«Россия должна сохранить для всего человечества Христову истину»

Профессору Виктору Николаевичу Тростникову – известному историку, философу, богослову – на днях исполнилось 85 лет. Свидетель многих сдвигов и переломов в истории нашего Отечества, он не только переживал их как человек, но и осмыслял как философ. Журналист Николай Бульчук записал размышления ученого, которыми он поделился в эти юбилейные дни.

Профессор Виктор Николаевич Тростников

– Мне очень лестно, что так много людей откликнулось на мой юбилей, вспомнили меня по моим книгам, по моим выступлениям. Поздравлений было очень много – и в прессе, и по телефону… И мне хотелось бы как-то отплатить людям за это внимание. А чем я могу отплатить? Своими выступлениями, своими книгами, которые я продолжаю писать, пока силы есть. А сегодня мне хотелось бы рассказать, как сказал Маяковский, «о времени и о себе».

Господь дал мне увидеть довольно значительный отрезок нашей истории, и в том мое преимущество, что я вижу этот отрезок уже как бы «извне», то есть отошел уже достаточно далеко. Знаете, когда находишься в лесу, не видишь леса, а только деревья. Когда же выйдешь из леса – видишь весь ландшафт, понимаешь смысл каждого его элемента.

Чем я занимался в молодости? Двумя вещами: размышлял и делал поступки. Причем в поступках своих я руководствовался в основном не размышлениями, а страстями. И те поступки, которые направлялись страстями, были безобразными. И это – моя боль, мой стыд и мое раскаяние.

Некоторые поступки направлялись размышлениями, впечатлениями. И потому какие-то из них были добрыми, хорошими и спасительными. На них я и возлагаю все свои надежды на Божию милость.

Не все поступки, направляемые моими размышлениями, были правильными, потому что сами размышления были ошибочными. Но постепенно они стали выстраиваться в систему.

В народе говорят: старики – мудрые. В этом есть правда, потому что на склоне лет видишь не деревья, а лес, то есть видишь смысл происшедшего, который не понимаешь, когда совершаешь поступки. Я думаю, что такие великие писатели-реалисты, как, например, Толстой, Мопассан, потому писали правдиво, что не списывали со своей жизни буквально, а обобщали, то есть передавали смысл.

Великому художнику дана способность абстрагироваться от деталей и видеть что-то общее. А на старости лет это дано уже каждому человеку, если «не вмешивается Альцгеймер». Я его избежал пока и могу, в благодарность за такое внимание ко мне, поделиться своими размышлениями о том отрезке русской истории, который мне Господь дал лично увидеть.

Вы скажете: но ведь обо всем этом уже много написано специалистами, история вся уже документирована очень хорошо, и даже не надо рыться в архивах – есть Интернет, в котором можно всё узнать (например об указах, декретах и т.п.). Ничего подобного! Возьмите, например, полемику вокруг преподавания истории: никто не знает, что нужно преподавать. Фантастическая ситуация! Всё документировано, всё известно, все тайны уже стали явными, и никто не знает, как преподавать историю!

Потому что история – это не совокупность событий. История нации есть ее внутренняя драма, ее внутренняя жизнь, ее искания, ее метания, ее падения и восстания… Всё это связано, конечно, с событиями, но очень опосредованно, очень косвенно.

Скажем, какие-то декреты Совнаркома и Ленина, а в последующем – Постановления Политбюро, обусловливались не только внутренним развитием нашей России, ее души, а многими привходящими обстоятельствами, вплоть до субъективных каких-то моментов.

При Хрущеве, как вы знаете, был так называемый «волюнтаризм». Но это не отражало, конечно, смысла нашего движения. Поэтому не надо увлекаться детализацией, не надо увлекаться подробностями; как говорил Чаадаев, «исторический материал для нас всегда полон», и надо просто искать смысл истории – смысл нашего внутреннего развития.

Конечно, сейчас, в наш век материализма, трудно переломить тенденцию писать историю по событиями. Потому что – материализм: материя первична, а дух вторичен. Но это ложная тенденция. Прекрасный исторический факультет МГУ дал много замечательных людей, мыслителей, но установка его идет все-таки от материализма, и ее надо как-то постепенно менять.

Вообще смысл истории русской лучше всего отражается не документами. Есть, правда, мемуары, хотя и это не очень надежный источник, потому что мемуарист всегда тенденциозен (он хочет себя и тех, кого любит, выставить хорошими, а плохими – тех, кого не любит), тут нет объективности. Поэтому историю лучше осмысливать по художественной литературе, по хорошей художественной литературе, например по поэзии своего времени. И вообще по искусству.

С тем отрезком истории, о котором я хотел бы говорить сегодня, лучше всего знакомиться по песням. Песни – это душа народа, они отражают истинное состояние духа.

Есть и еще один важный источник – кинофильмы. Впрочем, кинофильмы тесно связаны с песнями, неразрывно связаны. И это неслучайно, потому что, повторюсь, песни – это действительно душа народа.

И воспоминания тех, кто жил в то время. Вот, я жил в то время…

Я родился в 1928 году, в 1930-е годы я уже был абсолютно сознательным, восприимчивым, чутким существом, поэтому я помню дух эпохи, который в документах не отражен. Хочу этими воспоминаниями поделиться. Всё это действительно то, что было, это – правда, потому что я лично был очевидцем (самовидцем, как говорят) этой эпохи.

Я вошел в жизнь в тот исторический период, который еще называют «угаром НЭПа». Это было возвращением капитализма – вроде как сейчас, но с огромной разницей, потому что это было совсем другое возвращение капитализма. В каком смысле другое? Сейчас мы как бы вернулись к нему окончательно. А во время НЭПа, хотя и все признаки капитализма были налицо: активная предпринимательская деятельность, игорные дома, ТОРГСИНы, все эти развлечения богатых, вся эта «иностранщина» – всё это было, но народ знал, что всё это временно. Всё это воспринималось народом как передышка, после которой, набравшись сил, наш народ продолжит «героическое движение вперед». А героизм был еще у всех на памяти, потому что недавно закончилась гражданская война. Имена Щорса и Чапаева еще были на слуху, на памяти, этим многие продолжали жить, и когда повернули к этой «передышке», многие даже испытывали разочарование. Маяковский, например, даже затосковал. Он был «певец героизма», и, когда начался НЭП, он сник. По-моему, одна из причин его самоубийства и была в том, что кончился, по его мнению, героический период и народ впал в мещанство. А он всегда был борцом с мещанством. Помните его выражение «мурло мещанина»?

Вот именно это «мурло мещанина» я застал, войдя в мир, и в то же время я застал воспоминания о героическом недавнем прошлом и желание продолжить героизм. У нации это было! И действительно, вскоре НЭП закончился и начался очередной героический период нашей истории – индустриализация. Тут я должен отметить некую такую гениальность Сталина, потому что Сталин, оставаясь формально марксистом, внес в марксизм две поправки (казалось бы, почти что незаметные), которые на самом деле всё изменили.

Первое. Сталин сказал, что можно построить социализм в одной отдельно взятой стране. Это потрясающе, потому что до этого всё было нацелено на мировую революцию. Маркс прямо писал, что в одной стране это сделать немыслимо: революция должна быть мировой, только тогда капитализм может быть сокрушен. Ибо если революция победит в одной стране, то капиталистическое окружение не даст развиваться социализму в этой отдельно взятой стране.

Бухарин говорил, что «если Россию нужно будет сделать “растопкой для мирового пожара”, то мы должны на это пойти». И вдруг заявляется: нет, можно в одной отдельно взятой стране построить социализм, а значит, и его высшую фазу – коммунизм.

Второе. Сталин сказал, что при развитии социализма классовая борьба обостряется. Это тоже необыкновенная вещь для марксизма, потому что Маркс говорил, что вообще отмирает государство при развитии социализма, то есть внутреннее согласие возникает. Нет, – сказал Сталин, – обостряется!

И смотрите, из этих двух поправок вытекает конкретное изменение внутренней политики.

Если мы будем строить в отдельно взятой стране коммунизм, то мы должны предусмотреть его защиту от капиталистического окружения, которое, конечно, будет всячески препятствовать этому построению. Значит, нам надо повышать обороноспособность, а это – индустриализация! Вот вам, пожалуйста, обоснование индустриализации.

Если классовая борьба обостряется (то есть внутри возникают враги социализма), значит, надо этих врагов репрессировать. Надо выстраивать жесткую карательную систему и жесткую вертикаль власти. Это ключ к построению сильного государства, то, что называется тоталитаризмом.

Вот эти две теоретические коррективы, которые внес Сталин в марксизм, повернули всю нашу стратегическую линию. Началась индустриализация и выстраивание крепкого государства – государственность. Всё это я застал уже в следующий период моего духовного развития. И я свидетельствую, что индустриализация была подвигом нашего народа и что в это время царил энтузиазм. Я знаю это по своей семье. Члены моей семьи вовсе не были какими-то там потомственными коммунистами, старыми большевиками, они были очень скептически настроенными людьми. Но энтузиазм охватил очень широкие слои. И мой дядя добровольно поехал строить Магнитку, не жалел об этом и гордился этим. И были «пятитысячники» и «двадцатитысячники», ехали на Дальний Восток осваивать земли, и всё это сопровождалось замечательными песнями Дунаевского. Был даже «Марш энтузиастов», а я помню еще слова песни: «Молодые капитаны поведут наш караван»… Была не сама по себе романтика дальних путешествий, а романтика именно освоения пространства одной шестой суши, данной нам от Бога, ради построения на этой одной шестой суши светлого будущего. Осваивались месторождения, были построены металлургические комбинаты в Череповце, в Новокузнецке, был создан автопром, появились совершенно потрясающие, непревзойденные авиаконструкторы, идеи которых мы «доедаем» до сих пор! Как известно, и танк самый лучший в мире был создан Кошкиным…

Это была героическая эпоха, и это требовало от народа огромного напряжения. Материально жили плохо, но народ был счастлив. Я свидетельствую об этом, что бы ни писали молодые историки, которые не знают и не нюхали аромата этого, не дышали этой атмосферой! Народ был полон энергии!

Знаете, сейчас я смотрю на молодежь – это сонные мухи… А в 1930-е годы, в период индустриализации, когда была битва за ресурсы, за сталь, за промышленность, – в это время жизнь била ключом!

И это отражено в песнях народа, потому что невозможно песням быть фальшивыми. Песня, если она прививается, отражает душу народа. Фальшивую песню можно сочинить, но ее петь никто не будет. А «Марш энтузиастов» пела вся страна, и это действительно был подвиг народа! И народ вновь обрел себя в этом героическом подвиге индустриализации.

А в конце 1930-х Сталин понял, что надо дать народу передышку, потому что народ оказался на грани возможностей своих сил. И повернули к такому расслаблению некоторому: я это застал, когда мне было лет десять, наверное, двенадцать… Это была эпоха, ознаменованная (если говорить о музыкальном отражении, песенном) мелодией танго «Утомленное солнце…» Это уже не про героизм, тут уже о личной жизни. Некая отдушина снова, как при НЭПе. И, конечно, неизбежно сползлось в некое мещанство. Но жизнь продолжала бить ключом, и героический настрой народа не проходил. Все-таки народ не «омещанился», как «омещанились» западноевропейцы. В этой передышке русский народ остался героическим народом. И знаете, в чем это сказалось (я говорю это как свидетель той атмосферы, того духа)? Если говорить о песне – это «Если завтра война…» Когда я был мальчишкой, то все мальчишки вокруг меня мечтали быть на войне… Мечтали о войне, как это ни странно! Это потом диким показалось, когда мы хлебнули войны по-настоящему, но тогда это было естественным. Все готовы были идти добровольцами, с кем-то сражаться (даже не конкретно с немцами, хотя в то время Гитлер уже подавал некоторые такие «сигналы» о том, что может быть война с ним). Нет, представлялся какой-то такой абстрактный «буржуин», который придет отнять у нас нашу социалистическую Родину, и мы, как один человек, встанем на ее защиту. То есть дух героизма не воплощался в каких-то конкретных делах, как во время индустриализации, но он жил в народе – безусловно, жил. И когда действительно началась война, этот дух воплотился в подвиге – в военном подвиге нашего народа. Судьба нас снова призвала к героизму!

Это просто наша судьба – время от времени быть героями: проявлять героизм, отдавать жизни, положить силы свои на алтарь Отечества или чего-то еще (не важно даже чего). Сам дух самопожертвования, самоотдачи, героизма…

И вот – война… Ну что тут говорить?! Таких песен никогда не было раньше и никогда больше не будет! Это потрясающе! Военные песни – это душа великого народа, которая выражается, с одной стороны, в непоколебимой стойкости, вере в победу, а с другой – в ностальгии по мирному времени, к которому так хочется вернуться. Я помню, как вышел на экраны фильм «Два бойца» в 1943 году (уже некоторый перелом войны наметился в нашу пользу). И там были две абсолютно гениальные песни. «Темная ночь» выражает фронтовой героизм человека, защищающего свою Родину, свою семью, свою жену, своего ребенка, который где-то далеко от него… И человек не жалуется на эту судьбу, он до конца выстоит и обязательно победит. А вторая песня из этого фильма, того же гениального Никиты Богословского, – это «Шаланды, полные кефали». Песня, я помню, произвела фурор необыкновенный! Ее пела вся Россия, слова списывали друг у друга – и ни одна песня, написанная позже (ну, а в последнее время вообще нет песен, которые поют все; есть песни, которые слушают, а тогда были песни, которые пели) не может с ней сравниться. Так вот, эта песня стала потрясением.

Вы представьте: в тылу – голод, в тылу – напряженная работа ради победы, ради фронта, на фронте – смерть бродит («до смерти четыре шага», «пули свистят по степи»). И вдруг певец поет о довоенной Одессе, когда Костя-моряк приводил шаланды, полные кефали. Его встречали биндюжники, которые выходили разгружать эти шаланды. Прекрасный их роман с рыбачкой Соней, на фоне цветения каштанов… То есть пахнуло такой ностальгией по мирному времени, по России, по настоящей жизни – семейной, общественной!.. Знаете, это не то что вызвало отчаяние (как было всё тогда хорошо, и как сейчас плохо), а необыкновенную волю и твердую убежденность в том, что мы всё это снова добудем в этой войне, мы вернем всё это!

Военный героизм трудно описать словами, потому что он будничный. Я считаю, что мы немцев «перетерпели». Просто сравнивалось, у кого больше терпения, ведь немцы тоже страдали от войны: у них были и продовольственные трудности, и на фронте они мерзли, и партизаны их терзали… Плохо было всем солдатам… Но наши солдаты оказались терпеливее, выносливее. К концу 1943 года было уже видно, что немцы не вынесли этой тяжести войны.

Вспомним, как брали окруженную группу армий Паулюса – ведь они уже потеряли человеческий образ, полностью уже деградировали от морозов, от постоянного страха смерти, от ударов авиационных, артиллерийских… Они потеряли человеческий облик. А наши – не потеряли человеческого облика, до конца выстояли!

Это уже бесспорный героизм! И если кто об этом героизме – и в том числе о том, о котором я сказал выше, – будет говорить, что он был «по приказу Сталина», «по приказу свыше», – это всё глупости! Это был действительно героизм, идущий изнутри. И гражданская война, и индустриализация, и Великая Отечественная война – это были подвиги героического народа. И мы победили… И подвиг восстановления народного хозяйства после войны тоже был героизмом. После войны всё было очень трудно, всё было разрушено, всё надо было налаживать – и всё постепенно начало подниматься: и наука, и культура, и промышленность… У страны была и атомная энергетика, и атомная бомба, и космос был «заложен» в это время… Академия Наук в то время действительно была могучим творческим генератором. Поэтому то, что сейчас говорят о реформе Академии, – не на пустом месте разговор, потому что сейчас Академия не выполняет ту функцию, она не является мотором, двигающим индустрию, двигающим технологию, расслабилась она, конечно… И что-то надо делать. Я не могу высказаться конкретнее, потому что не занимался этим вопросом, но что-то надо делать.

А тогда была великая наука – и математика, и физика, и прикладные науки… И снова был подвиг восстановления, возрождения народного хозяйства – вплоть до Хрущева.

Хрущев, этот недоучившийся рабфаковец, вдруг снова решил «вернуться к идеям Ленина» о мировой революции. Когда Сталин выдвинул эти два пункта, которые вели к индустриализации и к государственности, он начал поощрять всячески (и через культуру, и через искусство) советский патриотизм. Собственно говоря, он строил империю, а империя невозможна без патриотизма. Но постепенно сам собой, уже независимо от Сталина (но Сталин это понял и не препятствовал этому) советский патриотизм стал переходить в патриотизм русский, национальный. И Сталин не только не возражал против этого, но даже и содействовал. Первым явно националистическим, патриотическим фильмом (в русском, а не в советском смысле) стал «Александр Невский», который был заказан Сталиным лучшему режиссеру Советского Союза С. Эйзенштейну. И Сталин в процессе создания фильма смотрел материал и делал много замечаний, по сути он был соавтором Эйзенштейна. Потом много было еще патриотических фильмов о нашей великой истории – об Ушакове, Суворове, Кутузове и т.д. А когда началась война, Сталин обратился к народу с речью, которая начиналась словами «братья и сестры», сказал «да осенят вас знамена…», перечислив всех «классовых врагов» (всех князей). Ведь кроме Козьмы Минина там были упомянуты все князья (но Минин тоже получил жалованное дворянство, то есть тоже был классовым врагом). А если бы действовать по Ленину и Троцкому, надо было бы в начале войны обратиться к германскому пролетариату и вместе с ним «свергать власть немецких капиталистов». Значит, этот исторический период был под знаменем русского патриотизма. А Хрущев опять повернул к интернационализму: началась опять подрывная работа в «третьих странах», контакты с социалистами зарубежных стран… И народ как-то не понял этого: а что же мы теперь будем делать? В чем наша цель? Потому что все-таки в идеи мировой революции и в то, чтобы, как говорил Хрущев, «похоронить буржуев», – в это уже никто не верил! В это уже никто не верил! Мы привыкли строить социализм в отдельно взятой стране и были готовы на героическое поведение, но когда нам сказали: нет, должны во всем мире, должны похоронить «мирового буржуя», мы были в растерянности.

Я застал это время вполне сознательным человеком, и это как-то выбило почву из-под ног мыслящих людей. Стало непонятно, куда же мы должны двигаться.

И началась новая эпоха, которая тоже отразилась в песнях (можно целый трактат написать об этом), – некая «внутренняя эмиграция». Я уже говорил о песне «Молодые капитаны поведут наш караван» (романтика дальних странствий) – но ради чего? Ради Родины, ради укрепления государства… А тут: «А я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…» – то есть не для того, чтобы найти полезные ископаемые, дать новые силы какие-то государству, – а просто бегство… И половина замечательных, гениальных песен Пахмутовой – это песни романтики этих «внутренних эмигрантов». Возьмем даже известную песню «Надежда»: «Здесь у нас туманы и дожди, здесь у нас холодные рассветы…» – а что он там делает? Непонятно. И вспоминает Москву, как было хорошо… Спрашивается: а что же он уехал из Москвы, если там так хорошо? Это уже совсем другие странствия, это уже уход от лжи, которую нам провозгласил Хрущев как реанимацию вот этой абсурдной мысли о победе во всем мире коммунизма.

И постепенно эта внутренняя эмиграция перешла в эмиграцию внешнюю. Евреи, которые принимали громадное участие в революции и внесли большой вклад в революцию, вдруг из страны победившей революции стали первыми уезжать за рубеж! Потому что была измена революции! На самом деле измена даже не революции (хорошо бы только идее «растопки мирового пожара»), а измена другому…

Сейчас я подхожу к тому главному, о чем я хочу сказать. Что же я понял, ретроспективно оглядывая все эти наши периоды исторические? Я понял, что наш народ нуждается (он не может жить без этого) в некоторой цели, которая выходит за рамки его собственного существования. Он нуждается в цели, которая не является внутренней для него самого, а является целью, выходящей за рамки его личной жизни и даже жизни его семьи. В какой-то высокой цели! И тогда его внутренняя жизнь, личная становится осмысленной. То есть он не может жить ради своей собственной жизни – не может он вынести этого! Жизнь для себя самого – для нашего народа совершенно неприемлема! Что это значит?

Это совершенно потрясающая характеристика только русского народа. Ни у какого другого народа этого нет! Всякий другой народ очень доволен, если он сыт, одет, обут, если всё идет без войны, без угроз, – он видит в этом и цель жизни. А русскому народу мало этого, он нуждается в какой-то внешней цели. Это наша особенность! Вот что главное, что я вынес из своей долгой жизни, из наблюдения за тем отрезком истории, который мне дано было увидеть. И я могу одним словом это обнять: наш народ – народ-мессия. Это чувство необходимости цели, выходящей за рамки своего собственного существования, – и есть мессианство. Когда эта цель появляется, народ оживает, народ становится могучим, народ становится счастливым. Я вас уверяю – как очевидец, самовидец – что в тяжелейшее время индустриализации народ был счастлив, потому что он выполнял некую миссию. И кощунственно, может быть, так сказать, но и во время войны был счастлив народ – по-своему, конечно. Он голодал, он мерз, он подвергался смертельной опасности – но он жил по-настоящему!

Кстати, это опять в искусстве отражено, можно, например, вспомнить фильм «Белорусский вокзал»: Шульженко пела там песню «Друзья-однополчане»… Они рисковали жизнью, они голодали, они мерзли, они в болотах отсиживались, а потом, когда всё кончилось и они опять вернулись к сытой жизни, они всё это вспоминали как счастливейшие годы своей жизни. У них даже ностальгия была по всему этому… Фильм «Белорусский вокзал» – это замечательный фильм. Одна только песня, где «Ты помнишь, как ты дал мне закурить?..» чего стоит! И вот эти воспоминания, как они сидели в окопе и товарищ дал ему закурить, – это был самый высший момент в его жизни! Таков наш народ, таков наш русский народ! Вот ему надо что – героический подвиг! Без этого он тускнеет, кислеет, опускается, начинает фантазии всякие выдумывать, всяких «навальных» выбирать от нечего делать – не знает, чего еще ему придумать.

А теперь я как философ и богослов задумываюсь: откуда же у нас такое мессианское чувство, откуда? Ни у кого нет, а у русских такое чувство! И я нашел этот ответ, которым готов поделиться с вами. Ответ очень простой: у России действительно есть миссия, данная Самим Богом, – быть Третьим Римом.

Кому непонятны эти слова, могу расшифровать: Россия должна быть Третьим Римом, и в этом ее предназначение. Ради этого ее Бог пестовал в течение тысячи лет. И даже раньше, потому что когда апостол Андрей воздвиг крест над Днепром, на киевской круче, это уже была подготовка к тому, что Россия будет Третьим Римом. Это было освящение будущей купели общерусской.

И вся ранняя история, до XV века – подготовка к Третьему Риму. Почему в XV веке? Потому что в XV веке Россия стала Империей, Царством. Уже при Василии Темном, но в основном при Иване III. Тот получил церковную автокефалию: пал Константинополь, и кафедра перешла в Москву – главная кафедра Православия.

До этого была подготовка: Русь, чтобы перенять эстафету от Византии, должна была немного «разогнаться». И она 500 лет «разгонялась», начиная от святого Владимира, от Крещения. И вся ее история делится как бы на три периода. 1. До того, как она стала Третьим Римом (до XV века). 2. Сам XV век, когда она стала Третьим Римом в 1448 году (Василий III кончил эту шемякинскую усобицу и стал почти единоличным правителем Руси – кроме Новгорода); и в этом же 1448 году Русская Церковь получила автокефалию – то есть сразу освободилась и от политической зависимости (от Орды), и от церковной зависимости – от Царьграда, Константинополя.

А дальнейшая вся история – это защита Третьего Рима: от поляков, от литовцев, от ереси жидовствующих, от петровских протестантских начал. Ведь Петр устраивал Петербург как образец такого протестантского города. Город должен был быть как Амстердам (отчасти как Лондон, отчасти как Амстердам). И архитектура должна была быть такой же. Посмотрите на Петропавловскую крепость! Какой же это православный храм! И что же? Постепенно Петербург стал замечательным православным городом. Появилась и святая Ксения Петербургская, и святой Иоанн Кронштадтский… Такие светильники появились! А святитель Игнатий (Брянчанинов)!.. Ведь всё перемололи, и Петра перемололи, и Сталина перемололи – заставили стать патриотом русским. Вспомните, какой блистательный тост произнес он в конце войны о терпении русского народа!

Я считаю, что все эти проявления русского героизма, которые я лично наблюдал и о которых я вам рассказал, были на самом деле таким внешним, некоторым образом трансформированным проявлением этого истинного, глубокого мессианства, связанного с тем, что Россия предназначена быть Третьим Римом. Вот где корень нашего мессианства! А что это значит? Это значит, что Россия должна сохранить для всего человечества Христову истину! Вы же видите, как она угасла сегодня во всем мире. С мусульман и вообще нечего спрашивать – у них ее и не было. У них, слава Богу, есть понятие о Едином Боге, но этого мало, это частичная Истина. А полноту Истины имеет только Православие. А Запад, который был христианским, он вообще отошел от всех религий! И сохраняет Христову истину сегодня только Россия. А спасти мир может только она – только Истина.

И это подсознательное чувство: что мы должны возвестить миру спасительную Истину – и делает наш народ таким героическим и ищущим героического самовыражения. Потому что для проповедования Истины Христовой нужен героизм, как известно. Свидетельством этому были и первые христиане, и наши новомученики.

Новомученики… Говорят, что большевики плохие, потому что они мучали за веру. Во-первых, наказание за грехи всегда падает на лучших представителей. Россия много согрешила против Бога, и она должна была понести наказание. Что же касается репрессий – а чего вы хотите? Вы сами рушили церкви, вы сами жгли иконы, вы сами распевали: «Никто не нужен нам: ни Бог, ни царь и не герой…» Поэтому сокрушаться о репрессиях неуместно: за что боролись, на то и напоролись, говорит простой народ. А что касается священномучеников и мучеников, пострадавших за Церковь в большевистских гонениях, – им надо позавидовать, они получили венцы от Бога, и я уверен, что они вымолили Россию, которая сегодня постепенно поднимается.

А в том, что она поднимается, у меня нет никакого сомнения.

Я хожу в церковь, по воскресеньям бываю на Божественной Литургии, причащаюсь. И вот перед причастием выходит с Чашей священник, произносит молитву перед Причастием, и начинается причащение. Детей, как известно, надо пропускать вперед. И вот я стою со сложенными руками, пропуская детей, пятнадцать минут – идут одни дети! Я не считал, но думаю, что около ста человек… Так чего вам еще нужно? Вот она – наша будущая Россия!

Некоторые нынешние атеисты (как ни странно, у нас есть еще атеисты, это просто удивительно, ведь и вся наука уже буквально пронизана религией) говорят: «Это зачем еще в церковь ходить? Там только старушки, которые не дают повернуться!» Боже мой, вот в нашей церкви вообще ни одной старушки нет – только молодые и среднего возраста женщины и мужчины. И масса детей… Вот она, новая Россия, стоит в очереди к Причастию! Поэтому я твердо уверен, что все восстановится, просто нам хочется, чтобы побыстрее, а в истории же мерки другие, поэтому так и получается.

И мы, конечно, эту миссию должны выполнить: мы должны сохранить Христову Истину (даже не для себя, опять-таки, это мессианство, а для всего человечества), потому что человечество спасется только Христовой Истиной, и мы ее сохраняем!