Перепутали – обознались

Что такое «Ревизор», стиснутый до одного слова? Это – «перепутали». Или – «обознались». Эка невидаль: перепутал человек анальгин с аспирином. Или хлопнул по плечу на улице не того человека: обознался. Но если речь идет о «людях вообще», то перепутать и обознаться уже не так безобидно. В конечном пределе это тема Антихриста, который придет, воцарится, сядет на шею, не разуваясь, не по причине злых заговоров и политического сетевого маркетинга, а по причине того, что мы «обознались».

У Вампилова в «Провинциальных анекдотах» на людей магически действует слово «метранпаж». И они начинают суетиться, словно в присутствии коронованной особы, и смутная память о том, что есть еще где-то виконты, инфанты, фрейлины, заставляет их напряженно и спешно облагораживаться. Конечно, получается смешно, по типу: «Вельми понеже. Зело на самолет опаздываем». Конечно, облагораживание обращается холуйством, и это тоже хлестаковщина. Это мелкий позор неграмотности, а метранпаж – всего лишь одна из типографских должностей. Но это характерная ошибка, и смех от этого анекдота – гоголевский, сквозь слезы. Потому что нечто общее и трагичное сквозит в единичном случае. Потому что признать конюха королем можно только тогда, когда настоящего короля принимаешь за конюха.

Вот еще не узнали в сказке козлята волка, потому что волку голос кузнец перековал, и зубастый враг стал «по-маминому» блеять. Не узнал Исаак Иакова, потому что ослеп под старость. А еще потому, что Ревекка ему вкусного наготовила, якобы от Исава; и потому, что младшенького и любимого обложила по рукам козьими шкурами. «Голос? Голос Иакова, а руки – руки Исавовы». Овечий голос и козлиная шерсть. Прямо Страшный суд какой-то, на котором впору запутаться. Благо, Христос будет судить не по слуху и не по наложенной шерсти, а по истине. Он не ошибется, но мы-то, мы ведь ошибаемся.

Не только ведь Хлестакову из страха статус завышают грешники, не только Антихриста за благодетеля принимают и поспешно коронуют. Христа тоже не узнают. Лука и Клеопа шли с Ним рядом и разговаривали, и сердце в них горело от Его слов, но узнали Его не ранее, как Хлеб из Его рук приняли. И на берегу когда Он стоял по воскресении, а они в лодке копошились, не узнал Его никто кроме Иоанна. Тот узнал не по чертам лица, а сердцем дрогнувшим, и Петру шепнул: «Это Господь». Тогда только Петр в воду бросился и поплыл. И на горе в Галилее, увидев Его живым, «поклонишася Ему, овии же усумнешася». Вот я и говорю: не узнавали, не узнаём до сих пор. И как день сменяет ночь, так два слова загораются на горизонте человеческой истории, сменяя друг друга: «перепутали» – «обознались».

Христос лик Свой скрыл, чтобы Его не по чертам лица, как сыщики, люди находили, а по сердечному взыгранию. Так маленький Предтеча во тьме материнской утробы взыграл еще при приближении непраздной Марии – в полном мраке одним сердцем Господа почувствовал. Антихрист же напротив – маскируется и драпируется. Голосок в «мамин» перековывает, шкурку овечью меряет, руки за спину прячет, чтоб не заметили люди отсутствия на этих холеных ручках язв гвоздиных. Но есть еще тысячи случаев и состояний, когда совершается удивительное и непредсказуемое по теме «обознались – перепутали».

Какой-то разбойник, говорит древний Патерик, решил лихо ограбить женский монастырь. Лихо и со смехом. Нарядился в монаха и представился старцем, в ответ на что принят был, как Ангел Божий. Ноги ему вымыли, трапезу предложили, заботой окружили и боялись на него глаза поднять. На это и расчет был. Но случилось так, что эта вера сестер и подлинная любовь, явленная ложному старцу, перевернули в нем сердце. Действительно из вора в подвижника превратился тот человек. И дело даже не в том, что от воды, в которой ему ноги омыли, окропленная, исцелилась одна из тяжело болевших сестер. Дело в том, что силой доверчивой любви овечья шкура, надетая на волка, к волку приросла и даже сердце в нем изменила.

Подобным образом у того же Вампилова в «Старшем сыне» дерзкое хулиганство перерождается в любовь. Выдал себя шутник-студент за сына незнакомому и глубоко несчастному человеку. Выдал, чтобы только переночевать, а потом полжизни ухохатываться от воспоминаний. Но паче чаяния прикоснулся к открытой ране и не захотел уже из грима и роли выходить, чем и развернул целый ворох судеб, включая свою, в чудесно-неизвестную сторону. Это, конечно, не «Судьба человека», где мальчонка бросается на шею усыновившему его главному герою с криком: «Папка, родненький! Я знал, что ты меня найдешь!» Но это тоже «судьба человека». Это, если угодно, исправленная хлестаковщина, которую венчает не стыд прозрения, а радость узнавания. И первоначальную издевку неожиданно вытесняет подлинное чувство. Наивное, но подлинное и потому могучее.

Играть вообще опасно. Тонкая пленка между игрой и реальностью всякую секунду шепчет: «Не балуй – сейчас порвусь». Вот дети играют в Литургию и произносят страшные иерейские слова над импровизированным алтарем. И что? Огонь сходит на игрушечную «чашу» и песочную пасочку, заменяющую просфору, потому что слова молитвы, как и слова любви, не просто идут вслед за жизнью, а саму жизнь тянут за собой. И в «Тени воина» у Куросавы крестьянин, точь-в-точь похожий на внезапно погибшего сёгуна, должен сыграть его роль. Ну, чтоб войско среди войны не деморализовать. А он, бедняга, и войны боится, и лошади от него шарахаются, и даже брови нахмурить грозно у него не получается. Но учат его и муштруют, потому что роль ему отведена короткая, но великая. И вот в конце концов наблюдаем мы превращение крестьянина в подлинного сёгуна и следующую за этим настоящую самурайскую смерть – единственный критерий подлинного самурая. Так что игра – это дело опасное. Опасность здесь – стать поистине тем, кого изображаешь, и вызвать к реальности тех, чьи имена опрометчиво назвал.

Я когда-то жалел, что не бывать мне на настоящих венецианских карнавалах. Не сегодняшних коммерческих подделках, а на тогдашних – подлинных. Теперь осматриваюсь и понимаю, что нынешняя реальность тогдашние карнавалы за пояс заткнет. Ой, заткнет! Тогда мир только на несколько месяцев шумно опрокидывался вверх тормашками, и сословия смешивались, и грани стирались, и лица скрывались за твердым оскалом масок. А сегодня карнавал не прекращается, человек играет в реальность и реальность превращает в игру, и сословия смешались, и черное названо белым, и лиц за масками не разглядеть. Только мало в этом веселья. Весело простолюдину графиню ущипнуть, если вскоре всё на места встанет и опять графиня будет графиней, а простолюдин – простолюдином. Если же нет больше ни дам, ни рыцарей, ни звездочетов, ни аббатов, а кругом только чернь веселящаяся, то это уже совсем не карнавал. Это что-то другое. Боксеры, актеры и футболисты лезут в президенты и даже ими становятся. Подлинное лидерство вынуждено маскироваться в шоуменство, а шоумены корчат из себя лидеров. И не к добру, ой, не к добру эти перевертыши. Плакать потом придется: не признали, ошиблись, перепутали.

Заигравшись в чужие роли, изображая из себя то, что ты не есть, и принимая поклонение от тех, кто тебя с кем-то перепутал, человек не может быть счастлив. Он как-то непрочен, этот человек. Вроде и на земле он даже не стоит, а мыльным шариком в воздухе летает короткое время. И женат он не на той, потому что в маску влюбился; и занят не тем, потому что не сердца в свое время послушался, а ученого социолога. Правду такой человек не замечает, потому что она простая, как воздух, а ложь пьет стаканами, потому что она шипит, как кока-кола, и не утоляет, а распаляет жажду. Конечно, он Антихриста примет, человечек этот. В толпе примет, за компанию, там, где щемящая совесть успокаивается на время множеством таких обманутых болванов. Конечно, человечек Христа не заметит. Проглядит просто по слепоте куриной. И там обознается, и здесь перепутает. Наорет на того, кому впору руки целовать, и до не приличия обцелует того, кого стоит за ухо из общества вывести.

И что такое после этого жизнь, как не загадка? Она, без сомнения, по Шекспиру, сцена, и мы на ней – актеры. Только заигрались мы и не заметили, как вышли в пьесе про войну на сцену настоящие автоматчики, навели в сторону зала оружие, и после команды «Огонь!» полетели в зрителей настоящие пули, а не шоколадные конфеты. И когда отделит занавес злую сцену от корчащегося и хрипящего растерзанного зала, будет на занавесе написано: «Обознались вы. Перепутали».

Зло умеет напоследок посмеяться над теми, кто его за добро принял…