Абонент доступен. Теперь – всегда

Несколько слов об одном из героев наших публикаций – Андрее Махове, который, прожив всего 34 года, половину из них проведя в доме-интернате для инвалидов, не только не пал духом, но и сумел поднять его у многих своих друзей – православных и не очень. Андрей скончался 6 июля. Помолитесь об упокоении души этого мужественного человека!

Андрей Махов

Удаляешь из памяти телефона номер друга за ненадобностью, потому что друг уже не ответит – умер, – и ловишь себя на мысли: придет время, когда друзья, вздыхая, будут оптимизировать память и своих сотовых или что там придет им на смену, удаляя уже твои позывные, надеясь на связь иного рода.

«Некролог» – это, получается, «мертвое слово»? Когда говоришь об Андрее, даже после его ухода, от слов смертью не веет – в них больше какого-то тихого, вечернего света.

Ему пришлось смиряться даже после смерти во время отпевания. Дежурный незнакомый священник так быстро, муторной, отчужденной скороговоркой вел службу, что люди понимали только «Господи, помилуй!». Минут через 15 занятой священник скрылся. Сестра, приехавшая из далекой Воркуты, тихо произнесла: «Всё. Поехали на кладбище».

Андрей сам говорил во время наших с ним, увы, нечастых, но столь нужных, как я теперь понимаю, встреч, что жизнь у него делится на две части: глупую молодость и «смирительную». Первая часть закончилась на выпускном вечере, когда он, получив аттестат об окончании сельской школы, пошел с друзьями купаться. Нырнул с обрыва и сломал позвоночник… Какое-то время до зимы жил дома. Потом умер дед, а через месяц, не выдержав одновременно поминок и новогодних праздников, умер отец. Семья переехала на Север, а Андрей – в интернат для престарелых и инвалидов.

Крушение всех надежд в 17 лет, в самый расцвет юности, палата, врачи, медсестры. Больше всего убивал этот запах – смесь черной печали, старости, кошмарных щей и вареного минтая. Мысли к парню приходили самые жуткие. Было и страшное искушение – поддаться пьянству: друзья иногда привозили бутылочку-другую. Через какое-то время справился. Говорил, что во многом помогло знакомство с другими инвалидами, девчонками чуть постарше его самого, и несколькими открытыми, честными и толковыми священниками – они навещали Андрея. Печаль осталась, но перестала быть черной.

Как-то я зашел к нему с отчетом об очередной своей дальней поездке, уж не помню, куда и носило. Чай с сухарями или тортом – это у Андрея вместо «Здравствуй» было. Сижу в кресле, поедаю этот торт, чаем запиваю – Андрей лежит и слушает, причем всегда заинтересованно, о всяких там приключениях. Спрашивает, выясняет, шутит. Я заговорился, устроил длинный какой-то монолог, потом походя взглянул – а Андрюха лежит, улыбается и плачет. Тихо, по-мужски так плачет. Я и онемел. Попутчиком он был бы потрясающим, я думаю. Так что печаль была, повторюсь. Но уже не убийственная.

Андрей признался: «Я Христу благодарен, что Он послал мне тот обрыв»

Однажды, лет через десять после нашего знакомства, он, весьма острожный на откровенности, признался мне: «Я Христу благодарен, да. Смотрю сейчас на свою жизнь – и благодарю Бога, что послал мне тот обрыв». Меня прорвало: «Прости: смирение смирением, но тут уж не мазохизмом ли попахивает?» Улыбнулся: «Приятно слышать о смирении от смиренного человека». Без тени осуждения выдал, просто констатировал. Меня вжало в кресло от стыда. «Так вот, а все-таки, знаешь, я Христу благодарен. Знаю, точнее, не знаю, но боюсь даже предположить, кем бы я стал, если бы остался здоровым, – такого бы по молодости и глупости натворил, что не обрадуешься. Столько в сердце гадости, что не дай Бог вырваться ей наружу, – а она бы обязательно вырвалась, если бы тело было здоровым».

Я упомянул осуждение, вернее, его отсутствие. Действительно, за всё время нашей дружбы с Андреем я не слышал ни слова осуждения – никогда. А вот гнев был. Это когда меня понесло клеймить кого-то за его/их неверность евангельским идеалам. Разошелся я сильно: несправедливости на Земле и в окружности хватало. И Андрюха просто посмотрел в глаза – прямо смотрел и молчал. Не спорил, не орал, а просто смотрел. Вот этот взгляд будет меня сопровождать всю жизнь, вжимая уже не в кресло, а в плинтус и пониже. Так я узнал, что это такое: «Гневаясь, не согрешайте».

Мы к Андрею приезжали не просто так – потрепаться да новостями обменяться: со временем, справившись с унынием, он здорово освоил компьютерную тему и стал серьезным специалистом. Даже свои сайты создавал. А нам, «чайникам», давал хорошие советы касательно компьютерного дела, технических тонкостей мобильников, магнитофонов, плееров и прочих штук. Зачастую у него в палате было не протолкнуться от желающих получить дельный совет: приходили и врачи, и фельдшеры, ну и мы, горемычные юзеры.

В последние годы темы посиделок стали резко меняться. Не то чтобы Андрей перестал заниматься компьютерами – местное духовное училище он обеспечил, например, прекрасными фильмами по истории Церкви (правда, неизвестно, пользуются ли ими сейчас) – всё больший интерес у него стали вызывать творения святых отцов. Авва Дорофей, «Луг духовный», «Лествица», патерики – честное слово, через какое-то время даже сам запах изменился: стало свежо, легко. Прав Златоуст насчет благого воздействия даже одного вида священных книг на душу человека. Но Андрей их, конечно, и читал. Лежит, с трудом переворачивает трясущейся рукой страницу. Заходишь в палату и понимаешь, что если кто тут и больной, то в зеркало глянь. И, как стали замечать даже далекие от веры друзья, уходили после тихих бесед с ним умиротворенные: «В чем тут дело, непонятно. Но тихо на душе, радостно – почему, и не знаем». А кое-кто и крестился.

Как-то начали привозить ему иконки, маслице, освященное в том или ином святом месте, и прочие атрибуты истинно православного человека. Тут он был строг: «Ребята, хватит. Количеством не спасешься – давайте о качестве подумаем». У кого-то хватило ума вякнуть: «Тут всё настоящее, хорошего качества – сам проверял, сам покупал. Точно от мощей!» Опять – улыбка Андрея: «Я о другом качестве говорю. О своем собственном». Большую часть всех бутылочек с маслицем, образочков, четочек раздал по другим палатам и передал в сельский храм.

17 лет молодости и ровно столько же «смирительной» жизни в доме-интернате: в течение последних нескольких лет пришлось ампутировать поочередно обе ноги – ни слова жалобы, ни полслова ропота или осуждения. Во время их последней встречи моя жена Наташа принесла Андрею его любимое мороженое, но, говорит, ел он его хоть и с улыбкой, но скорее из вежливости, чтобы не обидеть – его заботили уже другие дела. Измученные, запавшие глаза, добрый взгляд и – просьба напоследок: «Моей маме только не говорите, что я умираю. У нее операция – я не хочу, чтобы были осложнения. Всё, давай. С Богом!» Наташа плакала в автобусе, когда ехала домой.

Я поставил в кавычки слово «смирительная», говоря о жизни Андрея, и, наверное, неправильно сделал – правильно будет: смиренная, как мне кажется. Для смирения нашелся повод даже на отпевании.

С кладбища расходились молча. Тихий, вечерний свет – дожди отступили. Кто-то молился, кто-то плакал, кто-то заливал потерю коньяком.

Палата пустой простояла недолго: очередь в дом инвалидов большая. А связь с Андреем работает, это мы поняли. Без всякого роуминга. Абонент доступен, и теперь уже навсегда.