Храмы Милана

Есть у Чаадаева мысль: обмельчавшие поколения будущего в изумлении замрут перед величием храмов, построенных в прошлом. Замрут перед мыслью, эти храмы воздвигшей, и дерзанием духа, не угасавшим долгие столетия. Тогда, быть может, родятся у них тревожные, не бытовые вопросы, и вслед за поиском ответов придет обновление веры. Прав ли тот, кто «в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес»? Возможно. Я и сам думаю, что архитектурное величие есть лишь дорожный знак, указующий на внутренний мир ушедших поколений. И мысль эту подтверждает Миланский Дуомо.

Миланский Дуомо.

Белый снаружи, как Сан-Марко, и темный внутри, почти как Нотр Дам, но веселее всё же благодаря множеству витражей. Контраст белого фасада с темным интерьером, наверное, сознателен. Снаружи, мол, радуйся, а внутри молись, сосредоточивайся. Гуляя по наружному периметру, проверь себя на знание библейских сюжетов. Вот уж где камень заговорил, а резчики не поленились. Конечно, есть Самсон, побеждающий льва. Конечно, есть Авраам с ножом и Исаак на жертвеннике. Но есть еще и Ревекка, дающая пить Элиезеру, и Иудифь с головой Олоферна, и Иаков, борющийся с Ангелом. Короче, вся Библия в лицах здесь есть – и даже больше, потому что есть еще и рыцари, бьющиеся с сарацинами, и святые, прославленные на весь мир. Дуомо снаружи – это закон Божий в камне. Ходи с детьми, показывай сюжеты и объясняй. На год работы хватит. Вспоминаю реплику Гюго, сказавшего, что величественные храмы перестали строить после изобретения книгопечатания. Раньше великая мысль искала воплотиться в здании, а потом – уместилась в книжке и легла на полку или в карман. Мысль из общего двигателя стала как бы частным делом, доступным для подчеркиваний и загибания страниц.

Со стыдом вспоминаю, как в отроческие годы ездил в Киев со школьной экскурсией и был в Софии. Боже! Какими варварами мы были тогда. Невольно думаю об этом, глядя на туристов. Не имея за спиной советского прошлого, многие туристы Запада, как и мы когда-то, не снимают кепок, не вынимают рук из карманов и ходят посвистывая с бессмысленной улыбкой на лице. При этом всюду – праздник фотовспышек.

Мраморный список миланских архиепископов на южной стене Дуомо.

На стене справа от входа длинный список настоятелей Дуомо и епископов Милана. Такие списки в камне – традиция Запада, надо сказать – прекрасная. Бескультурье – это беспамятство, а память, цепкая и благодарная, – это и есть культура. Мы часто склонны тут же забывать всё, что было, оттого вчерашний день кажется седой древностью, а позавчерашний гибнет, как не бывший вовсе. Вот скажите, как звали деда вашего деда? Не знаете. И я не знаю. А тут знают всех настоятелей за многие сотни лет. Первый в местном списке стоит грек Анатолон (может, Анатолий?). Сама кафедра Милана рождена апостолом Варнавой (так написано). И всего в списке, доходящем до сегодняшних дней, 144 имени. Последнее имя – кардинал Анжело Скола, архиепископ Милана. И мест еще осталось для имен десяти-двенадцати. Интересно, можно ли гадать о близости конца света по количеству оставшихся мест для имен? Наверняка, есть и здесь такие специалисты-эсхатологи, как у нас. Дескать, больше епископов не будет (места на плите нет) – значит, всё!

Могилы на полу. Завещать себя похоронить под ноги богомольцам всё же кое-чего стоит. Не в стену, а под ноги. Так часто хоронят и армяне своих предстоятелей. Есть такие примеры у грузин. Были так ли уж смиренны при жизни те, кто лег под ноги, – вопрос. Но сама традиция смиренна.

Скульптуры разительно отличны от икон. Икона всё скажет глазами, а статуя глазами ничего не скажет. Остается говорить жестами. Оттого статуи так страстно напряжены и неестественны в позах. Это их способ говорить с молящимися. И смиренный Амвросий превращается в гиганта, энергично выбрасывающего куда-то перед собой руку. А надпись у ног: «Я – Пастырь добрый» («Ego sum Pastor bonus»). Но есть здесь чудное Введение во храм. Маленькая трехлетняя Богородица, старенькие родители, архиерей вверху лестницы. Всё в белом камне и трогательно до удивления. И возле Распятия всегда хочется преклонить колени.

Дано мне знать, что Ты за нас страдал,
Но не дано всегда об этом помнить.
Чтоб помнить страсть Твою, мне нужен тайный труд…

Интересно, как здесь было всё, когда туристов не было или их количество в разы уступало нынешним наплывам?

Я пробую представить этот град
Без толп туристов (то есть без себя),
А только с теми, кто родился здесь,
Кто был намерен здесь же умереть
И (что немаловажно) здесь воскреснуть…

Обойдя собор подобием крестного хода, поднимаемся на крышу Дуомо. Тончайшая резьба на страшной высоте и множество искусно вырезанных фигур, которые не предназначены для того, чтобы их видеть. Возникает оторопь. Это торжество веры и подвиг или что-то другое? Кто прославлен этими подвигами резца: Христос или человеческий гений? И нужно ли вот так столетиями и усилиями тысяч рук отделывать углы и закоулки, которые в принципе не предназначены для молитвы и созерцания? Ладно, сейчас люди залезли всюду. Но ведь они и сейчас здесь не молятся, а тут фигуры Варвары, Екатерины, Григория Великого. Здесь может сидеть каменная птичка, изящная и тонко выделанная. Я думал когда-то, что самые великие внешние свершения (военные походы, грандиозные стройки) производятся тогда, когда энергия веры накоплена предыдущими столетиями колоссальная, а суть веры уже начала скрываться от взора великих вершителей. Так мне кажется и сейчас.

Над городом висит смог. И в тумане неподалеку, как раз на уровне соборной крыши с зарослями каменных завитушек, вертится башенный кран. Интересно, крановщик в курсе, напротив какого храма он тягает емкости с раствором? Или он посмеивается над нами? Ведь мы платим деньги за то, чтобы подняться на высоту, на которой он деньги зарабатывает. И еще можно поспорить – у нас или у него вид открывается великолепней. Всегда удивляет близость быта к святыням: парикмахерские и кондитерские на улочках старого Иерусалима, продавцы кукурузы возле стен Софии или вот этот крановщик над крышей миланского собора. Удивляет не просто близость быта к святыням, а неизбежное и даже необходимое соседство быта и святынь. В конце концов, «голос жениха и невесты», звуки «мелющих жерновов» тоже библейские признаки живого города, а не одни только звуки колокола или молитв.

Милан, храм святого мученика Лаврентия (Basilica di San Lorenzo)

Прежде, чем попасть к Амвросию (это главная цель поездки вообще), случилось оказаться в Сан-Лоренцо. Лаврентий, архидиакон папы Сикста, – один из самых известных мучеников Церкви. Его испекли на железной решетке, прижав тело к раскаленному железу рогатинами, и когда один бок сгорел, он сказал: «Можете переворачивать». После этого отдал душу Богу. Так с решеткой (как Екатерину – с острым колесом) его и изображают. Лаврентий никогда не был в Милане, но, чрезвычайно почитаемый повсюду, подвиг посмертными чудесами местных христиан построить ему храм. Храм огромен, сложен частично из плит бывшего амфитеатра и во многом сохранился с IV века. Фрески, красивые, еще наивные по причине древности, такие непривычные для католических соборов, смотрят со многих стен. Уже на выходе привратник услышал, что мы говорим по-русски.

«Здесь есть мощи, которые ищут паломники из России. Наши о них мало знают», – сказал он и повел нас в один из боковых алтарей. Там под престолом со стороны священника (после Второго Ватиканского священник стоит лицом к людям), так, что мирянам никак не увидеть, лежат мощи святой Наталии. Он нам позволил зайти за престол и оставил нас с Наталией одних. Мы преклонили колени… А ведь несколько прихожанок Наталий просили нас помолиться именно у мощей своей святой. Если мы, конечно, до них доберемся. И вот добрались, не искав. Как, впрочем, почти всегда и бывает.

И уже совсем близко от места нежданной встречи с Наталией – базилика Амвросия. Я, по правде, только к нему и ехал. Вот и приехал. Это – хлеб. Всё остальное – к хлебу.

В храме было венчание. Если бы нет, постоял бы подольше у кафедры проповедника, той самой, с которой Амвросий объяснял народу смысл псалмов, книг Бытия, апостольских посланий. Где-то здесь с горящими глазами и сердцем, поднимающимся к самому горлу, стоял и слушал епископа Августин, будущий учитель Церкви. Такие кафедры у нас воспринимаются как нечто чисто католическое. Но они есть у греков. Есть и у нас (в Андреевской церкви Киева, к примеру, или в Почаеве). Поставь у себя в храме такую – и скажут, что ты с ума сошел или возгордился. А между тем есть одно несомненное достоинство у возвышенной кафедры проповедника. Какое? Скажу, если угодно. С этого возвышения нельзя объявлять только порядок ближайших служб и потом спускаться. И что-нибудь на всякий случай без подготовки отсюда говорить нельзя. На кафедру нужно всходить, как Моисей – на гору. Восходить, только приготовившись, неся в руках листок с планом проповеди или цитатами, проведя полночи без сна. Кафедра требовательна. Глупость, сказанная сверху, будет казаться трижды глупой, и позор неудачи будет труднее переносим. Если бы меня спросили, то я бы сказал, что «я – за» такие кафедры. Труженики слова готовились бы еще тщательнее, и их стало бы больше, а остальные просто бы не ступали на эти немногочисленные, но ответственные ступени.

Медный змий. Известно, что изображение было перенесено в Милан с Востока – это дар византийского императора Василия II Болгаробойцы епископу Арнольфу, посещавшему Константинополь в начале XI в.

Что еще удивило? «Колонна змеи» рядом с амвоном. В напоминание о медном змее, которого носили по пустыне евреи и, взглянув на который, исцелялись от укусов, стоит в храме колонна, а на ней – черного цвета змей, свившийся кольцами. Это слева. А справа – Крест как исполнение пророчества. «Как Моисей вознес змею в пустыне, так подобает вознестись и Сыну Человеческому». Стоит подчеркнуть эту наглядную важность Ветхого Завета и его исполнение в Новом. Как и говорил Августин, ученик Амвросия: «Новый Завет скрыт в Ветхом, а Ветхий Завет раскрыт в Новом».

Невнимание к Ветхому Завету у нас тотальное, хотя сказано, что «йота едина от Закона не прейдет». Наше сознание проходит мимо Иеремии, Иезекииля, Амоса, Захарии и т.д. без всякого к ним интереса и участия. И нет храмов, посвященных этим великим труженикам Божиим, и нет на службах рядовых чтений из их книг. Это – глубокое упущение и плод долгой бескнижности, вернее – однобокой книжности, при которой огромные части Библии остаются terra incognita и для духовенства, и (неизбежно) для народа.

Мощи святых Гервасия, Протасия и свт. Амвросия

Так бывает за столом: глаза бы ели, а желудок уже не вмещает. Так бывает и со знаниями, и с впечатлениями. Еще бы жадная душа ела, но голова отказывается мыслить адекватно. Полна коробочка. К тому же ноги, те самые, что волка кормят, грозят прийти в негодность от усталости и отказаться двигаться. А других у меня нет. Да и те, что есть, не очень здоровы. Всё, что я так хотел увидеть, я увидел за один длинный день, и благодарю Христа, ведущего меня по жизни за руку. Перед сном вспомнилось скульптурное изображение Ангела с мечом в Дуомо. Он словно выходит из стены, держа в одной руке меч, а в другой – весы. Весы натуральные. Они покачиваются от движения воздуха, словно на них сию же секунду взвешиваются невидимые души. И еще вспомнился образ святого с черепом в руках, возможно – Иеронима. На Западе такие изображения в чести. Под приятное гудение отдыхающих ног в голове сложились строчки:

Поставьте череп на своем столе,
Зажгите свечку, но не восковую,
А сальную. Откройте фолиант
С застежками из самой грубой кожи.
Пока свеча рождает слабый свет,
Читайте вопли Иова, псалмы
И грустные реченья Когелета.
За разом раз бросайте взгляд на череп –
Он вам оскалится улыбкой костяной,
И вдруг покажется, что он моргнул пустым
Отверстием чернеющей глазницы.
Свеча погаснет – закрывайте том
И спать ложитесь. Страшных снов не будет.
Пусть страшное безбожнику приснится,
Чтоб утром совесть с телом пробудилась…