Наш человек

Он правда крякнул: сперва хорхнул как вальдшнеп, а потом крякнул. Но сначала приехал. На охоту. Сельский люд с восхищением смотрел на его амуницию, спрашивали, не навсегда ли приехал — вещей-то и оружия с добрый вагон столыпинский с собой приволок. Наши егеря помогали — разгружали-носили всякие чемоданы, рюкзаки, пакеты, свертки. Как — всего на две недели приехал?! С таким-то скарбом? Ну, брат ты мой!

Насчет братьев немец сразу все разъяснил, едва ступив на сельскую землю и окинув пристальным взором лесной океан. «Белые негры», — так он назвал жителей старого русского села и заржал, как лошадь. «Што он там смеется, кажись, про негров каких-то заговорил?», — спросили в селе. — «Дак это он пошутил, кажись», — пояснил егерь Валера, статный парень, оставивший службу в спецназе очень серьезного нашего ведомства после кавказской кампании и владевший немного немецким. Его и обозначили переводчиком на всякий случай. Хотя с немцами наши сходились легко и просто — много их на охоту приезжает, вот и вспомнили еще с детства, а кто и с военного детства, усвоенные слова-выражения. В дом приглашали — чаем поили. Однажды приехал старичок, на ногах держится, но в лес не стремится — что и за охотник. Оказалось, потратил кучу денег на путевку именно сюда, в наше именно село, потому что сидел здесь в лагере для военнопленных. Был у нас такой сразу после войны, старшие рассказывали. Даже могилы пленных где-то были, но заросли все. Дед приехал, ходил, вздыхал, а то и плакал. Вдруг как заорет — бабу Нюру увидел. Та и ведра уронила, от испуга присела. Он к ней кинулся — целует, обнимает. Оказалось, вспомнил ее: она его и его друзей хлебом тайком кормила, как-то умудрялась передавать то ли во время их работ, то ли через «колючку» кидала, когда те гуляли. Баба Нюра его тоже признала, заплакала: «Это ты, что ли? Гюнтер?» Ну, тут уж все село обрадовалось, больше года и говорили про их встречу. Хорошая была встреча. На охоту он так и не сходил ни разу — все у бабы Нюры потом дома сидел. Наши егеря поняли.

А тут не поняли — хамить немец начал. Типично так, по-немецки, с придыханием и присвистом — то «белые негры» ему спать мешают, то по свистку в 06:12 кофий не несут, а несут на три минуты позже или раньше, то небо не такого цвета, каким обязано быть в 05:45, то еще что-нибудь выдумает. «Минус ахт евро к вашим чаевым», — подсчитывал на калькуляторе. «Да понеси его леший с его чаевыми!» — согласились егеря. Те, кто постарше, просто молчали.

Сельской фантазии долго не потребовалось напрягаться — назвали дорогого гостя Гитлерюгендом, и все тут

Ему бы товарища, чтобы скуку развеять, но немца подходящего не нашлось в запасе — может, потому один и приехал, что другие от него отказались. Старшие, было, думали посидеть с ним, но когда прочухали про «белых негров», предусмотрительно оставляли оружие дома, а в покои немца не заходили вообще. Сельской фантазии долго не потребовалось напрягаться — назвали дорогого гостя Гитлерюгендом, и все тут. Одно дело — Бабынюрин Гюнтер — тут все понятно и с уважением. Другое дело — Гитлерюгенд — тут тоже все понятно и без уважения.

Но контракт есть контракт, раз договорились, надо выполнять. Что ему там надо: кабана, медведя? Сходи с ним, Валера, на засидку. Моросит сегодня, и хорошо — зверь хуже чует. Валера, вздохнув, подчинился: такая работа, да и привык он. В 03:14 был добыт медведь, очень не плохой по здешним меркам. В 03:30 следующей ночи добыли кабана. Ошалели даже опытные егеря — успех серьезный что для охотника, что для проводника: в такой короткий срок выполнить всю программу!

Расчувствовался и Гитлерюгенд: в 12:00 попросил всех участников и организаторов его великолепной охоты (штук сто фотографий сделал с каждым своим трофеем) собраться в его домике — хочет де отблагодарить напоследок. «Неужто очнулся?» — обрадовались мужики, и собрались ровно в 18:10 в назначенном месте.

Описывать охотничьи застолья — дело неинтересное, к тому же результат всегда известен заранее. Но наши-то, вишь, или не пьют вообще (главный егерь — зверь дисциплинарный) — кто из принципа, кто из страха, кто «закодировамши», или, как главный егерь, пьют, но в меру — так, на человека посмотреть. Всякое видали.

Гитлерюгенд напился вдрызг, посинел, упал — черный язык вывалился. Валера перекрестился. Третий раз в жизни, как оказалось потом

А Гитлерюгенд напился вдрызг. Хорхнул как вальдшнеп и крякнул. Посинел, упал — черный язык вывалился. Тут даже самые патриотично настроенные мужики забеспокоились — этого еще не хватало. Давай его откачивать — по щекам хлестать, по грудной клетке, трясти беднягу что есть силы, кто в «скорую» райцентра звонит, кто валидол в аптечке перебирает. «Помираешь ведь, гад — орут, — а нам за тебя отвечать?!» Валера перекрестился. Третий раз в жизни, как оказалось потом. Краска прилила к лицу немца, язык втянулся, глаза открылись. Испуганные: «Что это было со мной?» — «Так, ничего. Чуть не помер просто. Пить меньше надо», — ответили мужики. Ответ немца озадачил всех: «Нет! Я по плану должен прожить до 95 лет! У меня план!»

Пока немец не крякнет, русский егерь не перекрестится. Все ж таки испугались мужики сильно — пошли утром к батюшке, жившему у церкви, недавно открытой. То, се — рассказали ему: «Нам бы, батюшка, свечку поставить о здравии... немца одного» — чуть не сказали «о здравии Гитлерюгенда», но вовремя спохватились. Священник говорит: об инославных молятся дома, в частной молитве, а свечки поставьте лучше о здравии своих родных и о упокоении тех, кто скончался. «А что с немцем-то вашим?» — переспросил.

— Да-а, у него тут чуть план не сорвался, — не выдержал Валера. — План у него такой — прожить он должен до 95-ти, а если раньше помрет, то не считается. А сейчас ему под 50 годков, и пьет как лошадь!

— Так ведь не доживет до плана-то!

— А мы о чем!

— Можно мне на него хоть глазком глянуть?

— Ради Бога.

Гитлерюгенд, когда увидел православного священника, как-то весь поджался, в кресло втиснулся

Гитлерюгенд, когда увидел православного священника, как-то весь поджался, в кресло втиснулся. О чем они говорили, не знаю. Сначала просто спокойная речь была — и ломаная русская, и ломаная немецкая, а потом и смех начался.

Вышел батюшка, улыбаясь:

— Хорошо поговорили.

— О чем?!

— А я знаю?

Вышел и немец, и, о чудо! — тоже улыбался: «Кирхе — там?» — пальцем показывает, спрашивает. — «Сто метров. Каждый день мимо ведь проезжали». Пошел. Не было его полчаса примерно, мужики опять забеспокоились: «И не отпоешь ведь, если не православный — батюшка сказал! Сходи, глянь, как он там?» Валера поднялся в храм, вышел, ответил ожидавшим егерям и священнику: «Он там на коленях стоит перед налоем. Не буду ему мешать» — «Ого! Значит, все-таки поняли друг друга», — сказал священник.

С тех пор Гитлерюгендом немца никто больше не называл, а он перестал хамить и нарываться. Наш человек.