Архимандрит Таврион (Батозский): «Креститься-то можно... Надо веру иметь!»

Мы беседуем с Сергеем Савельевым, который в юности посещал в Рижской Пустыньке архимандрита Тавриона (Батозского). Я попросил Сергея поподробнее рассказать и о старце, и о том времени, которое переживала наша Церковь в годы, называемые ныне «безбожным семидесятилетием».

В то время к музыке многие относились как к религии

Архимандрит Таврион (Батозский)

У нас была тогда музыкальная компания, и в плане музыки, в плане московских всяких течений музыкальных все наше общение представляло для нас колоссальный интерес. Об этом можно тоже, наверное, поговорить, но это – совсем другая тема…

Но почему я упомянул о музыкальных вещах? Не знаю, покажется вам это странным или нет, но музыкальные какие-то искания тогда помогли мне прийти к Богу, как потом оказалось. Дело в том, что в то время к музыке многие люди относились как к религии. Осознанно или неосознанно, но люди тогда искали какую-то высшую красоту, какую-то правду в музыке. Может быть, эти искания многих людей из нашей компании тоже привели в Церковь, а некоторые из них стали даже и священниками, и монахами…

– Но расскажите, пожалуйста, о себе. Что у вас была за жизнь?..

Страдал я в то время каким-то недугом

– Я в то время страдал каким-то странным недугом, не могу точно сказать даже, каким. Врачи не могли поставить точный диагноз. А проявлялось это в том, что периодически у меня начинались какие-то непонятные приступы.

Я жил в Московской области, на работу и учебу в Москву мне нужно было добираться на электричке. Зачастую наступало у меня такое состояние (не знаю даже, как лучше его охарактеризовать), – становилось настолько плохо, что я вынужден был выходить из электрички. И если дело было летом, садился на полустанке, дышал воздухом, приходил в себя…

Это меня ужасно беспокоило и причиняло очень большие неудобства.

– Но это не то, что вас просто «укачивало» в транспорте?

– Нет, нет, конечно! Это явно был какой-то недуг, я обращался к врачам, они мне говорили что-то: одно, второе, третье. Советовали даже какие-то лекарства, некоторые приходилось привозить из-за границы… Не помню точно, успокаивающие какие-то препараты, что ли, хотя, казалось бы, от чего мне нужно было успокаиваться?.. В общем, страдал я каким-то недугом, но отчего он собственно появился, я даже не помню… Но он был точно, и я от него достаточно страдал!

И вот, один мой друг, с которым мы по музыкальной части много контактировали тогда, Владимир Иванович Мартынов, много говорил в то время о каком-то «отце Таврионе». И собирался даже к нему ехать.

Вдруг я, совершенно неожиданно даже для самого себя, говорю ему: «А, может, ты меня с собой возьмешь?» – «А ты что, хочешь?» – «Конечно, хочу!» – «Ну, если хочешь, поедем!»

– А Владимир Мартынов тогда тоже не был церковным человеком?

– Нет. Он увлекался тогда всякими восточными книжками, блестяще был образован светски. Он, как и сейчас, выдающийся человек во многих областях. Он сказал так: «Есть такой старец, и мне хочется с ним разрешить какие-то вопросы…». Я ему говорю: «Ну, мне-то вопросов никаких разрешать не нужно, так просто поеду…».

Какое-то чувство заставило меня сказать Владимиру: «Я хотел бы с тобой поехать!»

И действительно, какие у меня – 19-летнего мальчишки – могли быть тогда вопросы? Но внутри какое-то чувство заставило меня сказать Владимиру тогда: «Я хотел бы с тобой поехать!» Ну, захотел, так захотел…

Он взял билеты, до Риги добирались поездом, а в Риге нас встретил один знакомый, певец и композитор. Мы пообщались на вокзале, потом поехали дальше.

Если не ошибаюсь, до Елгавы надо было ехать автобусом, а от Елгавы – не то на такси, не то на маршрутке… Но помню, что до монастыря мы каким-то отдельным транспортом добирались.

Я сразу задумался: для чего же я сюда приехал?

Спасо-Преображенская пустынь (Елгава)

– Помните первые впечатления от Рижской Пустыньки?

– Когда мы очутились уже на месте, недоумению моему не было конца! Ведь, я повторюсь, до этого я даже в храм православный ни разу не заходил. Я был пионером, комсомольцем, воспитанным совсем по-другому…

А тут вдруг – монастырь!.. И все это так необычно, все так странно, что совершенно невозможно даже описать!

– И как вы это внутренне оценивали?

– Я сразу задумался: для чего же я-то сюда приехал, зачем?

– Не помните, какие это годы были?

– Это был 1978-й год… Мы приехали уже под вечер, поселились в домике (там стояли такие одноэтажные домики), внутри – простые железные кровати, простые матрацы.

Было еще холодновато, кое-где лежал снег, лед. Такое было знобкое состояние, неприятное, до костей пробирало…

– А ваш недуг? Как вы себя чувствовали во время путешествия?

– В пути несколько раз он давал о себе знать. Но надо сказать, что я внимательно следил за собой: например, в питании был очень воздержан и избирателен – этого не ел, другого не ел… Ну, приехал уже, что теперь было делать…

– Были еще приезжие тогда с вами?

Из такого далека люди сюда едут, что они тут хотят найти?!

– Вообще, народу приезжего тогда особенно не было – чтобы прямо так приезжали к старцу. Никого особенно не было. Но мне очень запомнились три человека…

Один был из Белоруссии: ему было, наверное, лет тридцать с небольшим. Еще один, лет 27–28. А еще мужчина лет 50-ти из Архангельска.

Помню, меня тогда удивило: из такого далека люди сюда едут, что они тут хотят найти?!. Это было для меня совершенно непостижимо!

– Но расскажите еще о монастыре: что он собой представлял в те годы?

Я не стремился попасть к старцу

– Первым знакомством с монастырем для меня была трапеза. Сами можете себе представить, что это могла быть за еда, в 1978-м году. Кто что приносил тогда в монастырь – консервы, хлеб, крупы какие-то… Из всего этого варился какой-то суп. Но, в общем, все было замечательно, конечно, но очень-очень необычно!..

– А слышно было что-то об отце Таврионе, вы не спрашивали?

– Как раз на этой трапезе мы услышали от кого-то, что старец болен, и вполне может так случиться, что мы к нему и не попадем!

Но я-то сам и не стремился к нему попасть, я увязался просто за компанию со своим другом. А чтобы именно попасть к старцу – такой проблемы я перед собой и не ставил даже!

– Еще какие-то помните яркие моменты?..

Вся обстановка храма и службы меня просто поразила…

Церковь Иоанна Лествичника

– Да, потому что в этот вечер я впервые в своей жизни попал в храм. Отца Тавриона тогда не было на службе.

Храм старенький, пение довольно простое. Деталей, каких-то подробностей я уж сегодня и не помню. На клиросе пели как-то, и, по-моему, даже и неплохо пели…

– Как-то повлияла на вас вся обстановка?

– Доселе я с этим всем не сталкивался, поэтому вся обстановка храма и службы меня просто поразила, изумила… Впечатления были самые разнообразные, порой сбивчивые, так что однозначно как-то реагировать на все это внутри себя было трудно.

Помню только одно (очень меня тогда это тоже удивило).

Я вошел в притвор, стоял практически у входа в храм, а позади меня стояли две монахини, которые очень истово молились и беспрестанно клали земные поклоны.

Это меня тогда очень удивило, я подумал: почему они дальше не проходят, там и другие монахини в храме стояли… И пока продолжалось вечернее богослужение, они все это время клали земные поклоны.

– А что за служба была, день не помните?

– Если не ошибаюсь, по-моему, это была пятница…

Там, в монастыре, был довольно молодой диакон (не помню сейчас, как его звали, очень был приветливый человек). Он пригласил нас вечером на чай, о чем-то с нами беседовал. Еще наш один московский знакомый тогда подъехал, который был уже достаточно близок к Церкви (не новичок в Церкви, скажем так). И вот, они с этим диаконом обсуждали какие-то вопросы, а я сидел молча. Старался, конечно, насколько мне позволяло внимание, понять, о чем они говорят, но, как правило, безуспешно.

Потом пошли мы спать. Помню железные кровати, помню еще, что не очень и уютно там было, в общем-то. Не очень протопленное помещение, все было довольно аскетично…

Подъем был в половине пятого, если не ошибаюсь. Служба начиналась в монастыре очень рано, что меня, конечно, совсем не вдохновило. Тогда я еще не был готов к таким «подвигам», но – все идут, и я иду!..

– Но для вас, наверное, могли сделать исключение, или это было обязательно для всех гостей монастыря?

– Ну, я думал, если уж ты попал сюда, то это, конечно, обязательно! Было бы странно оставаться, если уж пошли – то все пошли!

Я вам сейчас не скажу, сколько точно мы пробыли в монастыре: или это было богослужение вечернее, а в пятницу мы приехали, или иначе. Но, скорее всего, так…

На службе старца не было, я не помню, кто служил тогда, да и как вообще служили. Потом был день, и его надо было как-то занять. И он занялся сам собой – мы с этими людьми, о которых я упомянул выше, гуляли вокруг монастыря…

– А что представлял собой монастырь в архитектурном плане?

Власти считали: чем хуже для насельников – тем лучше!

– Это была такая деревянная стена вдоль автомобильной дороги, а три остальные стены практически были открыты. С одной стороны – поле какое-то, с другой – что-то еще… Причем ходили там люди, которых мы теперь называем «бомжами», что-то там просили, и даже к старцу заходили, и он им чем-то помогал…

В нашем сегодняшнем представлении монастырь – это стены, это закрытая территория, свой устав жизни и т.д. Тогда там всего этого не было!

– Рижская Пустынька еще не начала восстанавливаться?

– Да нет, что вы: это был 1978-й год! Наверное, со стороны власти было такое отношение: чем хуже для насельников – тем лучше! И им удавалось создавать эти условия невероятные…

Ну, и как раз в этот день (по-моему, это была пятница) мы пообщались с этими тремя людьми.

Особенно удивили меня два человека. Мужчина из Архангельска держался как-то сам по себе, у него были какие-то свои задачи. Мы поговорили с ним, но ничего такого особенного в разговоре не было.

Но поразило меня (40 лет с тех пор прошло, а я все это вспоминаю!) общение с человеком, который приехал из Белоруссии. Он имел какую-то ученую степень, преподавал чуть ли не в университете. Внешне он был очень благообразен, с бородой, с очень умными глазами, с очень хорошей речью и т.д.

И я обратился к нему: «Скажите, пожалуйста, а вот вы приехали сюда из Белоруссии – не ближний свет все-таки… А какие у вас вопросы, собственно?»

– И что же он вам ответил?

– Он ответил так, что я готов был, наверное, сразу же взять билет и поехать обратно в Москву! Он сказал: «Понимаешь, какая история: в Белоруссии на сегодняшний момент так распространено чернокнижие и столь много колдовства! И мы часто всему этому подвержены, так что я приехал вот по этому вопросу…».

Ну, тут я уж не знал, какой второй вопрос ему задавать, потому что я в детстве был пионером, сейчас комсомолец, да и вообще – «наука и религия», и все такое прочее… И вдруг преподаватель университета, который приехал Бог знает вообще куда, Бог знает зачем – и вот, он абсолютно серьезно говорит: «Столь много колдовства…».

– Вас это испугало?

– Я подумал про себя: надо поскорее как-нибудь отсюда уехать, и было бы это очень хорошо. Ну, а куда скорее уехать? Обратные билеты были только назавтра, вольно или невольно нужно было оставаться!

– Вечером опять пошли на службу?

Старец практически летал

Архимандрит Таврион (Батозский)

Наступила суббота, следующий день, а на утреннее богослужение пришел сам старец Таврион!

– Каким вы его увидели?

– Да, я тоже все готовился: как я его увижу, что он из себя представляет? Столько людей стремятся с ним встретиться: что он? как он?

Все движения его были порывисты: он прошел в алтарь летящей походкой

Первое, что бросилось мне в глаза, – это его порывистость: он практически летал. Все движения его были порывисты: он прошел в алтарь летящей походкой, служил громко, возгласы были у него отчетливые, выходил иногда на клирос: что-то помогал, поправлял…

– А много народу было на службе?

– Наверное, еще приехали люди в субботу, так что народу было много. Было особенно много приезжих (а может, это были постоянные прихожане?) и немало женщин.

Во время литургии отец Таврион исповедовал, а однажды стал почти кричать, очень эмоционально выговаривая одной из женщин.

– А что он говорил?

– Совсем удивительная вещь! Я-то думал, что тут, в храме, собираются одни фанаты какие-то, но вдруг от самого старца я слышу: «Вот, таскаешься по монастырям! Детей двоих дома бросила! За детьми надо смотреть! Надо детей воспитывать!» Меня, помню, тогда это поразило, какая-то потрясающая позиция: вроде люди сюда приезжают, и надо было бы, наоборот, их как-то поощрять за это, но нет – эту женщину он так строго отчитывал!

Литургия закончилась, мы пошли на трапезу, а потом вдруг прибегает кто-то и говорит: «Сейчас старец будет принимать, но принимает он очень ограниченное количество людей. Если хотите, можете подойти к его келии, где он живет…».

– А его келия была там же, в монастыре?

– Это был один из домиков в монастыре. Ну, мы пошли туда, конечно, вместе с моими друзьями.

Там, около крыльца, толпился народ: что-то все шумели, но подробностей сейчас не помню, запамятовал.

Но – непостижимым образом – почему-то именно я к нему на прием и попал! Кто-то меня как бы втолкнул туда, к нему в келию, и я оказался с ним один на один!

Меня втолкнули в комнату, я вошел и застыл на пороге

Его, правда, в комнате не было: меня втолкнули в комнату, я вошел и застыл на пороге, не знал, что мне дальше делать.

– А у вас были хоть какие-то вопросы, хотя бы примерные?

– Я среди моих друзей в наименьшей степени стремился встретиться с ним! Так что вышло как раз все наоборот!..

Сколько я стоял – не помню: может быть, минуты три, может, минут пять.

– А не помните, что представляла собой келия отца Тавриона?

«Ну, что тебе дать, что тебе подарить?»

– Такая вытянутая комната, у окна стул, висели иконы… А под иконами было много-много деревянных отсеков, в которых лежали маленькие иконочки, что-то еще, какие-то еще мелочи…

Вдруг старец вышел (тоже очень порывисто), сел и устремил взор впереди себя.

Я стою слева от него, и он на меня совершенно не смотрит! Смотрит впереди себя – на иконы, и через такие долгие паузы спрашивает:

– «Как тебя зовут?» – Я отвечаю. Молчание… – «Ты в Бога веруешь?» Я говорю: «Я… Я некрещеный даже…» – «Да креститься-то можно! Креститься-то можно, – говорит он, – креститься можно, надо веру иметь! Надо веру иметь!» Опять пауза. «А ты венчан?» – «Вы знаете, мне 19 лет, еще не думал об этом…». Он отвечает: «Да, напугали народ, напугали сейчас: сколько разводов (это он в 1978-м году говорил, а что бы сейчас сказал!), напугали народ, и молодежь напугали – боятся семью заводить! А надо бы, конечно, семью заводить!» Потом опять пауза…

Я стою, не знаю, что мне делать. Вдруг – стук в дверь, и входят как раз вот эти бомжи, о которых я говорил выше. Наверное, они приходили к нему достаточно часто, и он оделял их: кому рубль, кому два, кому что-то еще…

Он их оделил, а я стою… Он сидит, смотрит перед иконами, на меня не смотрит, и долго-долго продолжается эта пауза. Потом он говорит: «Ну, что тебе дать? Что тебе дать, что тебе подарить?!» Я говорю: «Да вы знаете, у меня, наверное, все есть, мне ничего не надо…». И он говорит: «Ну, ладно, ладно, ладно… Иди…».

Вот и вся встреча, понимаете? На этом, собственно, все и закончилось.

– Как это на вас повлияло сразу?

– Я вышел, как ошпаренный, конечно, от него. Один из друзей моих говорит: «У тебя такой вид, как будто он был у тебя на приеме, а не ты у него!» Я ему говорю: «Да ты все шутишь!..» Вот и все знакомство с отцом Таврионом, которое мне посчастливилось иметь в жизни и вместе побыть с этим удивительным человеком, совершенно не осознавая: кто передо мной и что передо мной, как происходило наше общение и т.д.

– И вы уехали домой?

– Билеты были у нас уже на вечер, я должен был уехать. Друзья остались, а я уезжал, потому что в воскресенье мне надо было быть в Москве.

– А друзья не попали к старцу?

– Боюсь сейчас конкретно сказать: попали они или нет. Меня все это настолько тогда изумило и ошарашило, что я не запомнил. Вроде бы они говорили, что не попали, но боюсь сегодня это утверждать…

Мы вместе с этим самым человеком, которому было 27–28 лет, поехали в Ригу, по пути он мне что-то рассказывал, я даже не знаю, как правильно это описать, но я все еще находился под большим впечатлением от встречи с отцом Таврионом.

Приехали на вокзал, там продавали (очень хорошо помню) кофе с молоком и бутерброды с колбасой. Я купил два кофе и два бутерброда и протягиваю моему спутнику. А он мне: «Я кофе выпью, а колбасу кушать не буду…». – «А почему? Покушай и колбасы!». – «Ты знаешь, сейчас такое время, когда колбасу уже не кушают…».

Приехал домой, а оказывается, это было Прощеное воскресенье 1978 года…

И вот тут, как оказалось, как раз начались главные события в моей жизни!..

– Неужели последовало какое-то продолжение?

Про свой недуг я совершенно забыл,
и абсолютно другая жизнь началась!

– Я даже не знаю, как сейчас это рассказывать: это несколько нескромно выглядит, но моей заслуги никакой тут нет…

Так вот, когда отец Таврион спрашивал меня в келии: «Что тебе дать?», он, наверное, знал, что мне дать! Потому что поехал я к нему – в одном состоянии, а вернулся обратно, как оказалось, совершенно в другом!

– А в чем это выразилось?

– Совершенно неожиданно вдруг мне захотелось соблюдать пост! Хотя раньше я в себе не обнаруживал никаких к этому склонностей: даже запах подсолнечного масла не вызывал у меня никаких приятных чувств. Итак, стал я готовить постную пищу… Но этого мало: мне очень захотелось бывать на церковных службах – это было для меня самого просто удивительно!

А четыре-пять дней спустя я вдруг с удивлением обнаружил, что теми таблетками, которые я возил с собой (у меня был полный карман таблеток от моего странного недуга), я совершенно не пользуюсь!.. Про свой недуг я совершенно забыл, и абсолютно другая жизнь началась!

– А какая – другая?

– Не знаю даже, как вам сказать! Все, что скажешь на эту тему, будет нескромно как-то выглядеть! Просто еще раз скажу, что моих заслуг тут нет… Видимо, соприкосновение с таким великим человеком, каким был старец Таврион (Батозский), полностью меня переродило: мне захотелось ходить на церковные службы!.. Заметьте, это 1978-й год, и это довольно странно было для молодого человека!..

– А как отнеслись к вашему «перерождению» в семье?

– Когда я стал и на службы ходить, и пост соблюдать, в семье, конечно, это заприметили и стали собирать «консилиум» на предмет того, в какую психбольницу меня лучше отправить. Ну, и началась вся история, вся атрибутика, которая сопровождала в то время человека верующего (а я уже мог назвать себя к тому времени верующим человеком), и все это потихоньку стало входить в мою жизнь.

Но это не самое главное: самое главное – это то, что по молитвам старца вся моя направленность жизненная переменилась!

И та красота, та гармония, которую мы искали в музыке, она пришла с другой стороны: со стороны Церкви, церковных богослужений.

– Вы сказали, тогда был Великий Пост?

– Да, и в Великий Пост, по стечению обстоятельств (а лучше сказать – по милости Божией), в день своего рождения, совершенно этого не прогнозируя, я крестился! И можно сказать, с этого началась моя церковная жизнь.

– А как ваши друзья? Тоже пошли по вашему пути?

По молитвам старца изменилось направление моей жизни

– Через какое-то время и друзья мои, с которыми мы были близки (у нас была настоящая дружба, даже, я бы сказал, какая-то семейственность), стали прислушиваться к тому, что я читаю, как живу… Хотя – что можно было читать в то время? Вы знаете, как тогда обстояло дело с духовными книгами, а если нужны были какие-то молитвы, то приходилось их переписывать от руки. И это не было чем-то выдающимся, это было нормально…

Так вот, и моя жизнь, и жизнь моих близких друзей очень переменилась. Потому что о Церкви тогда мало кто говорил – и любая беседа в этом направлении вызывала как минимум интерес. А поскольку все это было как бы покрыто тайной и какой-то завесой – то вызывало двойной интерес.

– А в семье так ничего и не изменилось?

– В семье ничего не изменилось! Мои хождения в церковь не вызвали ни у кого никакого энтузиазма, даже больше: вызвали для меня большие проблемы. Потому что определенные органы, призванные в то время наблюдать за такими личностями, сразу обнаружили себя. Ведь если ты появляешься два-три-четыре-пять раз в храме и молишься – ты на особом счету.

– Не боялись вы тогда за себя?

– Нет. И не потому, что я такой уж был бесстрашный. Это было неприятно, конечно, но в юности, наверное, до конца не отдаешь себе отчета, да и уверенность была: ведь ничего плохого я не делал!

Много-много должно было пройти времени еще, чтобы мама моя подошла к Церкви, стала ходить в храм… А тогда это было совершенно невозможно! Потому что тогда это было на уровне сумасшествия почти, а для молодого человека – вообще нечто!..

– Вы впоследствии еще интересовались личностью отца Тавриона?

– Специально не интересовался. Но то состояние, которое за его молитвы мне дано было испытать, оно меня так захватило, что я со своими друзьями сблизился, и некоторые из них стали моими восприемниками при Крещении. Я был им так благодарен за то, что они меня с собой взяли тогда! Так что во многом мой приход в Церковь – это скорее их заслуга, чем моя!..

Что касается батюшки, я всегда его поминаю в молитвах. Но скорее, наверное, мне надо просить его молитв сегодня, что я и делаю!..

Батюшка был необыкновенным человеком, молитва его была сильна пред Богом

Потому что он был человеком совершенно невероятным, и то, что пережил я, что пережили мои друзья, как стремились к нему люди, – это все неспроста!

И мне доводилось встречать людей и в наше время, которые бывали у батюшки (сейчас многие из них довольно известные, многие – стали священниками, монахами). Батюшка был совершенно необыкновенным человеком, молитва его была сильна пред Богом! И то, что в Рижской Пустыньке происходило по его молитвам, и как люди получали исцеления (как в моем случае), – все это уже многократно описано.

Низкий поклон отцу Тавриону! Дорогой батюшка, моли Бога о нас!..