что хочется немедля поцеловать ее в макушку.

«Благословенна Ты в женах», – поют слева, и курносая женщина с малоросским акцентом тоже подхватывает, и так и поют тихонечко, пока та, первая, не достает откуда-то распечатанный на принтере Акафист, буквы хорошо видны в свете фонарей и звезд, и мы успеваем закончить Акафист, и под самую прекрасную из всех русских молитв постоять на ступенях, и завершив ее, войти под своды.

21 ноября, 00.50.

Что было внутри, описывать не стану – у всех оно, думаю, было разное, – батюшки в синем… хор… волонтер поднимает вверх мобильный и, отсняв толпу, почему-то крестится…

Усталый афонский монах у ковчега. И теплое стекло.

P.S. В «Ваниль» погреться так и не сходила. Доехала домой на метро и пока шла по пустым морозным переулкам, глядя в крупные звезды, всё пелось внутри, и чувствовалась, что Она – правда сейчас в Москве. Прямо тут, рядом.