Исход еврейской молодежи

А.И. Солженицын в книге «Двести лет вместе» описывает изменения в условиях жизни во второй половине XIX, которые выталкивали молодые поколения из еврейской диаспоры. Надо сказать, что российская власть сознавала необходимость изменений жизненного уклада еврейской диаспоры: «Если при Николае I правительство ставило задачу – сперва реформировать еврейский внутренний быт, постепенно разряжая его через производительный труд и образование и так ведя к снятию административных ограничений; то при Александре II, напротив, правительство начало с быстрого снятия внешних стеснений и ограничений, не доискиваясь до возможных внутренних причин еврейской замкнутости и болезненности, надеясь, что тогда сами собой решатся и все остальные проблемы; начало «с намерением слияния сего народа с коренными жителями страны» как сказано было в высочайшем повелении 1856г».

В 1856 году был создан очередной – седьмой по счету на эту тему – «Комитет по устройству быта евреев». «В Комитете получили развитие доводы против равноправия: что рассматриваемый вопрос – не столько еврейский, сколько русский; что опрометчиво было бы открывать полное равноправие евреям прежде, чем будет поднят образовательный и культурный уровень населения русского, чья темная масса не сможет отстоять себя перед экономическим напором еврейской сплоченности; что евреи стремятся совсем не к слиянию с гражданами страны, а к получению всех гражданских прав при сохранении своей обособленности и спаянности, какой нет между русскими. Однако эти голоса не получили влияния. Ограничения с евреев снимались одно за другим» (А.И. Солженицын). После многих послаблений сохранявшаяся черта оседлости стала переживаться еврейской общиной наиболее болезненно.

Вместе с тем, об условиях жизни российских евреев говорит прирост еврейского населения в России. В 1864 году, не считая Польши, в России жило 1,5 миллиона евреев. С Польшей же в 1850 году – 2,3 миллиона, в 1880 году около четырех миллионов. К концу XIX века еврейское население в России за столетие выросло больше, чем в пять раз и составляло около 51% от мирового еврейства. Такой динамичный прирост, помимо всех сопутствующих обстоятельств, создавал многие проблемы для власти. «При таком экстра-росте российского еврейства – все настоятельнее сталкивались две национальные нужды. Нужда евреев (и свойство их динамичной трехтысячелетней жизни): как можно шире расселиться среди иноплеменников, чтобы как можно большему числу евреев было бы доступно заниматься торговлей, посредничеством и производством (затем – и иметь простор в культуре окружающего населения). – А нужда русских, в оценке правительства, была: удержать нерв своей хозяйственной (затем – и культурной) жизни, развивать ее самим» (А.И.Солженицын).

Отмена крепостного права и начало Александровских реформ неожиданно ухудшили материальное положение большинства еврейского населения. «Социальная перемена была в том, что переставал существовать многомиллионный, бесправный и лишенный подвижности класс крестьянства, отчего падало в сравнительном уровне значение личной свободы евреев. А экономическая – в том, что «освобожденный от зависимости крестьянин... стал меньше нуждаться в услугах еврея», то есть освободился от строгого запрета вести и весь сбыт своих продуктов, и покупку товаров – иначе, чем через назначенного посредника (в западных губерниях почти всегда еврей). И в том, что помещики, лишившись дарового крепостного труда, теперь, чтобы не разориться, «были вынуждены лично заняться своим хозяйством, в котором ранее видная роль принадлежала евреям как арендаторам и посредникам в многообразных торгово-промышленных делах» (Ю. Гессен). Отметим, что вводившийся в те годы поземельный кредит вытеснял еврея «как организатора финансовой основы помещичьего быта» (Ю. Гессен). Развитие потребительных и кредитных ассоциаций вело к «освобождению народа от тирании ростовщичества» (Оршанский)» (А.И. Солженицын).

Либеральные реформы раскрепощали жизненный уклад всех слоев населения, в том числе и евреев, но расширение возможностей самодеятельности для большинства русского населения создавали новые трудности для жизни евреев в России: «Интеллигентный современник передает нам в связи с этим тогдашние еврейские настроения. Хотя евреям открыт доступ к государственной службе и к свободным профессиям, хотя «расширены... промышленные права» евреев, и «больше средств к образованию»; и «чувствуется... в каждом... уголку» «сближение... между еврейским и христианским населением»; хотя остающиеся «ограничения... далеко не соблюдаются на практике с таким рвением», и «исполнители закона относятся теперь с гораздо большим уважением к еврейскому населению», – однако положение евреев в России «в настоящее время... в высшей степени печальное», евреи «не без основания сожалеют» о «добром старом времени», везде в черте оседлости слышатся» сожаления /евреев/ о прошедшем». Ибо при крепостном праве имело место «необыкновенное развитие посредничества», ленивый помещик без «еврея-торгаша и фактора» не мог сделать шага, и забитый крестьянин тоже не мог обойтись без него: только через него продавал урожай, у него брал и взаймы. «Промышленный класс» еврейский «извлекал прежде огромные выгоды из беспомощности, расточительности и непрактичности землевладельцев», а теперь помещик схватился все делать сам. Также и крестьянин стал «менее уступчив и боязлив», часто и сам достигает потовых торговцев, меньше пьет, и это «естественно отзывается вредно на торговле питьями, которой питается огромное число евреев» (Оршанский)» (А.И. Солженицын). Тем не менее, еврейское торгово-промышленное предпринимательство довольно быстро оправилось после отмены крепостного права и отмены винных откупов. Евреи развили аренду и покупку земель, выкуп и организацию промышленных предприятий. В 1872 году четверть сахарных заводов Юго-запада принадлежала евреям; подобная ситуация была в мукомольной, лесной и других фабричных производствах; в 1878 году евреи вели 60% хлебного экспорта.

Бурные социально-экономические изменения сказались и на культурной ориентации еврейских общин. С шестидесятых годов еврейская интеллигенция все больше ориентируется с немецкой на русскую культуру. Но нарождающаяся еврейско-русская интеллигенция встретилась с культурой русской интеллигенции, которая к этому времени была под полным влиянием европейского рационализма, позитивизма, атеизма. Еврейское просвещение 60-70-х годов было в основном ориентировано на ассимиляцию с русской культурой. Но «в условиях России ассимилироваться предстояло не с русским народом, которого еще слабо коснулась культура, и не с российским же правящим классом (по оппозиции, по неприятию) – а только с малочисленной же русской интеллигенцией, зато – вполне уже и секулярной, отринувшей и своего Бога. Так же рвали теперь с еврейской религиозностью и еврейские просветители» (А.И. Солженицын). С самого начала еврейская интеллигенция отрывается от еврейской народной массы, которую ассимиляция не затрагивала. С шестидесятых годов еврейская молодежь училась у русской интеллигенции «гойскому просвещению» – нигилизму, в семидесятых отдалась идеалам народничества. Потеряв прежние консервативные корни, еврейская молодежь не обретала никакой новой почвы, поэтому изначально была склонна к наиболее радикальным идеям. «Многие поспешливые молодые люди оторвались от своей почвы, но и не вросли в русскую, они остались вне наций и культур – тот самый материал, который так и нужен для интер-национализма» (А.И. Солженицын).

В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов возникает водораздел между космополитическим и национальным направлениями в российском еврействе. Этому способствовали и европейская атмосфера, в которой все больше накалялась национальная идея, и ухудшение отношения к евреям в русском обществе. Особенно роковую роль и в этом вопросе сыграло цареубийство. «Убийство царя-Освободителя – произвело полное сотрясение народного сознания, – на что и рассчитывали народовольцы, но что, с течением десятилетий, упускалось историками... Убийство 1 марта 1881 года вызвало всенародное смятение умов. Для простонародных, и особенно крестьянских, масс – как бы зашатались основы жизни. Опять же, как рассчитывали народовольцы, это не могло не отозваться каким-то взрывом. И – отозвалось. Но непредсказуемо: еврейскими погромами, в Новороссии и на Украине» (А.И. Солженицын). Масштабы и жестокость погромов с самого начала крайне преувеличивались. Сами погромы нередко провоцировались террористическими организациями: Александр III был уверен, что «в преступных беспорядках на юге России евреи служат только предлогом, это дело рук анархистов»; брат царя великий князь Владимир Александрович заявлял, что «беспорядки, как теперь обнаружено правительством, имеют своим источником не возбуждение исключительно против евреев, а стремления к произведению смут вообще»; генерал-губернатор Юго-Западного края докладывал, что «общее возбужденное состояние населения обязано пропагандистам». «И неудавшиеся погромы в Одессе и Екатеринославле, скорее всего, раздувались уже народниками. А движение погромщиков именно вдоль железных дорог и участие в погромах именно железнодорожных рабочих – позволяет предположить подстрекательство легкоподвижных агитаторов, особенно с этим возбуждающим слухом, что «скрывают приказ царя»: за убийство его отца бить именно евреев» (А.И. Солженицын). В Одессе погромы были организованы по преимуществу греками-купцами, у которых одесские евреи отбили торговлю, и никогда погромы (вопреки многочисленным обвинениям) не провоцировались властями. Погромы были осуждены даже «реакционными» «Московскими ведомостями», редактор которых М.Н. Катков, «всегда защищавший евреев, клеймил погромы как исходящие от «злокозненных интриганов», «которые умышленно затемняют народное сознание, заставляя решать еврейский вопрос не путем всестороннего изучения, а с помощью «поднятых кулаков»» (А.И. Солженицын). Тем не менее, «с рубежа 1881 года начался решительный отворот передового образованного еврейства от надежд на полное слияние со страной «Россия» и населением России... Хотя уже тогда выяснилась и не оспаривалась несомненная стихийность погромной волны и никак не была доказана причастность к ней властей, а напротив – революционных народников, однако не простили этих погромов именно русскому правительству – и уже никогда впредь. И хотя погромы происходили в основном от населения украинского – их не простили и навсегда связали с именем русским» (А.И. Солженицын).

Уже с начала реформ Александра II, ослаблявших ограничения для еврейской диаспоры, еврейские имена начинают встречаться среди революционеров, но именно с начала восьмидесятых годов резко возрос исход радикальной еврейской молодежи в русское революционное движение. «И тут возникла еще та тревожная для правительства связь, что вместе с умножением евреев среди студенчества – заметно умножалось и их участие в революционном движении» (А.И. Солженицын). С этого времени «радикальная революционность стала растущей стезей активности среди еврейской молодежи. Еврейское революционное движение стало качественно важной составляющей революционности общерусской. Количественное соотношение русских и еврейских революционеров в разные годы – впечатляет» (А.И. Солженицын). И «российские революционеры с годами все больше нуждались в еврейском соучастии, все больше понимали выгоду использовать евреев как зажигательную смесь в революции, использовать их двойной порыв: против стеснений национальных и стеснений экономических» (А.И. Солженицын).

Но все социальные, экономические причины еврейской революционности в России перевешиваются мотивацией идейной, глубинной духовной чуждостью российского еврейства русской православной цивилизации – русской религиозности, образу жизни, власти. У большинства еврейского общества «настроение было с конца XIX в. – постоянное раздражение против российского образа правления, – и в этом идеологическом Поле воспитывалась молодежь еще и до своего отпочкования от еврейства» (А.И. Солженицын). В результате с каждым десятилетием евреев в революционном движении становилось пропорционально все больше. Коммунист Лурье-Ларин свидетельствовал, что «В царских тюрьмах и ссылке евреи обычно составлял около четверти всех арестованных и сосланных». Марксистский историк М.Н. Покровский утверждал, что «евреи составляли от 1/4 до 1/3 организаторского слоя всех революционных партий». С.Ю. Витте указывал, что евреи, составляя 5% населения России, поставляют 50% революционеров.

Таким образом, когда 80-х годов XIX века разрушается уклад местечковых общин, из них начинается исход еврейской молодежи в революционное движение. «Освобожденное духовно с 80-х годов из черты оседлости силой европейского «просвещения», оказавшись на грани иудаистической и христианской культуры, еврейство, подобно русской интеллигенции Петровской эпохи, максимально беспочвенно, интернационально по сознанию и необычайно активно, под давлением тысячелетнего пресса. Для него русская революция есть дело всеобщего освобождения. Его ненависть к царской и православной России не смягчается никакими бытовыми традициями. Еврейство сразу же занимает в русской революции руководящее место. Идейно оно не вносит в нее ничего, хотя естественно тяготеет к интернационально-еврейскому марксизму... но на моральный облик русского революционера оно наложило резкий и темный отпечаток» (Г.П. Федотов).

Молодежь диаспоры отказывается от традиционной веры, уклада, но сохраняет агрессивное неприятие христианской цивилизации, в которой пришлось жить еврейству. Местечковая община, в какой бы стране она ни находилась, воспитывала отчуждение от гойской культуры, – иначе еврейство не сохранилось бы в течение тысячелетий ни кровно, ни духовно. Установка на отторжение окружающего мира возбуждала агрессивные инстинкты, которые у мягкого и не воинственного народа проявлялись скорее презрительным отчуждением и глухим сопротивлением, чем самоубийственной борьбой. Но нереализованная и ограничиваемая моральными нормами враждебность к христианству накапливалась и могла формировать в подсознании очаги ненависти и агрессии. С разложением уклада еврейской общины сдерживающие моральные скрепы отпадают. Не связанная с традициями своей второй родины, еврейская молодежь видит в них не только бесполезный и вредный для человечества хлам, но и основную причину всех исторических злоключений еврейства.

Виктор Чернов в “Записках социалиста революционера” (изданы в 1922 году) приводит высказывания своего друга еврея, они характеризуют типичное в этом смысле отношение еврейской интеллигенции к России: “Нет края, где бы ни презирали или не ненавидели евреев, нет края, где бы ни издевались над ними! Но там хоть в прок пошли человеческие жертвы, а у вас? Темнее и беспросветнее, чем когда-либо, – в России. Ваш народ – раб, он уже голодает и будет голодать, умирать будет, только простирая униженно руки за подаяниями, и будет благословлять тех насыщенных, которые обронят мимоходом крохи со своего стола в эти исхудалые руки. Ваша интеллигенция вспыхивает, как пучок сухой соломы, может быть и ярким светом, но через мгновение на этом месте нет уже ничего, кроме горсточки охладевшей золы! Наш народ вы гнали, но века гонений только сделали нас тверже, как вековая тяжесть земных пластов творит каменный уголь, – он горит не как солома, а ровным и сильным светом, он и светит и греет, – почему же вы горите как солома, а не как раскаленный каменный уголь? Ваша проклятая славянская равнина создала вас шатунами и ленивцами в одно и то же время, безалаберными, легко отходчивыми в гневе, непрочными в любви, вялыми в труде; вы добродушны, потому что вам лень быть злыми, вы широки, потому что сосредоточиться для вас – смерть, и вы еще горды собой, вы всех считаете слишком узкими и не доросшими до себя, вы, для которых недоросль – национальный тип! Ваша интеллигенция – недоросль, ваша культура – недоросль, ваша промышленность – недоросль, ваш государственный строй – недоросль, ваш народ – недоросль! Лучшие ваши люди умеют только говорить жалкие слова, как Чацкий, восхищающий вас Чацкий, который в жизни пасует и перед Молчалиным, и перед Фамусовым, и перед Скалозубом; и все вы его потомки, ухитряетесь только оказываться в вашей жизни “умными ненужностями” и “лишними людьми!”

Уходя изучать гойскую науку, еврейская молодежь оказывается в атмосфере революционной интеллигенции, идеалы которой соответствовали запросам недавно эмансипированных умов. «Эти элементы еврейского народа, утратившие культурное содержание старого еврейства, в то же время оставались чуждыми не только русской культуре, но и вообще какой бы то ни было культуре. Эта духовная пустота, скрывавшаяся под лишь поверхностно усвоенной европейской культурой, делала евреев, уже в силу своего преимущественного занятия торговлей и промышленностью склонных к материализму, крайне восприимчивыми к материалистическим политическим учениям... Столь свойственное евреям рационалистическое мышление... располагает их к усвоению доктрин вроде революционного марксизма» (И.О. Левин). Предельно беспочвенная и необычайно динамичная сила вливается в ряды русской интеллигенции и вскоре доминирует в ней. От столкновения трех “исходов” – дворянского, разночинского и еврейского – радикализация русской интеллигенции возрастает до предельной степени. Общеинтеллигентский индифферентизм вытесняется ненавистью ко всему почвенному: к национальной культуре, традиционной власти, Русской Церкви и Православию. В глазах новых людей русского еврейства национальная Россия – ее исторический уклад, религия, культура, государственная власть – является главным врагом евреев, а поскольку интернациональное еврейское сознание отождествляет себя с общечеловеческим, то Россия – враг цивилизации и человечества – вызывает презрение, ненависть и стремление ее разрушить. Не случайно начало еврейского притока в революционное движение совпадает с переходом от народнической тактики к политическим убийствам – террору против российской традиционной власти.

Нужно сказать, что еврейская религия воспитывала не только ненависть к гойской культуре, но и ненависть к Христу и христианству. Поэтому исход еврейской молодежи в революционное движение придал ему сильный антихристианский импульс. Если до того интеллигентский атеизм носил отвлеченно нигилистический характер, то с приходом еврейства атеистическое отторжение воспалилось до ненависти к христианству и до богоборчества. Русская интеллигенция ориентировалась на марксизм – наиболее интернациональную и радикально богоборческую идеологическую доктрину – в значительной мере под влиянием выходцев из черты оседлости. О чем свидетельствуют и сами еврейские авторы: «Русский марксизм в чистом его виде, списанный с немецкого, никогда не был русско-национальным движением, и революционно настроенной части русского еврейства, для которой воспринять социалистическое учение по немецким книжкам не составило никакого труда, естественно было принять значительное участие при пересадке этого иностранного фрукта на русскую почву» (В.С. Мандель). При этом в еврейском сознании не чужды были идеи религиозного осмысления миссии Карла Маркса: «Моисей за 1250 лет до Христа первый в истории провозгласил проповедь коммунистических манифестов в капиталистическом государстве... а в 1848 году вторично взошла вифлеемская звезда – и опять она взошла ад крышами Иудеи: Маркс» (Фриц Кан).

К концу XIX века в русской интеллигенции увеличивается приток других национальностей. В органичных условиях это обогащает культурный слой. Но в ситуации агрессивной дерусификации усиление инородных традиций способствовало разжиганию русофобии и разрушению традиционного общества. Если в подсознании русских мальчиков (Ф.М. Достоевский) еще действовали некоторые охранительные табу, то “мальчикам” нерусским в русской культуре и жизни уже ничего не было дорого.